Ирина Кудесова - Там, где хочешь Страница 55

— Он говорит, ему от меня нужны чистые чувства. Это когда двое вместе без условий и обязательств.

— Ага, он же на облаке! А что его мать говорит?

— Она не вмешивается.

— Еще вмешается.

Марина подождала, но Лаура больше ничего не произнесла.

— Лаура, я ценю его тепло и внимание. Он верит в меня, выслушивает, мангу со мной придумывает, эклеры мне покупает. Только вот смешно — человек тонет, а ему протягивают эклер. Вместо спасательного круга.

— Марина, ты считаешь нормальным обсуждать меня за глаза?

46

Франсуа поставили диагноз: маниакально-депрессивный психоз. Заявился домой гордый — врач сказал, что МДП — недуг великих, Достоевский был маньяком. Бросился к компьютеру — великих маньяков искать.

Когда он в Екатеринбург знакомиться приезжал, все ему было интересно, все нравилось, деньги тратил направо-налево: стадия у него была очередная, эйфория. Выглядело как широта души… Смех и грех, на днях в спальне обнаружилось «Преступление и наказание» с закладкой на пятой странице.

Марина стала звонить только днем, пока Ноэль на работе. Он заявил, что она его унижает, обсуждая их отношения. Маринка скисла, говорит, он прав, и у нее это от малодушия. Через полтора месяца ее из страны попросят — пожаловаться, и то нельзя? Правда, тут нашлась русскоязычная адвокатша — посоветовала срочно начать бракоразводный процесс, требовать с Дениса денег, ни на что не соглашаться, она готова участвовать. Развод может годами тянуться — пускай продлевают «сежурку» для борьбы со зловредным мужем. Как-то в это не верится.

Поведение Ноэля необъяснимо. Маринка на него молится: его слова ей «в сердце падают», он внимательный и все такое. О’кей. Но когда он рассуждает о гуманности административной машины или грозится написать письмо Саркози в Маринкину защиту, это выглядит… странно. Что сказал бы настоящий мужик? «Разводись, распишемся. Не получится жить вместе — разведемся. Только не плачь». Хотя, может, при нем она не плачет.

47

К середине января — приезду Джованни — у Ноэля прошла хмарь. Он порывался съехать в отель, чтобы друг мог в его комнате пожить эту недельку как дома. Совместными усилиями с мадам Дель Анна убедили, что для ночевки годится гостиная.

По дороге в аэропорт подшучивал — влюбишься в Джованни, он еще в расцвете, а главное, счет в банке цветет. Правда, половину лица парализовало после смерти жены — очень ее любил, — но это достойно уважения.

Джованни и впрямь оказался приятным, хотя и с плешкой, одна сторона рта улыбается, другая задумалась. Но нельзя сказать, что это его безнадежно портит.

Иностранными языками Джованни не владеет. Утром на кухню поднимаешься — он кофеек пьет. Произносишь радушно: «Чао, Джованни!» — а он в ответ: “Ciao bella!” Обмен улыбками, приготовление кофе. И хочется с кухни удрать, невозможно молча улыбаться более полутора минут.

Овощ шестым чувством уловил миллионерские флюиды: с Ксенькой стал головокружительно ласков и предупредителен. Зазря прождали ее в «Бофинже» на Бастилии — она была у знакомой, и Франсуа к подъезду подкатил: сюрприз. «Откуда я знала, зачем он адрес спрашивал?..» — вяло оправдывалась Ксения, но стало ясно: не рвется она знакомиться с владельцем яхты. Тогда попросили Лауру составлять по вечерам компанию — и Джованни, пару дней поколебавшись, признался ей в бурных чувствах. Лаура только фыркнула.

Вскоре Джованни начал раздражать. Повсюду платил Ноэль, а Джованни всякий раз качал головой и произносил одно и то же: “Ma no, Natale! Perché hai pagato? Non dovevi!” — и все повторялось. «Так и становятся миллионерами! — подытожила мадам Дель Анна, когда Марина пришла пошептаться. — Видала его гостинец? Канноли, сладкие трубочки? Ничего подороже не привез! А какие на Сицилии сыры! Рагузано, пекорино, тума, примосале! А колбасы! А шоколад! Ммм… la cioccolata di Modica…» — мадам Дель Анна мечтательно закатила глаза.

Перед отъездом Джованни уже ходил с Лаурой за руку. Марине не верилось, что Лаура вернется на Сицилию:

— Для нее же это шаг назад…

В ответ Ноэль пожал плечом:

— Позавчера на счет Джованни упало два миллиона: виллу продал. Так что назад она вприпрыжку побежит…

— Осуждаешь? А ты видел, как она тут живет, с ее зарплатой?

— Похоже, ты такая же материалистка, как она!

48

Это походило на пощечины. Он не знал, что давал ей пощечины. Или знал? Не жалел? Не любил уже, как раньше?

Потом был этот разговор о Ксеньке. Случись что с Франсуа, идти им с Женей по миру: акула из Америки разве что кота отдаст (не нужен); вот Ксеня и пыталась узнать, Франсуа на себя одного квартиру оформил или ей угол перепадет…

— Она его уже похоронила? — Ноэль ткнулся глазами в глаза.

— Да о чем ты! Просто у нее за спиной ветер, понимаешь?

Не понимал: Ксенька должна «просто жить», не высчитывая.

— Как не высчитывать, если у тебя на руках ребенок!

— А может, ты тоже думаешь, что когда я…

— Ничего я не думаю, Ноэль!

— А я думаю. Думаю, что у нас с тобой разные ценности, Марина.

Не пара она ему. Когда вошла в этот дом, сразу поняла — нет ей тут места. И рядом с ним места нет. Чтобы друга потешить, он пойдет в отель ютиться — а по ней это слишком. Именно он — не она, ее не приучили — встает, поднимается в кухню, моет виноград, приносит. Мелочь, но для него такие мелочи — как дыхание, и из этого дыхания сплетается жизнь. Он говорит: «Желание давать должно идти изнутри. Идти не от воспитания, а отсюда», хлопает ладонью по грудной клетке.

— Есть вещи, которые ты не чувствуешь, Марина.

— Какие? Объясни, и я пойму! Буду чувствовать!

— Понять-то поймешь, но себя не изменишь.

Пощечины, но она сама виновата. Встать с теплой постели, потопать на кухню, помыть пару яблок. Она изменится; он будет с ней счастлив.

— Думаю, не прекратить ли нам это все, Марина.

— Что прекратить?

— Отношения. Люди хотят любви, но в той форме, которая их устраивает, а ее им диктуют воспитание, культура, страхи. Так и ты. Тебе за свои рамки не вырваться.

Уйти в комнату с идиотским белым котом на стене, и реветь, и звонить Ксеньке.

49

Потом он придет, скажет: ладно, перестань рвать мне сердце, пойдем, — поведет в спальню, достанет бумажный носовой платок, будет растирать тебе по лицу соленую водицу, принесет виноград, который не полезет в горло. Он заговорит, и у тебя от этого новые приступы. Замолчит, ты уткнешься головой ему в плечо, затихая и всхлипывая снова, оно у тебя в ушах, звенит, оглушая: «за рамки не вырваться», приговорена.

50

— Мадам Дель Анна, вы не видели мой шарф?

Ноэль пошел машину из гаража выводить, ему по вечерам дома не сидится, разбирает ехать куда-нибудь. В ресторан, во «Фнак» на Елисейские (он до полуночи) или мороженое есть. За три месяца с ресторанных посиделок весь флер слетел. Крутишься, ищешь место для машины, потом идешь по холоду, чтобы сесть за столик и покорно ждать, пока принесут еду; поешь и потащишься во тьму и холод, хорошо, если домой, а то Ноэлю приспичит мороженым закусить, тогда сценарий повторяется. А дома «Приключения Свиньи Марго» лежат, осталось дорисовать всего ничего, руки чешутся. Днем плохо работается: суматоха, гости, телефонные звонки, «Черто, черто!», «Нон э поссибиле!», «То-онио-о-о!»…

— Шарф? Я убрала.

Ни одной вещице не позволено всплыть на поверхность. Мадам Дель Анна систематически обходит владения и незамедлительно приступает к ликвидации любого объекта. Положишь перчатки на тумбочку, а через четверть часа — нет их, отправились в шкаф в дальней комнате, третья полка сверху, правый угол. Подготовишь джинсы и свитер на после душа, вернешься, кутаясь в халатик, а стул уже пустой. Иногда нервы сдают.

— Марина, я слышала… ты вчера плакала?

— Нет… да… все нормально.

— Не хочешь говорить? Ну… не надо… — мадам Дель Анна изображает, что не обижена, но так, чтобы было понятно: только изображает.

— Мы уже помирились. Ноэль… очень требовательный.

— Ты еще не знаешь, каким он может быть. Абсолютно ледяным, — во взгляде у мадам Дель Анна вспыхивает восхищение (она точно так же сверкала глазами, когда рассказывала про сорокалетней давности случай на Елисейских: какой-то араб на нее засмотрелся, и мсье Дель Анна безотлагательно нанес ему сокрушительный удар в челюсть — тело нахала впечаталось в витрину так, что стекло треснуло). — А станет ледяным — все, не растопишь. Айсберг! Как почувствуешь, что оно начинается, лучше первой уйти!

51

Неужели я тебя оставлю? Твой запах — запах кофе и печеного изюма, который так сладко выковыривать из булки-улитки, запах теплого дождя, старых камней в храмах. Твои булыжные мостовые, тяжелую вышивку балконов, задранные в небо окошки chambres de bonne, где раньше жила прислуга, а теперь — студенты. Оставлю? Жестяные крыши, кирпичных сусликов каминных труб? Подсвеченную ночью Консьержери, Нотр-Дам, подурневший после того, как отчистили темный налет времени? Огромные рекламы под сводами метро, тайные тихие улочки недалеко от площади Италии, хлебные багеты — длинные и хрустящие? Людей, извиняющихся на каждом шагу? Машины, тормозящие, чтобы уступить тебе дорогу? Всю эту маленькую вселенную — оставить?