Кристофер Мур - SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства Страница 58

— Но сейчас-то вы не в темноте, — перебил ее рассуждения Анри. — Разве теперь он вас не найдет?

— Не-а. Я его пристрелила.

— Так, а смысл? И ты же сама говорила, что ни в кого не стреляешь, — произнес Люсьен.

— Ты вообще кто — художник или счетчик пристреленных? Я, блядь, его застрелила и точка. В грудь. Пять раз. Может, шесть. Нет, пять. — Она подалась к Люсьену — и начала падать со стула. Молодой человек поймал ее, но ради этого пришлось ловить еще и равновесие. В итоге он повалился навзничь на диван, а она уткнулась носом ему в пах.

— Значит, вы свободны? — спросил Анри.

Жюльетт ответила, но голос ее прозвучал глухо и невнятно. Люсьен поцеловал ее в затылок и повернул головой к Анри, который привык общаться с одурманенными, и повторил вопрос машинально:

— Значит, вы свободны?

— Все не так просто.

— Ну еще бы, — сказал Люсьен. — А то я уже начал беспокоиться, что все просто как-то уж совсем.

— Эй, ебляша, я тебе муза сарказма? Нет! Я не она. Вы переходите границы, месье Лессар. Всякие, блядь, границы. — Она оттолкнулась от его колен, чтобы посмотреть ему прямо в глаза, однако удовольствовалась тем, что уперла стальной взгляд в среднюю пуговицу его жилета.

— Никогда раньше не слыхал, чтоб богини матерились, — заметил Анри.

— Отъебись, граф Мини-Штанишки! — ответствовала муза, уперев чело в промежность Люсьена, дабы сдержать позыв нутроисторжения.

— И не видал, чтоб блевали, — добавил Тулуз-Лотрек. — Ой, синенькая пошла.

Двадцать пять. Раскрашенный народ

Британия, северная граница

Римской империи, 122 г. н. э.

Квинт Помпей Фалько, легат Британии, расхаживал по веранде своей приграничной виллы и диктовал секретарю письмо — доклад императору Адриану. Обычный рапорт, но легату он давался с трудом. Он потерял Девятый легион Римской армии.

Привет Тебе, возвышеннейший цезарь,

с великим окаменением душевным рапортую, что, будучи послан на юг Каледонской области, что располагается в самых северных пределах Британии, для восстановления порядка среди нецивилизованных народов, коих мы ныне зовем пиктами, и для вверения оных заботам и направляющему попечению Империи, Девятый Его Императорского Величества Испанский легион численностью четыре тысячи солдат и командиров не прислал ни единого рапорта в течение тридцати дней и считается потерявшимся.

— Что скажешь? — спросил Фалько у писца.

— «Потерявшимся», господин? — уточнил тот.

— Ну да, — произнес легат. — Как-то невнятно, да?

— Несколько.

Посему легат продолжал:

И говоря о нем «потерявшийся», я вовсе не имею в виду, что он бродит где-то по дебрям этой богами проклятой, бессолнечной и гниющей кучи навоза, коей является сия провинция, пытаясь решить простую навигационную задачу; я подразумеваю, что он стерт с лица земли, разгромлен, изничтожен, раскатан в прах и до последнего человека истреблен. Девятый легион прекратил бытовать. Он не потерялся — он более не есть.

— Так понятнее, как считаешь? — спросил Фалько.

— Быть может, чуть больше контекста, господин? — предположил секретарь.

Легат проворчал, но продолжил диктовку:

В прошлом пикты в Каледонии встречали нашу экспансию спорадическим сопротивлением мелкими бандами дикарей без всякой очевидной организации или иной связи меж собой, помимо общего для всех языка. Однако же в последнее время силы их объединились в крупную армию. Похоже, они теперь способны предупреждать наши тактические ходы и атаковать наши войска на самой пересеченной местности, по коей не могут перемещаться наши боевые машины, а ряды наши означенной пересеченной местностью прерываются, равно как и подвергаются атакам и налетам со стороны бандформирований противника. Один военнопленный, захваченный нами две недели тому и допрошенный при споспешествовании раба, разумеющего их отвратительное наречье, сообщил, что их различные племена теперь объединены под властью нового царя, коего они зовут Цветодаром; его повсюду сопровождает таинственная воительница — она и стоит ныне во главе всей их армии. Сколь примитивны бы ни были их верования, этот «раскрашенный народ» представляет значительную угрозу для Империи здесь, в конце наших маршрутов снабжения, и, не располагая войсками на замену Девятому легиону, равно как и двумя легионами, оставшимися без тылового обеспечения, я опасаюсь, что мы нашу северную границу против них не удержим.

С нетерпением ожидаю Твоих распоряжений,

Будь здоров,

Верный Тебе,

Фалько подошел к краю веранды и окинул взглядом холмы. Перед глазами его стояли оливы, лимонные деревья, виноградник, вызревающий под теплым этрусским солнцем. На деле же он видел, как из мшистых бугров сломанными зубами торчат серые камни, как по распадкам под пепельно-серыми тучами ползет низкий туман.

— Теперь довольно контекста? — спросил он. — Или мне еще побухтеть о настоятельности обороны этого жалкого болота и завоевания размалеванных синим обезьян к вящей славе Рима?

— А это правда, господин? — спросил секретарь. — Про то, что у пиктов теперь царь?

Легат резко развернулся к писцу, и тот съежился под неумолимым взглядом.

— Они слопали римский легион — самую ужасающую машину войны на свете. И не поперхнулись. Какая разница, правда это или нет? Они опасны.

— Так мы уверены, что Девятый разбит пиктами?

— Ты, значит, не видел их послание?

— Нет, господин. Я не выхожу с виллы.

— Часовые обнаружили голову их командира на колу. За стенами форта — не на границе, заметь, а здесь, у меня под самым домом. Шлем с него не сняли, а к нему прибит кусок шкуры, и на нем надпись этой их отвратительной синей краской.

— Надпись, господин? Дикари умеют писать?

— На латыни притом. И так же грамотно и аккуратно, как мог бы написать ты сам. Надпись такая: «Извините. Случайно. Ничего не поделать».

— И что это значит? — спросил писец.

И тут все небо огласилось воплем — точно враз возопила сотня ястребов. Фалько увидел, как из тумана по гребням северных холмов проступает рваная синяя линия — боевой порядок воинов. Еще один клич — и синим очертились холмы к востоку. Завизжали еще раз — синие воины возникли на склонах к востоку. Орда потопом надвигалась на форт и римский гарнизон, укрывшийся за его стенами.

— Это значит, — ответил легат, — что Рим нам увидеть больше не суждено.

Они вышли из леса и вступили в деревню пиктов, добравшись сюда через всю Европу. Шли вслед за слухом, на шепот, ибо секрет передавался из уст в уста лишь теми, кого завоевали, а затем поработили римляне.

— Эти ебанаты целиком мажут себя синим, — сказала Блё. — Говорю тебе, Говняпальчик, это наша публика. Они, блядь, нас полюбят как родных.

На ней была лишь набедренная повязка, заткнутая за широкий кожаный пояс, и два коротких римских меча с осиными талиями — их она забрала у мертвых легионеров где-то в Иберии. Волосы заплетены в пять длинных кос, измазанных Священной Синью. Синим же испятнана вся кожа — грубыми мазками в палец шириной. Некогда она была высокой белокожей тевтонской девушкой из тех племен, что жили над Рейном, но теперь — уже несколько месяцев — она оставалась лишь Блё, и никем больше.

— Там сыро и холодно, — ответил Красовщик.

На нем была овчина до пят, по низу в шерсти запутались веточки, листва и репья, и овчинная же шапка, все время съезжавшая на глаза. Издалека он выглядел как затравленный несимпатичный барашек.

— Сам увидишь, — сказала Блё. — Они нас полюбят.

Всю Священную Синь, что у них с собой была, они раздали пиктам, и те смешали ее с салом и раскрасили друг другу лица и тела. И через это все племя объединилось с богиней — так им были даны виденья страсти, славы, красоты и крови, ибо знали они лишь одно искусство — военное.

Греки звали ее «дэмоном» — он вселялся в художников и раздувал в них угли возмутительной изобретательности. Римляне — «гением», ибо полагали, что гений не сам человек, а есть у человека, потому как он — дух-покровитель вдохновения, коего следует подкармливать живостью мышления, не то он перейдет к носителю побойчее, а прежнего своего хозяина оставит тусклым и застойным, как вода в канаве. Раскрашенный же народ звал ее Лианан Шидья — особой силой, богиней-любовницей, что загоняет тебя, будь ты мужчиной или женщиной, в ослепляющий экстаз, отбирает жизнь, любовь, покой себе в награду за один мимолетный взгляд в вечность. Все подымаются, ебутся, сражаются и умирают за Лианан Шидью! Поют ей хвалы! Воют и сдирают ногтями с неба луну в объятьях Лианан Шидьи! Бросаются на острые скалы, слизывают сладкий нектар смерти с грудей Лианан Шидьи! Обрушиваются скопом на врагов, а в глазах горит искра бессмертия! За Раскрашенный Народ! За Цветодара! За Лианан Шидью!