Кристофер Прист - Престиж Страница 54

Тем не менее возвращение в Идмистон-Виллас подействовало на меня самым неожиданным образом. Дом пробудил множество крайне запутанных воспоминаний, однако прежде всего на память мне пришли первые дни в Лондоне. Я был тогда почти ребенком, не имеющим ни наследства, ни житейского опыта, ни систематического образования, ни ремесла, ни специальности. Однако наперекор всему я преуспел в жизни, сделался вполне состоятельным человеком и достиг широкой известности. Я был и, надеюсь, все еще остаюсь на вершине профессии иллюзиониста. Не имея никакого желания почивать на лаврах, я вложил большую часть своих средств в новейшую иллюзионную аппаратуру, использование которой, без сомнения, могло дать новый толчок моей карьере.

После двух дней тоскливых раздумий я отправил наконец короткое письмецо Джулии. За эти годы я так и не смог ее забыть, потому что, несмотря на наш давний разрыв, она по-прежнему символизирует для меня ранние годы в Лондоне. Все мои юношеские планы и мечты были навеяны любовью к Джулии.

К моему удивлению, но и к безусловной радости, она дала согласие на встречу, и два дня назад я провел полдня с нею и детьми в доме одной из ее подруг.

Встреча с семьей в такой обстановке породила в душе целый вихрь чувств, и все мои планы, касавшиеся различных практических вопросов, были отставлены. Джулия, державшаяся вначале холодно и отчужденно, была заметно тронута моим эмоциональным потрясением (Эдвард так статен и пригож собой, а ведь ему всего шестнадцать лет; Лидия и Флоренс так прелестны и хорошо воспитаны; я просто не мог на них налюбоваться) и вскоре заговорила со мною тепло и доброжелательно.

Затем я поведал ей свои новости. Даже в годы, когда мы были женаты, я не посвящал ее в подробности моего прошлого, поэтому мой рассказ стал для нее тройным сюрпризом. Прежде всего я открыл ей, что в молодости порвал с семьей и домом, о существовании которого она раньше и не подозревала; затем она узнала, что я теперь вернулся в родовое поместье, и, наконец, я признался, что решил отказаться от карьеры иллюзиониста.

Как и следовало ожидать, Джулия приняла мой рассказ невозмутимо (и только услышав, что теперь ее положено называть леди Джулия, на мгновение лишилась самообладания). Чуть позднее она спросила, не поторопился ли я, оставив карьеру фокусника. Я ответил, что у меня нет выбора. Она поведала, что, несмотря на наш разрыв, продолжала с восхищением следить за моей карьерой, сожалея лишь о том, что больше не принимала в ней участия.

Пока мы беседовали, я чувствовал, как во мне нарастает раскаяние или, скорее, беспредельное отчаяние от того, что ради какой-то американки я бросил жену и, что еще более непростительно, своих чудесных детей.

Вчера, перед отъездом из Лондона, я снова попросил Джулию о встрече. На этот раз детей с нею не было.

Я взывал к ее милосердию и умолял о прощении за все зло, которое ей причинил. Просил ее вернуться ко мне и заново начать семейную жизнь. Клялся сделать для нее все, что в моих силах.

Она обещала серьезно обдумать мои слова, но пока ответила отказом. Что ж, поделом мне.

В тот же день я отправился ночным поездом в Шеффилд и не мог думать ни о чем другом, кроме примирения с Джулией.

14 ноября 1900 года

Поскольку на мне лежит ответственность за этот обветшалый дом, я вынужден постоянно думать о деньгах.

Нелепо само положение, когда приходится мириться с безденежьем после огромных и бессмысленных трат, поэтому я написал Тесле и потребовал вернуть все, что было ему уплачено. Прошло уже почти три месяца с тех пор, как я уехал из Колорадо-Спрингс, а от Теслы – ни слуху, ни духу. Вне зависимости от теперешнего состояния его дел, я добьюсь возврата денег, поскольку одновременно написал в нью-йоркскую адвокатскую контору, которая оказывала мне кое-какие услуги во время моих последних гастролей. Я поручил своим поверенным начать судебный процесс против Теслы в первый день следующего месяца. Если он возвратит деньги немедленно по получении моего письма, я отзову свой иск, но если он этого не сделает, пусть пеняет на себя.

15 ноября 1900 года

Собираюсь еще раз съездить в Лондон.

17 ноября 1900 года

Я снова в Дербишире и чувствую, что устал от поездок по железной дороге. Зато от жизни я не устал.

Джулия высказала свои мысли относительно возможности нашего воссоединения. Если вкратце – я должен принять несложное решение.

Она возвратится ко мне, и мы заживем одной семьей, но только при условии, что я продолжу карьеру иллюзиониста. Она хочет, чтобы я оставил Колдлоу-Хаус и вернулся в Идмистон-Виллас. По ее словам, и она сама, и дети не хотят переезжать в далекий и чужой для них Дербишир. Она отчеканила свои требования столь недвусмысленно, что я понял: на компромисс она не пойдет.

Пытаясь убедить меня, что ее предложение послужит на пользу и мне самому, она добавляет еще четыре важных довода.

Во-первых, говорит Джулия, мы оба «отравлены» сценой, и хотя сейчас она видит смысл своей жизни в детях, ей хочется принимать полноценное участие во всех моих будущих сценических начинаниях. (Надо понимать, мне будет запрещено выезжать на заграничные гастроли без нее, чтобы не было риска повстречаться с очередной Оливией Свенсон, которая встанет между нами.)

В начале этого года я находился на вершине своего профессионального мастерства, но из-за моего отсутствия этот подлый Борден, того и гляди, присвоит мои лавры – таков ее следующий аргумент. По-видимому, он продолжает показывать публике свой вариант иллюзиона с подменой.

Далее, Джулия напоминает, что единственный реально доступный мне способ заработать деньги – это магия, а между тем у меня есть обязательства: содержать ее, равно как и семейное поместье, о существовании которого она узнала не далее как на прошлой неделе.

И наконец, она подчеркивает, что мое наследство никуда не денется, если я продолжу работу в Лондоне, а дом, как и все поместье, может и подождать, покуда нам не настанет срок отойти от дел. Управлять неотложными делами (вроде ремонта) из Лондона будет ненамного трудней, чем прямо из дома.

И вот я снова в Дербишире – якобы для того, чтобы заняться здешними делами, но в действительности мне просто нужно побыть одному и поразмыслить.

Я не могу пренебрегать своей ответственностью за Колдлоу-Хаус. Приходится думать о фермерах-арендаторах, о домашней прислуге, обо всех обязательствах, которые моя семья по традиции берет на себя перед деревенским советом, церковью, прихожанами и многими другими. Я серьезно отношусь к подобным вопросам и понимаю, что чувство долга у меня в крови, хотя, возможно, я об этом и не подозревал. Но много ли от меня будет пользы, если со дня на день я окажусь банкротом?

19 ноября 1900 года

Единственное мое горячее желание – снова быть с моей семьей, но для этого нужно принять условия Джулии. Переезд в Лондон не сулит особых трудностей, но все во мне восстает против возвращения на подмостки.

Перерыв в моих выступлениях продолжался всего лишь несколько недель, но раньше я не сознавал, какая тяжелая ноша лежала у меня на плечах. Помню день в Колорадо-Спрингс, когда до меня дошла запоздалая весть о смерти брата. Я не скорбел о Генри, который бесславно закончил свои дни в Париже – как жил, так и умер. Что до меня, я испытал только прилив облегчения – искреннего и окрыляющего облегчения.

Наконец-то, думалось мне, я забуду нервное напряжение, вечно сопутствующее сценической магии! Настанет конец, долгожданный конец ежедневным многочасовым тренировкам! Не будет больше скитаний по дешевым захолустным гостиницам и меблированным комнатам. Не будет изматывающих поездок по железной дороге. Я освобожу себя от множества повседневных хлопот: не надо будет беспокоиться о том, чтобы реквизит и костюмы прибыли в нужное время и в нужное место; больше не потребуется ломать голову над размещением аппаратуры; отпадет необходимость нанимать ассистентов и платить им жалованье, а также заниматься массой других утомительных, но неизбежных дел. Их просто не будет.

И еще я размышлял о Бордене. В мире иллюзионного искусства неизбежно маячит фигура моего злейшего врага, от которого в любую минуту приходится ждать очередной подлости.

Если не помышлять о возвращении на сцену, то можно просто выбросить его из головы. Я даже не сознавал, до какой степени все это годами действовало мне на нервы.

Но Джулия знает, чем меня прельстить.

Я слышал счастливый смех зрителей, изумленных неожиданным эффектом; водил дружбу с артистами, выступавшими со мною в одной программе; стоял на сцене в свете прожекторов; принимал овации, венчающие мое выступление. Непременным атрибутом моей карьеры была слава: ко мне благоволил высший свет, современники не скрывали уважения, встречные провожали восторженными взглядами. Ни один искренний человек не станет утверждать, что это для него не имеет значения.