Виктория Платова - Stalingrad, станция метро Страница 53

— Так ты влюблена? — осеняет Илью.

Ну вот, и Илья туда же!..

Дожив до весьма преклонных восемнадцати, она умудрилась ни разу не влюбиться. Мечты о гипотетических возлюбленных, конечно же, не в счет — они не требуют особенных усилий, как не требуют мужества и отваги. Все те, кто в разное время поражал воображение Елизаветы, имеют одну сходную черту: приблизиться к ним невозможно. Ни на суперкаре, которого нет; ни по беговой дорожке, от которой ее с души воротит; ни под покровом ночи (ночью Елизавета спит сладким сном). Они похожи на персонажи театра теней или на мишени на стрельбище. Самые дальние, выскакивающие прямо из-под земли. Попробуй, попади в яблочко! Ни за что не попадешь.

Правда, Елизавета — отличный стрелок.

Однажды, во время посещения зимнего парка аттракционов, она показала класс в местном тире… Стоп-стоп, не было никакого парка, и тира не было, все это — придумка Карлуши, грандиозная мистификация.

Такая же, как Елизаветины фантазии о почти что состоявшейся любви — в Гонконге, Марокко и закрытой частной клинике санаторного типа.

— Я не влюблена. И этот человек — женщина.

— Тебе очень нравится женщина? Да-а… Не ожидал от тебя такой прыти, Онокуни.

— Это не то, что ты думаешь.

— Да ладно тебе оправдываться… Я-то все понимаю.

Хорошо еще, что Илья не добавил — «как старый, заслуженный гей», иначе получилось бы совсем двусмысленно.

— Не тупи, пожалуйста. Она просто певица.

— Просто певица?

— Просто потрясная певица. От того, что она делает в музыке, у меня крышу сносит.

Праматерь в подобных случаях использует выражение «рвет колпак».

— Так она потрясная певица и ей нравится Дженис Джоплин? Хочешь, угадаю, кто? С трех попыток.

— Валяй.

— Но сначала вопрос. Этот продукт масскульта — местного разлива?

Каждое слово, заключенное в вопросе, оскорбительно само по себе и отстоит от ТТ на расстояние в тысячу световых лет.

— Она не масскульт. И она здесь, в России.

— Это существенно сужает круг поиска! Поехали! М-м-м… Пугачиха.

— Смешно.

— Тогда — дочка Пугачихи, забыл, как ее зовут.

— И я не помню, но оборжаться. У тебя осталась последняя попытка.

— Ну, не знаю… Все сложнее, чем я думал. И Дженис Джоплин сильно меня смущает. Хотя с другой стороны, и помогает тоже. Это ведь не ТТ?..

Произнесенное вслух имя «просто потрясной певицы», ласкает Елизаветино ухо. Тем более что Илья произнес его совсем не так, как произносят Пирог с Шалимаром; те обычно подпускают истерические нотки и обличительно повышают голос в конце любой фразы, связанной с ТТ. Там же, в конце, стоит воткнутый в землю щит с надписью: «Poison! For external use only!».[16] В случае с Ильей предупреждающая табличка выглядит не столь криминально, что-то вроде «WET РАINТ!».[17]

Безусловно, Илья относится к ТТ намного лучше, чем недалекие и косные Пирог с Шалимаром; и этому есть свое объяснение. Жизнь Ильи (прошлая, настоящая и будущая) исполнена страдания, он страшно одинок. И то, что Елизавета довольно часто и беспорядочно мельтешит у него перед глазами, ничего не меняет. ТТ же знает об одиночестве все, она умеет объяснять его, умеет классифицировать. Она знает о множестве других вещей (а если не знает, то догадывается) — так как после этого не относиться к ней превосходно? Vortrefflich, ausgezeichnet.

— …Бинго! А как ты догадался, что это она?

— Чего же тут догадываться… И так все ясно.

— А про Пугачиху и ее дочку ты сказал просто так?

— Конечно.

— И ты с самого начала знал, что это ТТ?

— Конечно.

— Из-за Дженис? Из-за того, что она ей очень нравится?

— Из-за Дженис. Но когда-то она говорила о Дженис то же, что и ты. Про распухшую голову и про звон в ушах.

— Когда это она говорила?

— Не помню. Наверное, до того, как стала известной. Она много чего наговорила до того, как стала известной. И наделала тоже. Так что тебе совершенно необязательно любить Дженис, чтобы понять ТТ. И вообще не нужно никого любить, чтобы ее понять.

Опять Илья подсовывает ей ложную систему координат. Воспользовался ночью и туманом и быстренько сменил «WET РAINT!» на «DO NОТ FEED THE ANIMALS!»,[18] — а зверь, конечно же, ТТ, странное, диковинное животное на манер броненосца. Ничего особенного Илья вроде не сказал, а неприятный осадок остался. Он как будто хочет упрекнуть ТТ в чем-то недостойном и мутном. Как если бы она выдавала себя за новое воплощение трагической героини фильма «Без крыши, вне закона». Как же, как же — несчастная бродяжка идет по дороге, в кармане — ни сантима, пальцы скрючило от холода, под куртку задувает, и ни одна сволочь в радиусе двадцати лье не пустит ее на порог. А следом за ней, стараясь не попасть в кадр, ползет трейлер с личным поваром, личным массажистом, личным инструктором по йоге, двумя психоаналитиками, тремя парикмахершами, пятью адвокатами, контрактом со студией «Парамаунт» и сейфом с кучей бабла.

Она не та, за кого себя выдает, написано на боку трейлера.

Не та.

А не пошел бы ты подальше, Илья? Поезжайте на лыжах в п…ду, как выражается Праматерь.

— Меня прет от ее музыки. Это объективно хорошая музыка. Скажешь, нет?

— Объективно — да, — вынужден признать Илья.

— И слова. Она находит самые нужные. Те, что необходимы тебе здесь и сейчас. Скажешь, нет?

— Объективно — да.

— И вообще она — просто супер!

— Возможно.

— А на то, какой она там была когда-то, мне насрать. Ты и сам когда-то был другим. И тоже много чего наговорил и наделал. Разве не так?

— Так. Все так. Ты права.

Все же и в абсолютной честности есть свои преимущества.

…Больше они не говорили о ТТ.

Никогда, вплоть до смерти Ильи. Сначала Елизавета надеялась, что это произойдет в отдаленном будущем, потом — что этого не произойдет вообще. Ведь приспособился же он к своему нынешнему существованию, к своей худобе, к закупоренным окнам, к отсутствию медикаментов, способных хоть как-то поддержать его разрушенную иммунную систему.

То, что особенно напрягает Елизавету: у Ильи часто идет носом кровь. Самая обычная, ярко-красная, а не странная и вонючая, как она, идиотка, предполагала.

Стоит только Елизавете увидеть тонкий ручеек под носом у Ильи, как руки у нее начинают трястись, а лоб покрывается испариной. Пользы от соцработника Гейнзе в эти секунды немного, но Илья справляется сам: слегка запрокидывает голову и один за другим подносит к лицу бумажные платки. Минут пять Елизавета проводит в тягостном ожидании, закусив губы и малодушно зажмурив глаза. Она открывает их только после того, как Илья говорит:

— Кажется, все нормально.

Кажется, я сука. Ничтожная, трусливая тварь, отдается эхом в Елизаветиной голове. И, вздохнув, она идет выбрасывать испачканные платки в мусорное ведро.

По прошествии нескольких месяцев общения она знает об Илье не больше, чем узнала когда-то давно от Праматери. Как бы ни пыталась Елизавета приблизиться к двери, ведущей в его прошлое, — она всегда оказывается закрытой. И не просто на допотопный и хлипкий английский замок — на несколько засовов и щеколд. А чтобы ни у кого не возникало соблазна подергать за ручку, она еще и опечатана, обклеена желтыми полицейскими лентами и обложена тонной взрывчатки, провода от которой тянутся к детонатору.

У адской машинки дежурит сам Илья, не ослабляя бдительность ни на секунду.

Будущего для Ильи по понятным причинам не существует, а в настоящем имеется лишь Елизавета с ее ничтожными страхами, бредовыми фантазиями, детской боязнью крови и вполне взрослым осознанием собственной никчемности.

Впрочем, Елизавета предпочитает другое слово — неприкаянность.

Это она, никто другой, бредет по пространству фильма «Без крыши, вне закона» — с карманами, в которых гуляет ветер, со скрюченными от холода пальцами. И ни одна сволочь не распахнет перед ней дверь своего жилища. А те прекрасные люди, что сделали бы это с готовностью, с радостью, и сами лишены крова… О-о! Это ли не пример самой что ни на есть бредовой фантазии?

Scher dich zum Teufel,[19] Элизабэтиха!

С того самого дня, как Илья взял ее руки в свои, он ни разу не сказал ей «Пошла ты к черту!», хотя поводов было предостаточно. Самые невинные из них — Елизаветины благоглупости относительно мужчин.

— Мужчины — они какие?

— Разные.

— А им нравится целоваться?

— Если за этим следует сама знаешь что.

— А если не следует?

— Они сильно расстраиваются.

— А бриться им не надоедает?

— Надоедает, но бриться все равно приходится.