Елена Толстая - Очарование зла Страница 52

Вера написала несколько строк, сложила листок вчетверо. Добавила еще десять франков. И, не сказав больше ни слова, вышла из гостиницы.

Ее окружала пустота.

«Любимый, — читал Болевич на ходу, по дороге из гостиницы к дому, где жила Вера, — я приходила проститься. Я уезжаю из Франции. Теперь уже навсегда. Прощай».

Он скомкал письмо и бросил его — сам не зная, почти на том же самом месте, где когда-то швырнула его записку Вера, убегая из той же самой гостиницы. Город подхватил бумажку, потащил по мостовой. Еще один клочок привычного городского мусора, еще один обрывок несостоявшейся встречи. Париж был полон ими. Здесь каждый осенний лист мог превратиться в подобное письмо…

Когда Болевич выскочил из такси и очутился на перроне, поезд уже тронулся. Десятки, сотни мелькающих лиц. Болевич бежал за поездом, пытаясь заглядывать в окна вагонов, но везде видел одно и то же: туповатые и радостные лица, улыбки, любопытствующие глаза, кто-то жевал, кто-то уже уткнулся в газету… Десятки и сотни бесполезных лиц.

Поезд набирал ход. Болевич остановился на краю перрона. Последний вагон, раскачиваясь и грохоча, проскочил стрелку. Паровоз торжествующе взвыл, выпустил облако дыма. Сердце Болевича сильно колотилось — от волнения, от бега. Горло перехватило. Знала ли она, что он здесь? Видела ли его на перроне? О чем она думала, когда уходила из гостиницы, оставив ему коротенькую записку?

Вера, Вера.

Сколько лет пройдет, прежде чем они увидятся снова? Сколько кошкиных жизней им придется разменять для того, чтобы их пути опять пересеклись в этом странном мире? Он смотрел на рельсы, уходящие во все стороны, рельсы, иссекающие уставшую плоть земли, и пытался угадать: где та единственная стрелка, что позволит им соединиться.

Минуло почти полвека, прежде чем это случилось.

Глава девятнадцатая

Инспекторы Сюртэ Насиональ произвели тщательный обыск в помещении «Союза друзей Советской Родины» (бывшего «Союза возвращения…»). Предъявив ордер, инспекторы опросили всех находившихся в помещении, пересмотрели все книги и печатные издания и произвели выемку всех бумаг и документов. Как нам сообщили в осведомленных кругах, обыск в «Союзе друзей Советской Родины» связан с дознанием по делу об убийстве Игнатия Рейсса.

Означенное громкое убийство, как и похищение генерала Миллера, в чем нет сомнений, совершено агентами ГПУ по указке Москвы. Отправка добровольцев в Испанию, этих обездоленных, которым агенты ГПУ обещают лучшую участь после их деятельности в интербригадах, также свидетельствует о том, что «Союз друзей Советской Родины» занимается не только культурной поддержкой своих членов.

Где С. Я. Эфрон? Дабы проверить слух о том, что он якобы покинул Францию, притом не один, а с женой, известной писательницей М. И. Цветаевой, корреспондент «Последних новостей» посетил г-жу Цветаеву-Эфрон. Она сообщила следующее:

«Дней двенадцать тому назад мой муж, экстренно собравшись, покинул нашу квартиру, сказав мне, что уезжает в Испанию. С тех пор никаких известий о нем я не имею. Его советские симпатии известны мне, конечно, так же хорошо, как и всем, кто с мужем встречался. Его близкое участие во всем, что касалось испанских дел, мне также было известно. Занимался ли он еще какой-либо политической деятельностью и какой именно — я не знаю.

Двадцать второго октября, около семи часов утра, ко мне явились четыре инспектора полиции и произвели продолжительный обыск, захватив в комнате мужа его бумаги и личную переписку.

Начиная с двенадцатого августа муж находился со мной на отдыхе в Верхней Савойе, откуда ни разу не отлучался. Двенадцатого сентября он вернулся в Париж. Вообще же мой муж, — добавила писательница, — время от времени уезжал на несколько дней, но никогда мне не говорил, куда и зачем он едет. Со своей стороны, я не требовала у него объяснений. Вернее, когда я спрашивала, он просто отвечал, что едет по делам. Поэтому я не могу сказать вам, где он бывал».

Похищение генерала Миллера и обыск в «Союзе друзей Советской Родины» не оставляет сомнений: данный «Союз», руководимый бывшим евразийцем С. Я. Эфроном, совершенно причастен к последним скандальным событиям. Нет никаких сомнений в том, что Сергей Эфрон по поручению ГПУ принимал участие в мерах по ликвидации нежелательных элементов в эмиграции.

Его жена, известная поэтесса М. И. Цветаева, в прошлом правых убеждений, ныне совершенно очевидно изменила им, поскольку об откровенном большевизме своего мужа знала прекрасно. После отъезда их старшей дочери в СССР Эфрон уже ни от кого не скрывал, что до конца будет служить большевикам.

Всю свою жизнь Эфрон отличался врожденным отсутствием чувства морали. Он — отвратительное, темное насекомое, темный делец, способный на все, исходивший уже в заключение из величия и непобедимости Сталина. Злобный заморыш, Эфрон, как и все левое крыло евразийцев, перешел на советские рельсы в результате обостренного фактопоклонства.

Марина смотрела, как Сергей бросает вещи в чемодан. Маленький чемодан из клеенного картона. Сергей часто брал его с собой. Пара рубашек, мелочи мужского обихода, зубная щетка, какая-то истрепанная книжка без обложки.

Марина молча курила. Не произносила ни слова. Раз или два пыталась увидеть происходящее со стороны, так, как оно есть. Маленькая грязноватая комнатка, из которой, как ни убивайся, не вывести грязь просто в силу изначальной обветшалости всех находящихся здесь предметов. Маленький чемоданчик, убогий скарб. Мужчина и женщина. Мальчик, выставленный из комнаты, чтобы не мешал, обиженно топочет под дверью, подслушивает разговор мамы и папы. Дверь, выкрашенная коричневой краской. Отвратительный вид за окном — еще один соглядатай.

Марина погасила папиросу. Нет, не получается увидеть со стороны. Не получается превратить все в мелочь, в обыденность. Голос Судьбы звучал все громче, заглушая любой довод рассудка.

Может быть, это началось тогда, в Праге, когда у Марины был сумасшедший роман с Болевичем. От той страсти остались не только стихи. Стихи — детям, внукам, наслаждение ценителям, утешение расстающимся любовникам и, наверное, кое-какие деньги наследникам… А Марине с Сергеем в наследство — незаживающая рана.

Да, наверное, тогда все и началось. Он захотел оторваться от нее, побыть без нее, понять, что без нее не погибнет. Что кое-что собой представляет — без нее. Что он — не просто «муж госпожи Цветаевой».

Тогда? Или раньше? Или это было всегда?

Она знала и другое: что бы ни случилось, как бы все ни складывалось, их связь уже неразрывна. Неважно, что сам Сергей думает о своем отъезде. Они почти не разговаривали в последние годы. Марина знала, что он едет на смерть. Знала также, что поедет за ним на смерть и сама. Иначе просто невозможно.

Посторонним людям она говорила, что вынуждена будет последовать за Сережей в Россию просто потому, что одна с ребенком в Париже пропадет. Чушь! Не пропадет, не пропала бы… Просто ее судьба, ее обязанность — пропасть в России, рядом с Эфроном.

Да, это он зависел от нее, от ее заработков, от перепадов ее настроений, от американских горок ее страстей. Но именно она таскалась за ним по всей Европе, из страны в страну, «как собака».

Ей оставался последний путь. Она смотрела, как он складывает вещи, и физически, въяве ощущала, как ступила на последнюю, смертную дорогу.

Он вдруг оторвался от своего занятия, нарушил сосредоточенное молчание:

— Мариночка, я должен ехать, голубчик.

Слезы ручьем потекли по ее лицу.

Сухим, спокойным тоном, в контраст слезам, она произнесла:

— Тебя арестуют?

— Меня выдадут швейцарской полиции, поэтому я обязан вернуться в Россию…

— А о том, что ждет тебя в России, ты не думал?

— Марина. — Он выпрямился. — В России — Аля. Что бы там меня ни ждало, я обязан вернуться.

Они молча смотрели друг на друга, разделенные крошечным чемоданчиком.

— Я приеду к тебе, — сказала она.

Он улыбнулся.

— Конечно приедешь!

— Как ты поедешь?

— Меня ждет машина. Меня довезут до Гавра, а там я сяду на советский пароход «Мария Ульянова».

Марина сказала:

— Мы тебя проводим до Гавра.

— Марина, путь неблизкий… и ты уверена?

— Да, — сказала она, наклонившись и поцеловав его глаза, — я совершенно уверена, Сережа. Абсолютно уверена. До Гавра я буду с тобой. Мы с Муром оба будем с тобой.

Он обхватил ее обеими руками, прижал к себе, зарылся лицом в ее волосы и поразился тому, как она постарела. К ее лицу он привык. Он видел это лицо, искаженное гримасой усталости и недовольства, каждый день. Он видел сквозь эти гримасы — ту юную круглолицую девушку, которая бродила с ним по коктебельскому пляжу, собирала камушки. А сейчас он совсем близко рассмотрел ее волосы. Старость таилась в них. Волосы были старенькие, изношенные. Не волосы, а ветошка. Марина гордилась ими: