Йоханнес Зиммель - История Нины Б. Страница 52

В камере хранения я получил свой чемодан и помчался назад к машине. За «дворниками» не было никакой квитанции на штраф. По всей видимости, мне повезло. Я подумал было о Нине, но тут же постарался переключиться на что-нибудь другое: чтобы осуществить то, что я задумал, мне надо было успокоиться и привести в порядок нервы. Я не имел права думать о Нине. По крайней мере, сейчас.

Я поехал назад по направлению к Рейну. Стало уже совсем темно. В тихом переулке, сидя в машине, я переоделся. Вместо серого костюма я надел коричневый, а вместо синего галстука — зеленый с черными точками. Затем я взлохматил волосы, бросил чемодан с костюмами на заднее сиденье и тронулся в путь. Часы показывали 19.10. В моем распоряжении было еще пятьдесят минут. Самое трудное было впереди.

4

Я поехал к большой бензозаправочной станции на улице Ксантштрассе. Здесь меня все знали, и я всегда приезжал именно сюда. Я подал машину к красным бензоколонкам и остался сидеть за рулем. На меня падал сильный неоновый свет. В ярко освещенной стеклянной кабинке перед гаражом сидел подросток. Его звали Пауль, он тоже меня знал, и мне казалось, что ко мне он относился хорошо. Он мне часто рассказывал о своей мечте — тяжелом мотоцикле. Пока его у него не было, но деньги для этого он уже копил и говорил о нем так, как будто бы владел им уже года два. Его фамилия была Хильфрайх, и все звали его обычно по фамилии. У него на лице было множество прыщей, и наверняка из-за этого были трудности с девушками. Наконец он подбежал ко мне и улыбаясь сказал:

— Добрый вечер, господин Хольден!

— Добрый вечер, Пауль, — ответил я и пожал ему руку. На левой стороне его лба виднелся крупный прыщ. — Залей полный бак.

— О’кей! — Он вытащил шланг из бензоколонки и отвинтил крышку бензобака. Заработал насос, подающий бензин. На счетчике быстро замелькали цифры, показывавшие литры и марки.

Я тихо сидел за рулем и ждал. Мне было жалко Пауля из-за того, что я намеревался сделать, но иначе я поступить не мог. Я думал о Петере Ромберге. О маленькой Микки, о Нине. О себе. Все мы лишь тогда сможем жить спокойно, когда сдохнет Юлиус Мария Бруммер, когда он наконец-то сдохнет. Иного пути просто не было. Мне было жаль Пауля Хильфрайха. В бензоколонке раздался щелчок. Мой бак был полон. Пауль подошел ко мне и через окно приветливо спросил:

— А масло у вас в порядке?

— В порядке.

На часах уже было 19.14.

— А воздух в шинах?

— Все в норме.

— А как вода?

— О боже, да все у меня в полном порядке! — Я опять вспотел. 19.15.

— С вас двадцать четыре марки тридцать, господин Хольден.

— Запишите это на счет господина Бруммере.

— Очень сожалею, господин Хольден, но этого уже нельзя сделать!

— Почему? — спросил я, хотя совершенно точно знал почему.

— Господин Бруммер уже не имеет у нас счета с того момента… с тех пор, как он снова дома. Он хочет, чтобы все счета оплачивались наличными. Но ведь и вы знаете это, господин Хольден!

— Черт побери, разумеется! — сказал я и хлопнул себя по лбу, разыгрывая из себя озабоченного человека. — Это просто отвратительно, но я не взял с собой наличные. Ты можешь записать это на мою фамилию?

— Конечно, — улыбнулся Пауль. — Заплатите, когда еще раз приедете.

— Спасибо, Пауль.

— Не за что. Доброго пути! — крикнул он и помахал мне, когда я выезжал со станции.

Часы показывали 19.16. И маленькая Микки была уже в большей безопасности. Я же проехал еще одну часть моего пути к Нине. А Юлиус Бруммер уже был на шаг ближе к своей смерти.

Я еще раз остановился в каком-то глухом переулке и опять переоделся. Дешевый коричневый костюм и зеленый галстук я забросил в дешевый чемодан. Затем я снова поехал к зданию главного вокзала, точно так же поставил свою машину рядом со знаком, запрещающим остановку, и опять помчался в камеру хранения, где второй раз за день сдал свой чемодан. Держа в руках синюю квитанцию, я побежал назад к машине. Часы показывали 19.31. Через полчаса я должен занять свое место в кинотеатре, в противном случае все задуманное сорвется. Я плюхнулся в машину и нажал на стартер. Затем еще раз. И в третий.

Двигатель не заводился.

5

Я испробовал все. Я полностью вытащил рукоятку газа и до пола вдавил педаль. Я поворачивал ключ газа то в одно, то в другое положение.

Двигатель просто не хотел заводиться.

Я начал молиться, крутя всяческие ручки и двигая рычагом сцепления. Руки стали скользкими от пота. Пока я молился, я думал о том, что Бог вряд ли услышит меня, так как я готовил убийство, а может быть, и услышит: ведь это было не подлое, это было необходимое, можно сказать, порядочное убийство. «А разве бывают на свете порядочные убийства? — думал я, отчаянно нажимая на педаль газа. — Нет, таких не бывает». И я, перестав молиться, начал все проклинать. И тогда-то мотор завелся.

Я опять поехал в сторону Рейна. Теперь улицы были пустынны, и я проехал знакомый путь за восемь минут. В 19.46 я остановился с выключенными фарами перед красивой виллой Юлиуса Бруммера.

Я выскочил из машины и открыл кованые ворота. Теперь свет горел во всех окнах, а там, где окна были затянуты шторами, он пробивался сквозь щели между ними. Я вел «Кадиллак» как можно тише по усыпанной галькой дорожке в сторону гаража. Перед отъездом я вставил в щель задвижки на воротах гаража спичку. Когда я открыл ворота, спичка упала. Значит, здесь никого не было. А может быть, здесь все же кто-то побывал, заметил оставленную мной спичку и установил ее на старое место… Силы у меня были уже на исходе, мне стало не хватать воздуха, и заболела голова, перед глазами появились огненные круги.

Назад в машину. Машину в гараж. Ворота гаража прикрыть. По дорожке к воротам парка. И опять я услышал лай старой собаки и увидел силуэт Милы в освещенном окне ее комнаты, а пока запирал ворота парка, услышал тонкий старческий голос:

— Кто там?

Я ринулся в темноту аллеи. Ничего страшного, если Мила все-таки увидела тень, похожую на мою, в этом ничего страшного не было…

Я помчался назад к маленькому кинотеатру, от бега у меня защемило сердце, голова просто раскалывалась от боли, а часы показывали уже 19.53. На последнем дыхании я вбежал во двор позади зрительного зала и в страшной спешке опять снял ботинки. И тогда увидел парочку. Она стояла прямо перед выходом из кинотеатра. Молодые люди целовались. Это были влюбленные. Они просто стояли и целовались, она обняла его, а он обеими руками держал ее голову.

Я прижался к поросшей мхом стене заднего двора, а они продолжали целоваться. Он что-то говорил. А потом они опять стали целоваться, и стояли они прямо перед выходом из кино…

— Уходите, — беззвучно говорил я им, — уходите, уходите, уходите.

Но они целовались и обнимались, к тому же какая-то кошка, мяукая, пробежала через двор.

19.56. 19.57.

— Нет, — сказала девушка. — Я не могу.

— Можешь, — сказал мужчина, — можешь, если ты меня любишь. Если нет — значит, ты не любишь меня.

— Но я еще никогда этого не делала, — сказала девушка.

— Если ты не хочешь, так и скажи, — сказал мужчина.

— Нет, хочу, — сказала девушка, — хочу, хочу, хочу.

Мужчина положил руку на ее плечо, и они направились прямо ко мне. Я еще плотнее вжался в стену, и они прошли мимо, не заметив меня, а девушка сказала:

— Ты ведь первый…

В одних носках я побежал через двор и узкий коридор. Когда я входил в зал, отвратительно пахнувшая красная бархатная портьера коснулась моего лица. Фильм еще шел — да он еще шел. Пригнувшись, я проскользнул на свое место. Кресло заскрипело. Я зачесал назад волосы, протер глаза от пота и постарался дышать спокойнее. А на экране как раз каралось зло, и вознаграждалось добро, и вовсю торжествовала справедливость, наперекор всем преградам.

Наконец зазвучала музыка, и в зале зажегся свет.

Рыжеволосая девушка-билетерша вошла в зал и сказала:

— Выход справа! — Она указала дорогу малочисленным зрителям и при этом еще раз встретилась со мной взглядом. И тогда я спросил:

— Неужели нам действительно нечем заняться?

Она откинула голову назад и сказала, обращаясь к красному плюшевому занавесу:

— Парни в этой стране так самонадеянны, что просто тошно становится!

Чтобы она лучше меня запомнила, я, выходя из зала, опять положил руку ей на бедро, а она опять хлопнула по ней своей рукой, но на этот раз улыбнулась.

Домой я шел очень медленно. Теперь мне некуда было торопиться. Я шел вдоль Рейна, смотрел на огни на другом берегу и на корабль, проплывавший по темной глади воды. Люди на корме пели веселую песню под аккордеон. Я вдыхал осенний, пахнувший дымом воздух и радовался лету, которое обязательно наступит после зимы, так как летом Юлиус Мария Бруммер будет уже мертв. «Это должно быть хорошее лето, — думал я, — доброе лето для маленькой Микки, и для ее отца, и для Нины, и для меня. Все образуется лишь тогда, когда Юлиус Бруммер будет мертв».