Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной Страница 55

— Диму и Федю берём? — спросил муж, бережно принимая у Иры багаж и вручая ей букет вонючих лилий, словно это был заранее обговорённый обмен.

— Сами доберутся, — сказала волчица. — А вам куда, девочки? Это они мне, Петя, дали антибиотики.

В знак благодарности Петя тут же попытался отнять у Стениной чемодан. Она не дала — Петя и так был до самой шеи увешан вещами жены и напоминал торговку-мешочницу.

— Зараза, нас в упор не видел! — ворчала Копипаста, когда их высадили на углу Белореченской и Встречного: заезжать во двор Петя не стал.

Лара и Евгения выбежали в прихожую — долгожданный топоток соскучившихся детей! Вера присела на корточки и раскинула руки в стороны, без труда достав ими до стен. Маленькая была у них квартирка, и становилась всё меньше с каждым днём.

— Что ты привезла? — Лара быстро высвободилась из материнских объятий и теперь алчно смотрела на чемодан. Вера вдруг вспомнила обидное, но точное прозвище, которым наградил дочку Сарматов, — Регистратура. Сантиментов и деликатностей эта девочка не признавала, да и решительной была не по возрасту.

— Евгения, собирайся домой, — скомандовала уставшая Юлька, но дочь начала упрашивать, пусть ей разрешат остаться у Стениных с ночёвкой. Евгении нравился запах в спальне тёти Веры, нравилось не спеша завтракать по утрам в воскресенье — а завтра как раз воскресенье. Жидкий желток из сваренного «в мешочек» яйца будет течь, как густая и яркая гуашь из баночки… И тётя Вера сделает какао!

— Мама расстроится, что ты не хочешь домой, — высказалась старшая Стенина. У неё второй день сильно болела голова, девочки вели себя шумно, а преподобная Наталья Александровна Калинина спокойно ушла на дежурство, забросив к ним Евгению — как забрасывают газету в ящик. Старшая Стенина уже заготовила по этому поводу гневную филиппику для дочери, а пока что неискренне уговаривала Евгению:

— Тебе, наверное, подарочки из Парижа привезли, да, мама Юля?

Евгения осторожно посмотрела на Веру, и та вспомнила: Эйфелева башня! Маленькая шоколадка под пластиковой крышкой была передана девочке самым незаметным образом — к счастью, Лара была занята разыскными работами в чемодане и ничего не заметила. Она выбрасывала из чемодана мамины кофточки одну за другой и откопала, в конце концов, нарядно упакованную куклу с огромной головой. Эти пластиковые гидроцефалы пришли на смену «барбиям», Лара их сразу полюбила, и Веру пугало предпочтение, которое дочка отдавала всему сомнительному и уродливому — кукла была так безобразна, что на неё даже смотреть не хотелось. Но Лара готова была таскать эту уродку повсюду, как грудного младенца (или как Вера — зависть).

— Я буду собирать коллекцию, — заявила дочь недели через две, когда Вера уже почти забыла о том, что была в Париже. — Коллекцию кукол!

При слове «коллекция» Вера вздрагивала, как испуганный конь Стаббса[44]. Ей стоило больших усилий освоиться на новом рабочем месте — учитывая, что места у неё как раз таки не было. В отличие от коллекций.

— Как ты представляешь себе мой рабочий день? — приставала она к Сарматову, но её новоявленный шеф отмахивался. Зачем что-то представлять, когда нужно работать?

С утра Сарматов беспокоил её крайне редко, потому что сам любил спать до обеда. Малопонятная Верина служба начиналась во второй половине дня.

В музее Стенина привыкла к одиночеству — да, она целый день находилась в окружении болтливых картин, зато реальных, надоедливых людей вокруг неё было мало. «Стульчаки» держали дистанцию, посетителей тогда приходило — два-три в день.

А вот Сарматов был с ней до захода солнца, порой и дольше. Он показывал свои приобретения, делился планами, возил по квартирам — как выяснилось, у него было несколько «точек» в разных районах города, и кое-где сидели, как выразился Сарматов, консультанты. Все эти консультанты выглядели родными братьями: мягкие бритые затылки, плечи шириной в дверь и костяшки пальцев со следами подсохших ссадин. Хозяин и обращался к консультантам каждый раз одинаково:

— Всё нормально?

Это было разом и приветствие, и обращение, и пароль. Консультанты кивали, грызли ногти и странно контрастировали с полотнами, висевшими на стенах. Золотистая, в пику фамилии, Серебрякова и алый, сочный, как арбуз, Малявин. Пейзажи Станислава Жуковского, где всё плыло и таяло, цвело и жужжало — Вера надышаться не могла, погружалась в них, как в букет — или в озёрную чистую воду, с головой… К сожалению, Сарматов собирал не только живопись — в каждой квартире обнаруживались всё новые и новые коллекции, пугающие своим разнообразием. Бюсты наполеоновских генералов. Веера с костяными ручками и продранным на сгибах расписным розовым шёлком — один такой веер, по уверению хозяина, принадлежал Марии-Антуанетте. Стеклянные флаконы и нефритовые Будды. Китайская бронза и османская миниатюра. У Веры кружилась голова, ноздри забивало пылью, глаза отказывались видеть чистоту линий и оценивать мощь литья, но Сарматов был беспощаден. Скрипки и лютни, библии и часословы, прялки и сёдла… Она уползала домой каждый вечер, чувствуя себя так, будто её несколько часов кряду избивали всеми этими раритетами по очереди. Вначале — скрипкой, потом прялкой, а потом ещё и роскошным часословом — контрольный удар по темечку.

Чего хотел от неё Сарматов как от специалиста, пока что оставалось загадкой. Вере казалось, она должна только лишь слушать его рассказы о вещах (беспощадно подробные) и восторгаться. Зарплата выдавалась в конвертах, подписанных «В. С», точно в срок.

Квартира на Воеводина служила ещё и штаб-квартирой, но и все прочие интерьеры создавались с оглядкой на внезапное желание хозяина переночевать вблизи от любимых вещиц. Однажды Сарматов раньше времени отпустил консультанта, дежурившего в «точке» на Уралмаше, — парень ушёл неохотно и был заподозрен в дурных привычках.

— Баб, поди, водит, — ворчал Сарматов. — Надо камеру поставить.

Ночь в той квартире они с Верой провели под присмотром весёлой гитаристки кисти Коровина — она наигрывала что-то испански-страстное, но это не помогло. Когда Сарматов ушёл в ванную, Вера встала у портрета притихшей музыкантши и спросила её в упор:

— Это потому, что я ему не нравлюсь?

Гитаристка пожала плечами. Больше спрашивать было не у кого, вторым шедевром «точки» был натюрморт того же Коровина — «Розы», которые благоухали, но молчали. А Сарматов, с трудом дождавшись утра, первым же делом уволил подозрительного консультанта.

Через неделю «точку» на Уралмаше обчистили. Унесли веджвудский рельефный портрет, расписанную Чехониным[45] тарелку и ещё что-то по мелочи — соседи спугнули воров, и те сбежали, оставив дверь нараспашку.

— Странно, что не взяли Коровина, — удивилась Вера.

Сарматов был в страшной печали, долго с кем-то советовался и созванивался — и в результате нанял на работу очень надёжного и грамотного специалиста. Тот был не лысым, а короткостриженным — хотелось провести ладонью по его затылку, чтобы пощекотало кожу. И брови у него были такие, что Вера с трудом удержалась, чтобы не очертить пальцем — сначала левую, потом правую.

— Валентин Аркадьевич, — представился специалист, глядя в пол, как будто именно там располагались глаза Веры.

Сарматов просил понаблюдать за надёжным специалистом до вечера — ему нужно было мчаться куда-то в Билимбай. Велел фиксировать всё, что покажется подозрительным.

— Здравствуй, Валечка, — сказала Вера, как только за Сарматовым закрылась дверь.

— Не ожидал, — признался бывший Юлькин муж. — Ты что же, с этим Кощеем живёшь?

— Работаю.

— Ну, он-то в тебе не сотрудницу видит.

Вера вспыхнула, как те розы Коровина, которые почему-то не взял грабитель. Лепестки у них были слегка угловатыми, будто свёрнутыми из папиросной бумаги, но аромат! Не хуже, чем у «Роз Гелиогабала»[46] Лоуренса Альма-Тадемы, запах которых передавали даже плохонькие репродукции. Густой, с привкусом компота, дух зрелых цветов…

— А тебя как сюда занесло? Ты больше не в церкви?

Валечка махнул рукой, задев коллекционную табакерку. Вера поймала её в воздухе:

— Осторожнее, это ценный экспонат.

— Самый ценный экспонат здесь — твой Сарматов, — парировал Валечка. — В агентстве ему отправляют лучших охранников.

— А ты что, лучший? — хихикнула Вера, и тут же поняла, что вопрос глупый. Валечка очень изменился — откровенно говоря, от прежнего мальчика в нём уцелели одни только брови. Глаза были тёмные и почему-то матовые, как пыльные камни. Плечи стали мощными, нелепая бородёнка исчезла, как и привычка облизывать губы — была у него такая, точно была!

— Я давно в охране, — сказал Валечка. — Последнее задание было в Москве, вот только на днях вернулся. И сразу же — к вам. Картинки охранять.