Татьяна Соломатина - Акушер-Ха! (сборник) Страница 56

– Нелюдей на земле всё больше становится… Ни хера тут, Жень, не двадцать восемь – двадцать девять, – сказала опытная акушерка. – Тут на все тридцать две – тридцать три тянет.

– Свет, знаю. Не рви мне, в бога-душу-мать, сердце озвучкой сроков, а? Мне и так сейчас не очень.

– Да я к тому, чтобы живой не родился. У этих, – она кивнула на полное, перезрелое, пастозное тело ничейной девчушки-подростка, – приплод самый живучий.

– Ну и следи за ней тщательней!

– Заколебалась я им уже пальцы в рот совать, плодам этим поздним.

– Свет, ну хочешь, я суну, а? На мне уже столько кармических долгов, что одним больше, одним меньше… Ты только позови вовремя. Я не имею возможности весь день сидеть при олигофренке, трепетно ожидая начала родовой деятельности. Я как-никак врач. А ты – акушерка. В тебе повышенная чувствительность на старости лет стала развиваться? Давно котят в ведре не топила?

– Вы сами, Евгения Владимировна, начали, а я – дура, как обычно.

– Ладно, Света, не сердись. Мы просто делаем свою работу. Правда, следи за ней внимательнее. Ты же знаешь, они совершенно расторможенные. Сейчас очухается, с кресла снимем, и будет скакать козликом. Этой же не объяснишь, что «по-большому» – это в родзал, а не в туалет. Полагаю, после того случая тебе разборок со слабонервным сантехником не хочется. А то снова кинется в обморок, головой об кафель, увидав, что в унитазе застряло.

Против воли они захохотали. Это нервное. Бывает. Им было вовсе не смешно, но если на такой работе каждый раз плакать, как только подворачивается должный повод, то, пожалуй, обезвоживание организма наступит.

– Лена! Лена Ничейная!!! Как себя чувствуешь?! – Голос анестезиолога подействовал на Женьку успокаивающе.

– Н-н-нормально!

– Вот и славно. И я нормально. А кому сейчас хорошо? Мне вот тоже всего лишь нормально. И то слава Аллаху! Жить будешь. Дядя Саша тебе потом чаю с вареньем сделает. Просто так. Ни за что. За большое человеческое спасибо.

– Сань, кстати, спасибо. Но тут, как ты понимаешь, только «спасибо». Кстати, ты на «верхнюю» операцию идешь?

– Женька, ты дура, да? – добродушно сказал Сан Саныч. – Ага, я.

– Как там с баблом?

– Там всё ОК. Муж нежен, трепетен и напуган. Финансовый анамнез отягощён. Второй брак, любимая женщина. Второе кесарево. Готов на всё, лишь бы она жива и ей не больно. Ему, по ходу, даже на ребёнка насрать. Там взрослая девица от первого брака, называет его «папой», и они оба жмутся друг к другу, как испуганные дети, несмотря на его чёрный джип и её вполне зрелые сиськи.

– Ну, ты циник. Я к мужику выходить не буду. Виталик – хирург, ты – анестезиолог. Я лишь ассистент.

– От циника слышу, товарищ ассистент. Пойдём покурим.

– Пойдём.

«Как пронзительно похожа эта почти сорокалетняя женщина на девочку, несмотря на морщинки и яйцевидный живот. Узкий таз. И как разительно она отлична от той, пятнадцатилетней, что лежит сейчас на пятнистом от множества и множества женщин матрасе обсервационного отделения. У Бога определённо есть чувство юмора. Вернее – сарказма. Пронзительного, временами недоброго сарказма. У него есть любимчики, как и у любого многодетного папочки», – Женька листала историю родов.

– Виталий Анатольевич сказал, что вы будете ассистировать, да? – спросила Женьку слегка озябшая от страха счастливая жена. То, что она счастливая, любимая и любящая, было сразу ясно. Вокруг неё был ореол любви тех, кто ждал сейчас под роддомом, и её любви к ним. Той самой любви, что материальна и эфемерна одновременно. Той, что пронзает пространство и время. Той, что способна пронизать всё и окутать всех. И замаскироваться от того, кто не любим и не любит, под запах спиртового раствора хлоргексидина или сизый дымок сигареты. Той, что будет всегда ускользающим дежавю для тех, кто хочет любить и быть любимым, но уже не верит. Почти не верит.

– Да. Всё будет хорошо, не волнуйтесь! Виталий Анатольевич опытный хирург, да и анестезиолог выше всяких похвал.

– А как вас зовут?

– Евгения Владимировна.

– Евгения Владимировна, Виталик мне сказал, что вы – опытный хирург и вас он привлекает для подстраховки.

– Виталий Анатольевич кокетничает. Ему подстраховка не нужна. Да и кесарево у нас плановое, не то что в первый раз, я прочитала. – Женька показала женщине историю родов.

– Да я особо и не волнуюсь. А вот муж… Он такой сильный. Почти неуязвимый. Я его единственное слабое место. Так что вы уж постарайтесь, ладно? Не ради меня. Ради него. Если со мной что-то случится, ему будет незачем жить. А у нас ещё дочка.

– Постараемся. – Женька улыбнулась. У неё было достаточно акушерской, женской и человеческой интуиции, чтобы понять, что все остальные слова сейчас лишние.

«Эта работа очищает от скверны. Будь я кем-нибудь ещё – мети я дворы, заседай в офисе или торчи на кафедре, как Наташка, в «великих теоретиках», – я давно бы стала вульгарной шлюхой. А так я – шлюха возвышенная. С понятиями. Без зависти, без злости. Без любви», – даже сейчас Женька не была чужда самоиронии.

– Идёмте! – Санитарка увела женщину в операционную.

Женька ободряюще улыбнулась ей. «Напуганный ребёнок. Сорокалетний напуганный ребёнок. Мечта любого взрослого мужчины, а не… А не сторожа».

– И, пожалуйста, я так боюсь боли…

– Не бойтесь! Сан Саныч – бог наркоза.

«Я тоже боюсь. Только почему мне иногда так хочется погрузиться в боль? И в темноту…»

Женька переоделась в стерильную пижаму, надела бахилы и маску и начала тщательно намыливать руки.

«Вчерашний день был или мне всё причудилось?» – Металлический скрежет и ощущение того, что её ангел-хранитель из касты архангелов, не оставляло.

«Ангел – эдакий дядюшка, с которым ребёнка отпустили за руку прогуляться в парк. Но как только малолетний сбежал, ангел, побегавши и покричавши, немедленно отправляется с докладом к папеньке, к Отцу Небесному, мол, я сделал всё, что мог, а он… По рогам… То есть по крыльям, конечно, наверняка получает. Потом. А пока и дядюшка и папенька отправляются на поиски расшалившегося малыша. Чтобы чай с вареньем, ну и ремень, как отойдёт слегка».

– Евгения Владимировна, вас к телефону! Наталья Ивановна, – позвала акушерка с поста.

– Да?

– Ты чай придёшь пить или занята?

– Через полчаса, Наташ. Протокол допишу и приду.

– Давай. А то я уже опухну скоро от этого бумажного одиночества.

«Что может рассказать сухой язык историй родов и болезней, операционных протоколов, гистологических исследований и посмертных эпикризов, не к родзалу будет помянуто? Да ничего. Им. Тем, кто топает там, за окном, по своим делам. И всё – посвящённым. Вот, казалось бы, что тут интересного:

Беременность III, 40–41 неделя. Продольное положение, головное предлежание, первая позиция, передний вид. Возрастная повторнородящая (длительный перерыв между беременностями). Отягощённый акушерский анамнез (массивное интраоперационное кровотечение в первых родах, ДВС-синдром[87]). Хроническая фетоплацентарная недостаточность. Хроническая внутриутробная гипоксия плода. Роды вторые. Оперативные. Кесарево сечение в нижнем маточном сегменте по Пфаненштилю.

А между тем в этих коротких строчках – представление с массой действующих лиц. Беременности три, а ребёнок второй. Первая девочка рождена от второй беременности. Значит, была первая. И были и смех, и слёзы, и любовь. Закончившиеся абортом по тем или иным причинам.

«Да-да, самое время тебе, Жень, рассуждать на эту тему. Идиотка!»

Женька любила свой бесконечный внутренний диалог. Лучшего собеседника разве найдёшь. Поговорить о том, что её действительно волновало – о звёздном ветре, о маленьких башмачках, о вечности, о том, что она натворила и она ли… и о том, где же всё-таки срочно достать эту несчастную тысячу американских долларов, было не с кем. Поэтому Евгения Владимировна частенько впадала в прострацию, напрочь отключаясь от реальности. Впрочем, она и раньше… И ещё она писала стихи. Это был повод для насмешек со стороны мужа. Нет, он как раз очень любил наспех зарифмованную чушь к юбилеям его маменьки или ко дню рождения коллег. Но однажды он прочёл то, что осталось на столе в тёмной кухне. Кажется, он хотел потащить её к психиатру. В общем, беседы с самой собой были для Женьки делом привычным, как кофе и сигарета. Случалось это, как правило, во время рутинной писанины. Очень удобно для врача. Окружающие считали её вдумчивой, сосредоточенной и по возможности не отвлекали, когда видели Женьку с ручкой в руках. А она тем временем беседовала сама с собой. Причём это были не два унылых собеседника в полутёмной комнате за чашкой чая или рюмкой водки: «Бу-бу-бу… Ты меня уважаешь?!» Нет, Женькины «я» были искромётны, чудаковаты, поочерёдно впадая то в депрессию, то в эйфорию. И ей иногда казалось, что они не выдержат и начнут декламировать со сцены в зал, предварительно надев театральные костюмы и наложив на лица – интересно, а какие у них лица? – гротескный грим.