Айрис Мердок - Генри и Катон Страница 53

Полагаю, те женщины (я имею в виду английских буржуазок, а не эмансипированных сумасбродок вроде тебя!) очень рано приучались к одиночеству и к тому, чтобы со всем справляться самостоятельно, даже когда они жили в лоне семьи. На мой взгляд, отец и Сэнди были ровно то, что ей нужно, в точности такими, какими ей хотелось, кого она боготворила, но тем не менее они были жестокими эгоистами, как все мужчины, когда не испытывают благотворного воздействия незаурядных женщин: отсюда эти жесткость и отчужденность. Мне, конечно, не удается пробиться сквозь эту броню, да и, не встретив с ее стороны ни малейшего знака нежности или привязанности, я не особо стараюсь! Полагаю, она ждет, что ее будут чтить и признавать, как какой-нибудь памятник, а это не по мне. Кстати, о памятниках. Тут у меня есть чем тебя удивить. Я принял решение (которое тоже не по душе матери) продать Холл, и все земли, и всю собственность, и все ценные бумаги — все скопом — и избавиться от всего, что выручу, раздать, пустить на ветер, отделаться, сбыть с рук, сбросить камень с шеи! Надеюсь, ты не шокирована, не опечалена? Знаю, было бы славно принимать здесь тебя с Рассом, напиваться в библиотеке с резными панелями под Гринлинга Тиббонса, а потом ты бы танцевала нагишом в парке и так далее в том же роде! Приятно было бы немножко épater[57]   здешних обитателей! Но это детские развлечения. А честно говоря, Белла, я просто ненавижу все это, даже не представлял, как возненавижу, пока не увидел снова, да еще моя чертова мамаша, посреди всего этого разыгрывающая из себя герцогиню. Тьфу! Я мечтал разрушить здешний замшелый порядок, но не знал, достанет ли сил, пока реально не столкнулся с ним и не почувствовал, что меня от него воротит. Мать приняла мое окончательное решение довольно спокойно. Она ничуть не пострадает, у нее есть приличная пожизненная рента, и она будет жить в милом домике неподалеку. Теперь, уверен, ты выискиваешь мотивы моего решения: их сотни, и некоторые из них, может, сомнительны (будто меня это волнует), но главные таковы: во-первых, считаю, мне не следует иметь так много, когда другие не имеют почти ничего, и, во-вторых, по складу характера я не гожусь в английские помещики. Я бы возненавидел судьбу и стал бы невыносим. (Ладно, еще невыносимей!) Это не просто духовные муки, но и чертовски материальное, практическое бремя: стены, крыши, деревья, слуги, дренаж, налоги… Боже мой, благословенная простота нашей жизни в Сперритоне, как мне недостает ее!

Ну, это бомба номер один, если я тебя ошеломил, конечно. (Интересно, ожидали вы с Рассом услышать такое?) Приготовься, дорогая, к бомбе номер два. Я обручен и скоро женюсь на милой, скромной, сексапильной, совершенно необразованной игривой самке по имени Стефани Уайтхаус, которую унаследовал от Сэнди, — она, можно сказать, часть моей собственности. Она (в буквальном смысле) бывшая проститутка, и Сэнди прятал ее в лондонской квартирке! (Торжествуй!) Стефани любит меня, и она единственная женщина, кроме тебя, с которой мне хорошо в постели! У нее была ужасная жизнь, и мне ее чрезвычайно жалко. Она далеко не красавица, но очень привлекательна, она меня согревает и волнует, и с ней я чувствую себя в безопасности. Она абсолютно не лэкслинденский тип, и мне не терпится увезти ее подальше отсюда. Кстати, ей тридцать четыре, ты ведь наверняка жаждешь это знать!

Белла, дорогая, не ревнуй. (Ладно, будь ты здесь, я бы позволил дать мне затрещину!) Ты не хуже меня знаешь, что любовь (как все важное) — вещь растяжимая, наверное, до бесконечности и неостановимая. Я могу любить бедную Стефани, ни на миг не переставая любить тебя. И послушай: это стало мне ясно в последние несколько дней. Похоже, несмотря на все ужасы, голова у меня работала как бездушный компьютер, едва я ступил на землю Англии, и я только сейчас понял, чего хочу. Я хочу вернуться к своей работе. Вернуться к тебе и Рассу (вы моя семья), привезти Стефани в Сперритон. Ну да, все мы говорили, что я возвращусь, но верили ли мы в это? Что до меня, то вряд ли. Но сейчас мне кажется, совершенно подсознательным образом я нашел единственную женщину, которая способна разрешить головоломку. Женись я на интемектуалке или даже на обыкновенной англичанке (a fortiori[58] на американке), ничего бы не получилось, я не смог бы возвратиться. Вы понимаете. Но крошка Стефани одна-одинешенька и без интеллектуальных запросов, кроткая и милая женщина, она тебе понравится и придется ко двору. Во всяком случае, надеюсь и жду, что так и будет. Уверен, ты поможешь мне и поможешь ей, потому что она умна и добра. Я не могу и не хотел бы терять тебя с Рассом, и теперь мне начинает казаться, что, возможно, и не придется. Но и помимо этой истории, мне необходимо вернуться в Сперритон, потому что в Англии мне никогда не найти работу или применения своим недюжинным талантам!

Пожалуйста, Белла, пойми и поддержи меня, как всегда поддерживаешь. Прими бедняжку Стефани — она простодушная женщина, умеющая быть благодарной, а не какая-нибудь скандалистка. И знаешь, вновь ощутив, теперь благодаря моей дражайшей матушке, что такое английская холодность, я так, что не выразить словами, ценю американскую теплоту, доброту и свободу, которые я узнал с твоей и Расса помощью и по которой так тоскую. Здесь я чувствую, что с каждым днем все сильней промерзаю, — еще одна причина для бегства. С тех пор как я здесь, я так часто и с такой благодарностью думаю о вас обоих. Прости, что не ответил раньше, но я тут так запутался — и рад, что наконец написал тебе, потому что многое мне самому стало ясно, только когда сел за письмо! Покажи его Рассу и передавай ему сердечный привет. Поскорей ответь мне, Белла, дорогая.

Всегда любящий, твой (как ты когда-то назвала меня) бесов сын

Г.

— Осторожно, — сказал Генри, отступая назад, — Не хочу, чтобы с ним что-то случилось. Приподнимите его чуточку повыше, мистер Беллами, чтобы Рода могла снять последние кольца. О'кей! Теперь можете оба отпускать.

Гобелен с громким хлопком упал на пол, подняв облако пыли. Рода и Беллами спустились с высоких стремянок по бокам гобелена.

Выглянуло солнце, и дождевые лужицы на террасе походили на эмалевые кружочки сияющей синевы. В окна библиотеки лился мягкий отраженный утренний свет. Голая стена под гобеленом обнажила сокровенное пространство прошлого — старые, забытые, поблекшие обои с рисунком шпалер, увитых побегами роз. Одновременно библиотека вдруг стала казаться намного просторней, намного холодней, словно в нее с освежающей силой ворвалось будущее. Генри подошел к гобелену и пнул его ногой, выбив новое облако пыли.

— Нужно почистить. А теперь сверните его и посмотрите, нельзя ли будет как-нибудь втиснуть на заднее сиденье «вольво». Нет, не выбивайте здесь, вынесите в холл, а то дышать нечем.

Рода и Беллами свернули гобелен в длинную нескладную трубу и поволокли из библиотеки. Генри увидел, как мелькнула в последний раз мощная длань Афины, схватившей героя за волосы. Потом закрыл дверь, присел к круглому столу и посмотрел на пустую стену, блеклую, бледную и покрытую треугольничками паутины. Тяжело вздохнул.

Вошла Герда в длинном синем халате с развевающимися полами. Генри встал. Она швырнула на стол бумаги:

— Почему ты сделал это, не предупредив меня?

— Я предупредил. Сказал, что отправляю его на «Сотбис».

— Ты не сказал, что собираешься сделать это сегодня.

— Сегодня или в другой день — какая разница? Ты не сможешь повесить его у себя в коттедже.

— Ты намеренно это сделал, чтобы досадить мне.

— Мама, ты не понимаешь, — сказал Генри. — У меня не было намерения досадить тебе, это было бы недостойно и мелко. Это важней наших с тобой отношений. Это крупная финансовая операция, которая в конечном счете принесет пользу множеству людей, о которых мы никогда не слыхали и которые не слыхали о нас. Неужели воображаешь, что это доставляет мне удовольствие?

— Конечно доставляет.

— Ты не права. Я люблю этот гобелен. Люблю больше всего остального в доме, и мне он нравится больше, чем тебе, потому что для тебя он просто привычная приятная старая вещица, прикрывающая стену, тогда как для меня — произведение искусства!

Вошла птичьеголовая Рода, выразительно размахивая руками и что-то лопоча.

— Что она говорит?

— Что он не лезет в «вольво», — ответила Герда, отходя к камину, где яркое пламя поленьев спорило с солнечным светом.

— Проклятье! Тогда оставьте его, не разворачивая, в холле, Рода.

— Тогда зачем ты мучишь себя, — сказала Герда, когда Рода вышла, — И меня. И твою fiancee?

Генри подошел к матери у камина и стоял, поглаживая лоснящиеся коричневые желуди дубового венка, вырезанного на полке.

— Мама, пожалуйста, чему быть, того не миновать. Твоя жизнь здесь закончилась, а я свою не собираюсь начинать. Будь справедлива. Будь справедлива ко мне.