Сергей Григорьев - Морской узелок. Рассказы Страница 54

— Ничего, это я про себя. Осмотрим ваши перевязки… Начнем отсюда.

Лизавета Ивановна откидывала одеяла. Взглянув на табличку в ногах с фамилией и описанием ранения, доктор делал перевязку и переходил к следующей койке.

— Молодцом, молодцом! Поправляйся! — говорил он каждому.

Не тревожа спящих, доктор подошел к солдату с забинтованной головой. Сквозь старый бинт слегка просочилась кровь.

«Общая контузия газами. Рана в голову. Ефрейтор Чириков Степан. № 989. Воинский билет № 2759».

Раненый открыл глаза.

— Здорово, Чириков! Как дела? Как самочувствие? Болит? На что жалуешься?

— Здравия желаю, ваше высокородие, товарищ доктор! Благодаря вашим заботам как будто лучше… — твердо ответил Чириков. — Вроде бы мне можно и вставать…

— А ну попробуй, голубчик, сядь. Так, так! Чудесно, чудесно! Поддержите его, Лизавета Ивановна. Спусти ноги, братец… Обопрись на сестру… Ну, попробуй встать… Молодцом! Через недельку я тебя выпишу.

— Да я бы хоть сейчас плясать, ваше высокородие!

— Ну, а ты, Варкин, что? — спросил доктор.

— Да все бы, товарищ доктор, ничего, только третий день будто в лихорадке.

— Мы все в лихорадке. До свидания, братцы…

— Счастливо, ваше высокородие! — ответил Чириков.

Доктор и Лизавета Ивановна вышли из палаты.

Варкин запер за ними дверь и вернулся в палату.

Чириков сорвал с головы повязку и раскланивался во все стороны. Это был Аника-воин.

— Разыграли как по нотам! — сказал Варкин. — Ну, поздравляю! Теперь ты ефрейтор Чириков. Понял свою перемену?

— Рад стараться, товарищ Варкин!

— Носи его имя с честью. Хороший был товарищ! Воинский билет получишь из конторы при выписке.

— Покорно благодарим!

С одной из коек послышались всхлипывания. Все обернулись туда. Плакал раненый молодой солдат. Из темных глаз его по бледному лицу, опушенному рыжеватой бородкой, катились слезы.

— Комедию ломаете! — говорил он. — А Чириков-то умер. Снесли в погреб, кинули без гроба, будто дохлую собаку!

Варкин подошел к молодому солдату и, отирая ему слезы краем простыни, сказал:

— Утешься, Ваня! Гроб мы Чирикову заготовим и похороним с честью.

На дворе зафыркал мотор. Доктор готовился уезжать и уже занес ногу в автомобиль, но раздумал и пошел к главному подъезду особняка: доктор захотел повидаться с Федором Ивановичем.

— Они в картинной галерее! Пройдите коридором, широкая дверь прямо, — указала Аганька.

— Осторожно! Архип, держи за левый угол! — покрикивал Федор Иванович, с отверткой в руке, принимая на себя угол тяжелой большой картинной рамы. — А, Михаил Абрамович! Наконец-то! Сейчас. Одну минуту…

Кучер и Ширяев осторожно опустили картину нижним краем на паркет. Доктор залюбовался: перед ним на зеленом лугу чудесного сада, под навесом темнолистых дерев, мальчики, сплетясь руками и смеясь, вели грациозный хоровод, едва касаясь травы легкими стопами.

— Прекрасная картина! — похвалил Михаил Абрамович. — Это Пикассо?

— По-вашему, пусть будет Пикассо! А у нас считается Матисс, — ответил Федор Иванович, прислоняя картину к стене. — Вот до чего мы дошли, доктор! Ну, что в Москве? Скоро конец? Кто победит?

— Победят, наверное, большевики. Но это не конец, а начало, — ответил доктор, беря Федора Ивановича под руку.

Он отвел Ширяева к окну и тихо сказал:

— Вы картиночки свои оставьте. Займитесь лучше женой: Анна Петровна меня очень тревожит — у нее галлюцинации. Она видит то, чего нет. Займитесь ею. Не оставляйте одну.

— Да полноте, доктор! У Анны Петровны галлюцинации? Видения? Вы не знаете моей супруги. У ней психика, так сказать, здоровая.

— Поверьте мне!

— Хорошо, доктор! Я вам вот что скажу… Чего тебе? — с досадой повернулся Федор Иванович к Ферапонту, который, тяжело топая, вошел в галерею и остановился у дверей с шапкой в руке.

— Да там юнкера пришли, так разводящий приказал: вас и меня к коменданту в училище требуют…

Федор Иванович выронил из рук отвертку:

— Меня к коменданту? Зачем?

— Да, полагаю, опять насчет чердака. Сию минуту требуют!

Федор Иванович широко раскрыл глаза и прошел мимо доктора, не простясь с ним, из галереи. За ним двинулся Ферапонт.

Доктор постоял еще минуту перед хороводом мальчиков и, опустив голову, задумчивый покинул галерею и уехал.

В погреб!

На дворе ветерок, и скупо падала первая крупа. Пахло серным дымом: не то порохом, не то гарью фабричных труб.

Ферапонта и Федора Ивановича увели. Прошел не час, а два, три и четыре — они не возвращались.

Федор Иванович не велел говорить Анне Петровне, что его увели.

— Не скажу! — ответила Лизавета Ивановна.

Костя проснулся, и стол накрывался в его комнате, чтобы он мог пить чай с родителями, не вставая с постели. Накрывала Аганька и сообщила, поглядывая на Костю, последние новости: Архип с Еванькой ходили за хлебом, хлеба не принесли — лавка закрыта, а очередь все-таки стояла долго, и там говорили, что большевики поставили большие пушки и будут из них громить Александровское училище. Уж одно ядро попало в стену тира на бульваре и проломило ее насквозь.

— А юнкера роют на Арбатской площади окопы. Кучер Архип, кухонный мужик Кузьма и конюх Иван испугались, что большое ядро попадет сюда, перелезли в чужой сад и убежали совсем. Мужиков у нас на дворе осталось здоровых: юнкер, Варкин да который выздоровел солдат… Чего мы будем теперь делать, барыня? Остались мы одни, беззащитные женщины…

Анна Петровна слушала жужжание Аганьки вполуха.

— Перестань болтать! Надоела! — оборвала девчонку Анна Петровна. — Позови Федора Ивановича.

— А где их взять?

— Он в галерее с Архипом снимает картины.

— Архип убег, барыня, я же вам сказываю. А барина с Ферапонтом Ивановичем юнкера увели.

— Что такое ты мелешь? Когда? Куда? За что?

— А за то: большевиков на крышу не пускай!

— Папа пустил на крышу большевиков? — изумился Костя. — На крыше у нас большевики?

— Ну да, Костя, я не хотела тебя волновать, милый! — лепетала растерянно Анна Петровна. — Говорят, что с нашей крыши тоже стреляют… Откуда стреляют, не поймешь! Вздор!.. Да ты врешь, дрянь! — закричала Анна Петровна, топнув на Аганьку. — Никого у нас нет на крыше…

— Как же нет, барыня?! Который уже день стреляют. Сначала часто начали, а теперь пореже. Мне врать нечего, я не врушка.

— Пошла вон, дрянь!

У Аганьки затряслись губы:

— И уйду! И можете меня больше не звать — не приду!

На пороге Аганька обернулась и крикнула:

— Сама дрянь!

Анна Петровна ахнула и упала в кресло:

— Что же это? Что такое? Господи! Господи!

— Успокойся, мама. Что касается девчонки, всегда была грубая тварь. Что касается папа, то я сейчас отправлюсь к полковнику — я с ним лично знаком — и выясню недоразумение. Ведь ключ был у Ферапонта, и только он мог это сделать. А папа, конечно, не мог. Сын сражается за свободную Россию, а отец пускает на крышу — кто этому поверит? Что касается фугасных снарядов, они могут причинить большие разрушения, но у нас каменный погреб, мы все можем туда укрыться; там безопасно. Я пойду, мама, и узнаю, что с отцом. Что касается ружейного огня на улицах, я знаю, как держаться под обстрелом, не беспокойся. Налей мне чаю. И покрепче. Что касается стрельбы с крыши… — Костя осекся и смолк: где-то над их головами послышался тупой, но крепкий удар.

Задерживая дыхание, мать и сын прислушались.

— Костя! Это из тяжелого?

— Нет! Что-то другое, — шепотом ответил Костя.

Удар повторился — и в третий раз, и в четвертый, все чаще…

Костя и мать поняли, что с чердака бьют изнутри в забитую дверь чем-то тяжелым.

Анна Петровна закричала:

— Они ломают дверь! Они вырвутся оттуда! Что с нами будет?! В погреб, в погреб!

— Мама, дверь на засове.

— В погреб, в погреб!

Удары на чердаке прекратились. Очевидно, дверь выдержала удары, и те, кто был на чердаке, поняли, что сломать ее — безнадежное дело. Анна Петровна не могла успокоиться и на все уверения Кости повторяла:

— В погреб! В погреб! Скорее в погреб!

Они стали собираться и решили взять с собой в погреб и няньку.

— Надо взять свечей, примус, чайник, воды… ведро воды! — распоряжался Костя. — Прикажи, мама, чтобы Аганька туда снесла ковер. Оденьтесь потеплее: там холодно и сыро.

На долгий, отчаянный звонок явились Лизавета Ивановна и нянька. Заплаканная Аганька выглядывала из-за них.

— Мама! Возьмем еще бутылку или две вина, — командовал Костя. — Папа вернется и будет с нами. Разреши мне взять у папа со стола несколько сигар!

— Пожалуйста! О, как я рада, что ты стал прежний!

Между домом и погребом поднялась беготня. Андрюшка с Еванькой носили туда ковры, подушки, одеяла, примус, бидон с керосином, ведро с водой, корзины с вином, с хлебом и закусками… Андрюшка и Еванька на бегу что-то жевали, весело перекликаясь с Варкиным и Чириковым: оба солдата, накинув шинели, стояли на крыльце лазарета и наблюдали суетню. Варкин напевал: