Жозе Сарамаго - Слепота Страница 54

Пошли дальше, и дом, где жил некогда старике черной повязкой, остался позади, а они идут теперь по неширокому проспекту, застроенному по обеим сторонам высокими роскошными зданиями. И автомобили здесь брошены другие, дорогие, просторные, поместительные, удобные, вот почему столько слепцов желает ночевать в них, и, судя по всему, этот огромный лимузин превращен в чье-то постоянное обиталище, потому, надо думать, что возвращаться к машине легче, нежели в квартиру, и занявшие его поступали, наверно, как те слепцы в карантине, ощупывали и отсчитывали машины от угла: Двадцать семь, левый ряд, вот я и дома. А в доме, у подъезда которого стоит этот лимузин, находится банк. Сюда на еженедельное пленарное заседание, первое после начала эпидемии белой болезни, привезли председателя совета директоров, но отогнать машину в подземный гараж, где она ожидала бы окончания дебатов, уже не успели. Шофер ослеп в тот миг, когда председатель через центральный подъезд, как ему нравилось, вошел в вестибюль банка, закричал, это мы все о шофере, но он, а это уже — о председателе, не услышал. Впрочем, и заседание оказалось не таким уж пленарным, как предполагалось и каким бы ему полагалось быть, ибо за последние дни ослепли некоторые члены совета директоров. И председатель не успел объявить об открытии сессии, на которой собирались именно обсудить, какие меры следует принять по поводу внезапной слепоты всех членов наблюдательного совета, и не успел даже войти в расположенный на пятнадцатом этаже конференц-зал, потому что поднимавший его лифт застрял между девятым и десятым — электричество отключилось, причем, как оказалось, навсегда. А поскольку известно, что пришла беда — отворяй ворота, в этот самый миг ослепли электрики, ответственные за внутренние сети и, следовательно, за бесперебойное функционирование генератора, старинного, давно уже подлежавшего замене на автоматический, и в результате, как уж было сказано, лифт стал намертво между девятым и десятым этажами. Председатель увидел, как ослеп сопровождавший его лифтер, а сам потерял зрение час спустя, а поскольку электричество так больше и не включилось, а случаи слепоты в банке в тот день почему-то участились, то, надо полагать, эти двое и сейчас еще пребывают там, мертвые, разумеется, замурованные в стальном гробу кабины и потому счастливо избежавшие участи быть сожранными бродячими псами.

Поскольку свидетелей нет, а и были бы они — ниоткуда не следует, что их вызвали на судебное заседание, чтобы рассказать нам, что же там происходило, вполне понятно, что кто-то спросит, каким образом удалось узнать, что дело было именно так, а не иначе, но в ответ мы скажем, что таковы все свидетельские показания о происшествиях начиная с сотворения мира, ведь там никого не было, никто при этом не присутствовал, но все тем не менее знают все в подробностях. Что же будет с банками, спросила жена доктора, и нельзя сказать, чтобы ее очень уж это интересовало, хотя в одном из них она держала свои сбережения, вопрос был задан из чистого любопытства, она просто подумала об этом вслух, не ожидая, что ей ответят, например, так: В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою, но вместо этого старик с черной повязкой сказал, когда шли по проспекту вниз: Насколько мне удалось понять в ту пору, когда у меня был еще зрячий глаз, вначале была дьявольщина какая-то, и люди, боясь остаться и слепыми, и неимущими, кинулись в банки снимать деньги со счетов в чаянии обеспечить свое будущее, и это вполне понятно, если кто-то знает, что работать больше не сможет, то желает жить, покуда они не кончатся, на свои сбережения, предусмотрительно сделанные в пору процветания, если человеку и в самом деле хватило благоразумия копить да откладывать по зернышку, ну и вот, когда в результате этого молниеносно, то есть в течение двадцати четырех часов, обанкротились несколько крупнейших банков, правительство в попытке утишить страсти воззвало к гражданской сознательности граждан, завершив призыв торжественным обещанием принять на себя всю ответственность и обязательства, которые проистекут от царящего в обществе смятения, однако помогло это примерно как мертвому припарка, ибо граждане, во-первых, продолжали слепнуть, а во-вторых, те, кто покуда еще видел, мечтали только, как бы им выручить и спасти свои драгоценные денежки, и в конце концов случилось неизбежное, то есть банки, как лопнувшие, так и нет еще, закрыли двери и попросили у властей вмешательства полиции, что не помогло ни в малейшей степени, ибо в орущих толпах, осаждавших банки, имелось немалое число полицейских в штатском, требовавших того, что с такими неимоверными трудами доставалось им, причем иные, чтобы иметь возможность манифестировать без помехи, сообщали начальству, что ослепли, а иными словами, подавали в отставку, что же касается полицейских еще действующих и носящих форму, наставивших на беснующуюся толпу оружие, то эти вдруг перестали различать мушку, оттого что, если были у них деньги на счету, потеряли всякую надежду их вызволить и еще обязаны были выслушивать обвинения, что, мол, снюхались с властями, но самое скверное началось немного погодя, когда банки подверглись настоящему и яростному штурму вкладчиков слепых и зрячих, но одинаково впавших в неистовство и теперь уж не протягивавших чинно и благородно через окошечко чек с учтивой просьбой учесть его и закрыть счет, а хватавших все, что подворачивалось под руку, лежало в ящиках, или в беспечно отпертом сейфе, или по старинке — в мешках с медной мелочью, которой пользовались еще дедушки самых старых из атакующих, и вы даже представить себе не можете, что только творилось в роскошных и просторных залах банков и в маленьких районных отделениях и филиалах, ставших свидетелями сцен по-настоящему страшных, и не следует забывать еще и о банкоматах, разгромленных и опустошенных до последней кредитки, причем на табло иных загадочным образом высвечивались слова благодарности за то, что, мол, воспользовались услугами нашего банка, оказалось, машины и в самом деле — дуры, если не допустить мысли, что они попросту изменили своим хозяевам, и, короче говоря, в одно мгновенье рухнула вся кредитно-финансовая система, рухнула, как карточный домик, и не потому, что обладание деньгами перестало быть желанным, нет, это опровергалось теми, кто ни за что не желал выпустить их из рук, полагая, что совершенно неизвестно, что завтра будет, и эта же мысль погнала вперед тех слепцов, которые обосновались в подвалах банков в ожидании чуда, которое случится и распахнет перед ними тяжелые сейфовые двери, отделяющие их от богатства, обосновались и выходят за тем лишь, чтобы добыть еды, воды да справить прочие надобности, а потом сразу же возвращаются на бессменную вахту, причем придумали себе систему паролей, отзывов и условных знаков, помогающую пресечь поползновения всех посторонних проникнуть на их редут, и кромешная тьма, царящая в этих подземельях, мало их беспокоит, ибо для этой слепоты все белое. Медленно, делая время от времени остановки, чтобы косоглазый мальчик мог унять бушующие в кишечнике бури, слушатели брели по городу, покуда старик с черной повязкой рассказывал эти жуткие подробности о банках и финансах, и, несмотря на доверительно-искренние интонации, которыми он уснащал свое взволнованное повествование, нельзя было не заподозрить старика в известных преувеличениях, вот взять хоть слепых, затаившихся в кладовых банка, ибо ну как ему, не знающему пароля и условного знака, было узнать об этом.

День уже клонился к закату, когда вышли наконец на улицу, где жили доктор и его жена. Улица как улица, ничем не отличается от прочих, так же завалена мусором, так же дрейфуют на ней толпы слепцов, но именно там впервые, хоть, конечно, лишь по чистейшей случайности не случилось этого раньше, увидели двух исполинских крыс, с которыми окрестные коты, бродившие тут же, предпочитали не связываться, потому что те почти не уступали им в размерах, но совершенно явно превосходили свирепостью. Слезный пес взирал на тех и на других с безразличием, присущим тому, кто пребывает в иной чувственно-эмоциональной сфере, как сказали бы мы, будь он не собакой, каковой все же остается, а человекообразным животным. При виде знакомых мест жена доктора не предалась меланхолическим размышлениям типа: Как время бежит, ведь, кажется, совсем еще недавно мы были здесь счастливы, нет, ее ударило, а значит, и поразило собственное разочарование, ибо она бессознательно верила, что улица, раз уж это ее улица, останется чистой, подметенной, ухоженной и что соседи утеряют, быть может, дар зрения, но не разумения. Как глупо-то, произнесла она вслух. Что глупо, ты о чем, спросил муж. Да так, ничего, чушь всякая в голову лезет. Как время бежит, интересно, что застанем мы в нашем доме. Потерпи, скоро узнаешь. Силы были на исходе, и потому по лестнице поднимались очень медленно, подолгу отдыхая на каждой площадке: Нам на пятый, сказала жена доктора. Шли, как могли, то есть вразброд, каждый сам по себе, а слезный пес то забегал вперед, то замыкал шествие, словно доказывая, что недаром родился овчаркой, а значит, самой природой предназначен следить, чтоб ни одна овца не пропала. Кое-где двери были открыты, изнутри слышались голоса и шли обычные волны тошнотворного смрада, дважды на пороге возникали слепцы, пусто глядящие перед собой. Кто здесь, спросил один, и жена доктора узнала его по голосу, второй был не из их дома. Живем здесь, бросила она в ответ. По лицу слепца скользнула тень узнавания, однако он не спросил: Вы — жена доктора, но, быть может, произнесет у себя в квартире, когда будет ложиться спать: Вернулись эти, с пятого. Преодолев последний марш и еще не успев поставить ногу на площадку, жена доктора объявила: Закрыта. Были видно, что пытались взломать, но дверь устояла. Доктор сунул руку во внутренний карман нового пиджака, извлек оттуда ключи. Выжидательно подержал их перед собой, но жена мягко повела его руку к замочной скважине.