Мария Арбатова - Меня зовут женщина (сборник) Страница 53

– Видите ли, – говорю я, – русские женщины очень красивы, и русские мужчины довольно избирательны.

– Видели мы этих избирательных, – фыркает одна. – За один фунт на столетней женятся.

Торговля советских людей обоих полов телом обросла в Европе таким фольклором, что наши обличительные статьи о путанах – просто сказка про трех поросят. Датчанки мешают общаться с Питером, но это их нисколько не смущает. Питер, зарабатывающий на весь этот дом, машины, компьютеры, пижонские летние круизы, возится с ужином и светской беседой при вялом содействии жены и прислуги.

Детская увешана всякими прелестями и вовсе не отапливается. Девочки крутятся в легких платьицах, морская свинка носится по диковинной клетке, видимо, пытаясь согреться. Чтоб не вести себя как морская свинка, ухожу на кухню.

– Почему в детской так холодно?

– Это полезно. Наши девочки никогда не болеют.

– Они хотят сделать из детей белых медведей. Они потому и не дают их мне, – шепчет на ухо Пнина. Кстати, все пять этажей без лифта, с крутыми лестницами – тоже для здоровья, с ума сойдешь, бегая с подносом с первого этажа на второй. Как позвать девочек из детской, если вы в кухне? Радиотелефон.

Ужин удивительный. В выдолбленных огромных мисках картофель в кожуре, испеченный в натуральной печке. Горы свежих овощей и фруктов, часть из которых мы видим впервые в жизни, несколько видов колбас и мяса в расчете на нас, варваров. Все продукты из магазина натуральной пищи. Все очень здорово. И кухня в стиле «натуральной жизни» с печкой и старинными японскими зонтиками на светильниках, и кошка, которую, по-моему, тоже заставляют сидеть в позе лотоса, и смесь старинной резьбы по дереву с компьютерами. Нет только того, чего я не нашла в глазах воспитанников Итона, и ради чего так далеко ехала, и что мы наивно ассоциируем со словом «зарубежье».

– Дорогая, куда бы ты ни поехала, ты все равно обязательно возьмешь с собой себя, – говорит на это Пнина. – Для того чтобы быть счастливым, жизнь в Европе не первое условие, а последнее. Когда мне звонят и предлагают работу с русскими, я радуюсь, как девочка, которой назначили свидание. Я ведь могла бы не работать, ты же знаешь. Работа с русскими – это моя кислородная трубка. Недавно я была в Грузии, я получила там дозу любви на несколько лет вперед. Здесь хорошие люди, но они не умеют радоваться друг другу. Они живут как-то непразднично, как будто насильно. Понимаешь? Дорогая, завтра мы едем к Алану в Шефилд. Алан обидится, если узнает, что мы были у Питера и не были у него.

– Но дети так устали.

– Ничего, мы поедем электричкой, снимем на ночь гостиницу, переночуем в Шефилде и вернемся. Впрочем, это дорого. Здесь очень дорогая электричка. Лучше поедем машиной и переночуем в гостинице. Хотя нет, это будет тяжело для Рона: ему придется много часов сидеть за рулем. Дорогая, давай поедем вдвоем, а мужчины пусть остаются дома и развлекаются сами.

– А почему надо снимать гостиницу? – недоумеваю я. – У Алана так тесно?

– Конечно.

– А сколько у него комнат?

– Я не помню точно, давай посчитаем, – сколько комнат, мы так и не определяем, но этажей насчитываем четыре.

– Конечно, тесно, – сочувственно киваю головой.

Электричка – нет сил какая хорошенькая: полы устелены ковром, диваны – клетчатым бархатом, буфет, туалет, билет астрономической стоимости. Бедные ездят на машинах, богатые улыбаются из электричек. Подъезжая к Шефилду, изумленно вижу родной индустриальный пейзаж, просто первые кадры «Маленькой Веры», да и дышать нечем.

– Что это такое?

– Шефилд – рабочий город, дорогая, – объясняет Пнина. – Мой Алан, он такой благородный, он работает в образовательном центре для безработных. Он мог бы сделать карьеру, стать профессором, но он такой же сумасшедший, как Рональд.

– Здесь невозможно дышать, в Шефилде, наверно, много болеют дети.

– О, еще как. Они все время борются за экологию, но их никто не слушает. Мальчики Алана много болеют, у Роберта хронический бронхит, а Алекс – астматик. Это все из-за воздуха.

– Почему же Питер их не вылечит?

– Это сложно объяснить, дорогая. Питер очень дорогой врач, а Алан – бедный учитель. И еще много чего. Тебе этого не понять, у вас все по-другому.

Я представляю себе бедную четырехэтажную лачужку Алана.

– Какая уютная электричка.

– Да, дорогая, недавно террористы взорвали точно такую же электричку, – зевает Пнина.

– Как взорвали? С людьми? – аж подпрыгиваю я.

– Ну конечно, с людьми, они же террористы. А до этого целый автобус с детьми. – Пнина снова зевает: мы же встали ни свет ни заря. – Они там с Тэтчер о чем-то не договорились.

– И вы рассказываете об этом так спокойно!

– Мы привыкли. Это их работа. У Рональда есть знакомый, он раньше работал террористом. Такой образованный джентльмен в клетчатом пиджаке с трубкой.

В Англии меня не покидает ощущение путаницы, например:

– Мне звонила Джин, у нее случилось несчастье, – говорит Пнина упавшим голосом. Советское сердце на слово «несчастье» реагирует определенным способом. Дальше после паузы, достойной шекспировского королевского театра, следует: – Она потеряла ключи от машины, и ей пришлось проехать полгорода, чтоб заказать новые.

Или:

– Я видела хромую кошку, видимо, ей машина переехала лапу. У нее были такие глаза. Она мне будет сниться. У нее были совершенно несчастные глаза.

А вот в бедном квартале мальчишка у ресторана умоляет глазами о подачке.

– Смотри, дорогая, какой он милый. Какое у него умненькое личико.

Нищая грязная старуха с рюкзаком на плечах сидит на скамейке.

– О, этого у нас много, дорогая. Жизнь в Европе дорогая и сложная.

При всей щедрости натыкаюсь на полное нежелание врубаться в нашу советскую ситуацию, унижающее в сто раз больше, чем оплата наших счетов.

Люди в Шефилде теплее лондонцев.

– Вот тебе самый лучший шоколад, моя любовь! – говорит мне раскрашенная торговка на вокзале, лучась от нежности.

Алан, Розмари, Роберт и Алекс подъезжают на вполне шикарной, по моим представлениям, машине.

– Почему Алан считается бедным? – спрашиваю я у Пнины в резиденции Алана и Розмари, которая учится на юриста.

– Но ведь Питер имеет дом еще больше, машину еще лучше и может принимать на вечеринке двести гостей, – объясняет Пнина.

У камина в гостиной скачут восьмилетний Алекс и пятилетний Роберт. Розмари – мать двоих детей и студентка. В комнатах нормальный бедлам, я сразу начинаю чувствовать себя как дома после вылизанных, как витрины, английских жилищ; а Пнина, у которой для вытирания разной посуды разные полотенца, наоборот. Алан говорит по-русски примерно как я по-английски, на этой тарабарщине мы отлично друг друга понимаем.

К детям здесь относятся более чем спокойно.

– Роберт вчера свалился с лестницы второго этажа на первый, у него сегодня на лбу синяк. – Дети пользуются всем жизненным пространством дома от чердака до вечно открытого погреба, набитого яблоками, купленными в сезон. Им разрешено лезть в камин руками и игрушками, драться в пролетах крутых лестниц, выбегать на улицу в носках, носиться на проезжей части перед домом («дети не должны бояться своей улицы»), играть с горстями земли на ковре в гостиной, лезть в домашний бассейн прямо в одежде. На них не кричат, их не дергают.

Обед у Алана для меня омрачен визитом какой-то приятельницы, которой есть не дают. Я сижу и давлюсь деликатесной рыбой, пока она весело рассказывает новости. Суп из протертой моркови и протертого репчатого лука мною мужественно съедается до конца. Счастье, что нет Пети и Паши, они бы упали от одного вида этого супа в обморок.

Запихнувшись в машину, вся компания едет демонстрировать мне Беквел – место, знаменитое в Европе своими тортами.

– Смотри, дорогая, это наше самое красивое графство! – хилый пригорок с жалкой растительностью.

– О, очень мило.

– А вот английские крестьянские дома, какие они простые и изысканные, – серые такие бараки из тесаных булыжников после наших-то резных окошечек и крылечек, вот уж где захлебываешься от квасного патриотизма. И как ни милы англичане, самые красивые сувениры в роскошных шопах – наши. Не потому, что яркие, а потому, что живые. И еще итальянские, в остальных не хватает ни души, ни чувства юмора.

Дети кормят уток в беквельском озере. Туристов больше, чем листьев на деревьях.

– Смотри, вот традиционный беквельский сувенир. Хочешь его? – птицеобразное существо, которое то ли вешается, то ли привинчивается, то ли ставится.

– Из чего у него голова?

– Из кокосового ореха.

– А давно в Англии произрастают кокосы?

– Какая разница, где они произрастают, главное, что сувенир – беквельский.

Вдруг я соображаю, что единственный человек в Англии, который понимает все, что я говорю, – это Алекс. Он сидит у меня на коленях в машине, старается говорить как можно чище, терпеливо отвечает на вопросы и дает возможность не стесняться того, что у меня по-английски не выходит. Проболтав время дороги бог знает о чем, на бог знает каком языке, мы расстаемся людьми, сказавшими друг другу самое главное.