Александр Терехов - Каменный мост Страница 58

Митя, Дмитрий, старше на год, в партии с шестнадцати лет. Доброволец Красной гвардии. Громил атамана Дутова. В составе ЧОНа участвовал в подавлении мятежа левых эсеров. В подполье на Украине. Сидел в тюрьме у гайдамаков, воевал с батькой Махно. Закончил курсы краскомов тяжелой артиллерии. Как коммуниста, знающего иностранные языки (откуда же?), мобилизуют в Народный комиссариат иностранных дел (вот где А. В. Петрова могла его зацепить сильнейшей своей сексуальностью), секретарь генконсульства в Финляндии, Японии, Китае – примерно понятно, чем он мог там заниматься после подполья и ЧОНа, но вдруг и здесь необъяснимый поворот: в двадцать семь лет оказывается рядовым кавалерийского батальона, курсантом школы имени ВЦИК – что-то случилось.

Армия, два года в Испании, орден Боевого Красного Знамени, военная академия, командует полком против танков Гудериана на шоссе Минск—Слуцк. При выходе из окружения приказал подчиненным рассредоточиться. Остался вдвоем с товарищем, попросил лодочника переправить на другой берег и довольно символично расплатился именными часами – лодочник доставил командиров прямо к немцам. И молчок – расстреляли, что ли? Откуда, кстати, известно про лодочника?

– Ты прочитал?! – Боря утром не брал телефон, опоздал, и похмельно подванивал, и почти кричал на меня по дороге, в подъезде (опять мы на Серафимовича) и лифте, на лестнице. – Ты смотрел биографии Цурко? Это же чистая оперетта! Дети героя на льдине! Это же мифы малых народностей Севера! Стой! Куда мы идем?!

– Чего ты хочешь? – Я надеялся, что в подъездах бывшего Дома правительства нет видеонаблюдения, я отворачивался от вони. – По делу.

– Я хочу работать по делу! – обиженно взмыл. – Меня начала пугать эта история. Все не так! Нам показывают, а я знаю: все – не так, – рубил ладонью, как разделочная машина. – И все давно умерли. И многих убили. Хотя некоторые мертвые еще ходят. Мы третий год движемся вроде по прямой кратчайшей, а получается вокруг чего-то еще, совсем другого! Не на что опереться – одни открытые двери, а за ними еще одни открытые двери, а там еще двери – ты слушаешь меня!?

– Двери.

– И за каждой дверью убегает тень, очень быстро – прыск! – убежала. Я перестал понимать, что мы ищем. Им, – Миргородский сделал неопределенный жест, – хочется, чтобы мы занимались девчонкой, а нам уже как бы по хрену, кто ее убил, да? Мы идем на прорыв? Так понимаю? Наверное, так нужно, тебе решать, но – я не представляю, как мы все сложим… Но! – Боря вскрикнул, заводя себя. – Я заметил: как только ты вычислил эту бабу, стало в десять раз темнее! Все, чего она коснулась, просто расползается в наших руках. И Уманский, и авиакатастрофа… и эти тридцать три брата с биографиями, и сын дебил, Ираида… и Большой англо-русский… и эта брюнетка на мосту… Заманит и утопит твоя Настя. И ни одного ее фото, заметь, – тебя не настораживает? А меня – очень. Хочешь, я тебе правду одну скажу? Скоро и ты забоишься! И ты ее сперва придумал себе, как игрушку, какую-то сверхскоростную и многоцелевую суперблядь на воздушной подушке, что могла бы все связать, а она вдруг и оказалась там, где ты поставил крестик на карте. Взяла и – оказалась. Именно такая. И даже больше – и ты одурел, ты решил, что наше непонятное что-то на мосту эта баба и есть, то, что кроме убийства, что над убийством и что в убийстве, что на ней все завязано… И только ей Костя сказал, кто убил Нину, сказал и улетел, и взорвался, а она запомнила и пересказала своим…

– Она не могла не запомнить! Нина перевернула ее жизнь!

– А я тебе другое скажу, – Миргородский поозирался, вспоминая, куда собирался вырулить. – Никуда она нас не выведет. Все, чего она коснулась, принимает необратимый вид, зависает навсегда. И мы запутаемся. И пропадем – вот куда!

– Я понял, – я подвел его к двери и ткнул в звонок. Боря сокрушенно качал головой, когда в двери закашлялись замки, я прошептал ему очертания роли: – Цурко, Марианна Александровна. Внучка наркома. Племянница – тех. Братьев. Одинока. Хромает.

– Проходите. Оботрите обувь. Сапоги поставьте на комод, а то щенок достанет, – за ней таскался косматый чау-чау, похожий на мягкую мебель с начесанной проститутской гривой. – Его оставили на улице в корзинке с одеяльцем, флаконом собачьего шампуня и специальными палочками – чтоб было что погрызть, когда начнут резаться зубы. Присядем.

Образ ее совершенно стерся, хотя я почти уверен, что седина гладко зачесана к затылку и заколота, и очки, учительница на пенсии. Мы, как троечники на переэкзаменовке, украдкой переглядываясь и сконфуженно подталкивая друг дружку, подсели к пустому столу.

– Прежде чем мы начнем разговор, – строго улыбнулась она, то есть разговор-то мы обязательно начнем, вы только обманите меня для начала, – я должна понять, с каких позиций вы интересуетесь личностью наркома Цурко… Не собираетесь ли лить воду на мельницу тех писак, кто сомневается, что нарком продовольствия и торговли Цурко падал в голодные обмороки на заседаниях Совнаркома, и предлагают ради очернения опубликовать нормы довольствия жителей Кремля, переименовать обратно в Алешки город Цурковск на Украине и отменить обзорную экскурсию «На теплоходе на родину наркома»?

– Неужели вы думаете, что биография вашего деда, первого председателя Госплана, может дать хоть малейшей повод для сомнений в его высочайшем моральном облике? – горько усмехнулся Боря. – Даже пристрастному взгляду не удастся обнаружить хоть что-то, что может бросить даже крохотную тень… Марианна Александровна! Кружок «Познай свое Отечество», что мы с коллегой, – он брезгливо показал на меня, – создали для школьников Саратова, совсем не просто так начинает свою деятельность с изучения личности А. Д. Цурко, – Миргородский развел руками. – С кого ж тогда еще начинать? Семь топонимических объектов названы его именем!

Она облегченно рассмеялась:

– А то меня пытают журналисты: неужели вам дедушка так ничего и не оставил? А он показал на Конституцию РСФСР: вот мое завещание! В пятьдесят семь лет умер. Наверное, Сталин помог умереть. – И ушла включить чайник. Потянулись часы…

– Семья наша большая… Похоронены на Новодевичьем – восемь человек в одной могиле. Сам Цурко в кремлевской стене. Я долго добивалась, чтобы мать к нему подзахоронить. Дважды Горбачеву писала, платила за хранение урны на Донском – тайно от меня проверили моральный уровень мамы, но, к счастью, институт марксизма-ленинизма дал положительное заключение, вот – смотрите фотографии… – Березы, утянутые дамы, крылечки усадеб, господа в котелках, мальчики в матросках на деревянных конях, лобастые гимназисты в длинных шинелях, лошади, телеги, лысые куклы, на некоторых фото, словно белые ногти, вырезанные лица «врагов народа»; известные фото, лица вырезаны по центру, а все равно вспомнить не могу, кто на этом месте – люди правды добились своего. – Вот мама, – на лавочке, в коротеньком платье, так похожа на мою дочь; а фотографии показывает хромая старуха, отдавшая все силы, чтоб вмуровать маму в кремлевскую стену. – Столько было детей, столько внуков… А вы знаете, у внуков наркома нет ни одного ребенка… Как оборвалось. Только у Ираиды была девочка, Оля.

Я отметил «была», Боря половецки подобрался, залил в себя чай болезненными лекарственными глотками, переждал «Мы жили большой семьей до тридцатого года в Кремле в трехэтажном доме на Коммунистической улице, над нами семья М., ужасно невоспитанные дети – летели игрушки из окон. Улица имела пустынный вид, все больше встречались заслуженные вдовы – Дзержинская, Орджоникидзе, потом переехали в Дом правительства, квартира 311, 16-й подъезд, пятый этаж…» – и мимоходом зашел на цель:

– А Ираида, вы сказали, это дочка… э-э?

– Петра. Вот он.

Мы вцепились в фотографию размером с социалистическую поздравительную открытку – в кремлевской квартире наркома гости в три ряда, человек тридцать, я осматривал женские лица – что-то особенное должно быть, я сразу узнаю ее…

– Петр слева внизу, в очках. Рыжеватый. Какой-то чужой ребенок у него на руках. Делегацию принимают.

– А был еще брат… э-э, Дмитрий, что ли?

– Вот, справа внизу, – что-то подтаяло в ней, – блондин с серыми глазами – это Дмитрий. На певца Лемешева похож. Фамильная черта – припухлость возле глаз. – И добавила: – Сыновья имели сильные натуры и нежные души.

– А как сложилась судьба Дмитрия? – быстро спросил Боря, решив копать там, где помягче.

– Дослужился до полковника. Из Испании привез куклу, щеголял в испанском костюме. А в тридцать восемь лет, перед самой войной, вдруг женился на двадцатидвухлетней, – она с омерзением выговорила, – бабе. Оказалась стервой. И разменяла фамильную квартиру. Мы ее ненавидим.

– А до этой женщины Дмитрий… не был женат? – с обреченностью наспех обученного сапера попробовал почву Миргородский и брякнул: – На Петровой.