Чарльз Мартин - Между нами горы Страница 53

Привет, это я, Бен. Я получил ваше приглашение. Спасибо, что подумали обо мне. О нас… Знаю, вы были заняты. Рад видеть вас снова на ногах. Похоже, нога отлично зажила. Я доволен. Здесь много народу. Все пришли на ваш праздник.

Хочу вам сообщить, что сдержал обещание. Я навестил Рейчел. Принес ей орхидею под номером 258 и бутылку вина. Рассказал ей про приключение. Проговорил почти всю ночь. Проиграл ей запись, целиком. И спал с ней. В первый раз за долгое время.

И в последний.

Я должен был ее отпустить. Она уже не вернется. Слишком велико расстояние. На те горы, что выросли между нами, мне не взобраться.

Я подумал, что вам надо об этом знать.

В последнее время я много думаю о том, как начать все сначала. Одинокая жизнь получается не такой, как я полагал. Я даже стал заглядывать на веб-сайт «Одинокий полет». Ирония судьбы, правда?

Все оказалось очень непросто. Рейчел была моей первой любовью. Первой и единственной. Я ни с кем больше не встречался, никогда не был ни с кем, кроме нее.

Я вам этого не говорил, потому что считал неправильным, но даже в худшем виде, без косметики, со сломанной ногой, верхом на бутылке, со швами на лице, вы были моей желанной спутницей. Потеряться с вами лучше, чем найтись одному.

Я хотел поблагодарить вас за это.

Если Винс вам этого не говорит, если не водружает вас на пьедестал – то это его упущение, это он зря. Если он забудет о том, какая вы необыкновенная, позвоните мне, я ему напомню. Я хорошо разбираюсь в том, что следует говорить мужьям.

После Рейчел… я не знал, что делать, как жить, потом собрал себя по кусочкам, запихал в мешок и забросил за плечо. Шли годы, а я таскал себя самого на спине, как мешок с камнями, впрягался в сбрую и тащил сани. Собственная история резала мне плечи.

Потом я полетел на ту конференцию, очутился в Солт-Лейк, и по непонятной причине рядом со мной сели вы. Я услышал звук вашего голоса, и мой мешок опустел, куски меня самого рассыпались. Голый, сломленный, я думал, даже надеялся, что так может завершиться нерассказанная история моей жизни. Не высеченная болью, записанная без угрызений совести, звучащая эхом в вечности.

Но здесь, прячась в кустах, я разрываюсь на части. Этим частям уже не срастись: «И вся королевская конница, и вся королевская рать не могут Шалтая-Болтая поднять». Где им, когда у меня самого отнимаются руки?

…Забавно, в своей жизни я любил двух женщин, и теперь я лишился обеих. Интересно, как это расценивать? Я хотел преподнести вам подарок, но что сравнится с тем, что преподнесли мне вы?

Эшли… в благодарность за одно это… я желаю вам всяческого счастья.

Я выглядывал из-за ствола кизила и пялился в окно. Она смеялась. У нее на шее висел бриллиант, свадебный подарок Винса. Ей шли бриллианты. Ей шло все на свете.

Я оставил диктофон включенным на запись, нашел в кармане две последние запасные батарейки, скрепил их резинкой, засунул все это в коробочку, закрыл крышку, перевязал ленточкой и, не приложив карточки, шмыгнул в заднюю дверь и спрятал свой подарок под горой других подарков. Через 36 часов они улетят на две недели в Италию. Она найдет мой подарок, когда вернется.

Я прошагал через темный сад, завел машину и покатил по шоссе I-75 на юг. Ночь была теплая, и я приехал домой с опущенными стеклами, весь в поту. Обычное дело.

Дома я переоделся, взял второй новый диктофон и вышел на пляж, к самой кромке воды. Я провел там много времени. Лайнус со своим одеялом, вылитый персонаж комикса[25]. Пятясь от океанской воды и пены, я крутил в руках диктофон, не зная, что сказать, с чего начать.

Когда из-за горизонта стало выползать солнце, я включил запись, сделал три шага вперед и зашвырнул диктофон так далеко, как смог. Он перевернулся и канул в утренний свет, в пену откатывающейся волны.

Глава 51

Меня разбудило мяуканье кошек на крыльце. Их число пополнилось, завсегдатаи привели друзей. Возглавлял нашествие красивый черный кот с белыми лапками. Я дал ему кличку Сокс. Его подругой была игривая, легко переходившая на ласковое урчание кошечка с длинным хвостом, длинными усами, острыми ушками. Вечно она терлась об мои ноги и норовила запрыгнуть на колени. Ее я прозвал Эшли.

Я взял отгул и решил провести его дома. Опираться на ограждение веранды с горячей кружкой в руках, пялиться на океан, слушать волны, дискутировать с кошками. Ловить отзвуки смеха. Эшли всегда была неподалеку: и кошка, и память. Я долго вспоминал снежные горы и вскоре после наступления темноты задремал. Мне приснилось, что она сидит с Винсом в гондоле под ярким солнцем Венеции. Она прильнула к нему, он ее обнимает. Оба загорелые и выглядят счастливыми.

Мне эта картина не понравилась.

За несколько часов до рассвета я сполз с кровати. Полная луна висела низко над горизонтом, отражаясь в каждой набегающей волне и беззвучно отбрасывая на пляж мою тень. Я зашнуровал кроссовки, наслаждаясь теплым бризом. Над моей головой тихо пролетал клин пеликанов, ловя восходящие воздушные потоки и перечеркивая своей тенью мою.

Я побежал на юг, борясь с ветром. Был отлив, весь пляж принадлежал мне. Я бежал вдоль извилистого края воды час, другой. В дюны вел одинокий след черепахи, выбравшей эту ночь для того, чтобы отложить яйца.

Когда вдали показался Сент-Огастин, я развернулся, опустил на глаза темные очки и устремился назад, домой. Всходило солнце, ветер подгонял меня в спину. Не было ни мороза, ни всепроникающего снега, ни его вкуса во рту, напоминающего о голоде, ни белой пустыни, ни тяжести саней, ни – это было заметнее всего – голоса Эшли.

На полпути я повстречал возвращавшуюся к воде черепаху-мать, изнуренную проделанной за ночь работой. Она была крупной, старой, оставляла за собой глубокие борозды в песке. Встретив первую волну, она искупалась, вынырнула и заскользила по водной глади, блестя панцирем. Несколько минут – и она исчезла из виду. Говорят, головастые морские черепахи живут по двести лет. Мне хотелось думать, что это моя давняя знакомая.

Я наблюдал за ее исчезновением. Я видел закат и восход.

Странно. Этого я не ожидал.

Я миновал вход в Гуана Ривер Стейт Парк, увидел кондоминиум, замедлил бег, затрусил, перешел на шаг. Мои ребра зажили, я снова мог глубоко дышать, полностью выздоровел. Июльское солнце уже жарило вовсю. Вода превратилась в текучее синее стекло. Вблизи от берега плескалась стайка дельфинов, но черепахи-матери нигде не было видно. Ничего, скоро на пляже будет кишеть ее потомство.

Я не услышал шагов и вздрогнул, когда мне на плечо легла чья-то рука. Я узнал вены, веснушки там, где был след от часов.

Я обернулся. Передо мной стояла Эшли. Ветровка, беговые шорты, кроссовки. Глаза у нее были красные, влажные. Похоже, она здорово не выспалась. Она качала головой, указывая себе за спину, в сторону Атланты.

– Я надеялась, что вы придете. Но вы не пришли, и я… я потеряла сон. Я стала перебирать подарки, вскрывать наиболее интересные с виду. Лишь бы отвлечься от… от этого дня. – Она схватила меня за руки, потом двинула кулаком в грудь. На ее левой руке не было кольца. – Мои врачи говорят, что мне следует возобновить занятия бегом.

– Неплохая идея.

– Не люблю бегать одна.

– Я тоже.

Она рыла песок носком кроссовки. Сложив руки, Эшли прищурилась на поднимающееся солнце и сказала:

– Я хотела бы увидеть Рейчел. Вы нас познакомите?

Я молча кивнул.

– Прямо сейчас?

Мы зашагали по пляжу. Наш путь составил две мили. Дом, который я построил для Рейчел, стоял на дюнах, в окружении крупноплодных дубков и мятлика.

После возвращения я отметил розовой лентой десять черепашьих гнезд.

– Это гнезда черепах? – удивленно спросила Эшли. Я утвердительно кивнул.

Мы покружили по дюнам, поднялись по дорожке. Песок был мягкий, совсем как снег. Я снял с шеи ключ, отпер замок, отодвинул ветку жасмина, которую никак не собрался обрезать, и открыл дверь.

Чтобы дом не перегревался в летний зной, весь он – стены, пол, все остальное – был либо сделан из мрамора, либо обложен мрамором. Солярий наверху летом выглядел лучше всего, многие орхидеи цвели.

Я посторонился, пропуская вперед Эшли. Рейчел лежала слева, Майкл и Ханна справа.

Эшли закрыла ладонями рот.

Я помахал рукой.

– Познакомьтесь, Эшли, это Рейчел. Рейчел, это Эшли.

Эшли опустилась на колени, гладя пальцами мрамор и водя ими по бороздкам, образовывавшим имя Рейчел и даты жизни. На мраморной крышке, примерно там, где должны были быть сложены на груди руки Рейчел, лежали семь цифровых диктофонов. Все пыльные, кроме одного – того, который был со мной в горах. Эшли потрогала его, повертела и положила на место. На плите, над лицом Рейчел, лежала моя куртка, свернутая как подушка.