Михаил Веллер - Перпендикуляр Страница 59

Если Гоголь писал смешно – ну, значит, мне крупно не повезло, и я начисто лишен чувства юмора. Но по-моему, «Мертвые души» – это тупость, и потуги на юмор натужные, примитивные и плоские.

Тут понимаете какая вещь. В XIX веке в России жили, строго говоря, два народа. Это – русские европейцы и русские туземцы. Европейцы начинали говорить по-французски раньше, чем по-русски; они носили европейское платье, пили кофе, читали книги, изучали науки и правили страной. А туземцы часто были вовсе неграмотны, они пахали землю, строили дома, ковали железо, носили традиционную славянскую одежду, пили квас и реже водку, ели каши и репу. Абсолютно разный образ жизни! Разное мировоззрение, разный способ мышления, разная ментальность – и разный язык! Разный!

Великий царь Петр I повелел реформировать русский язык, упорядочить его, и для того ввести элементы немецкой грамматики и немецких языковых оборотов. Это было в начале XVIII века, а в конце XVIII века, во времена императрицы Екатерины II Великой (кстати, по иронии судьбы именно немкой этнически!) – германское влияние сменилось французским. Сама Екатерина ввела язык в моду – ну, вернее, способствовала моде, переписываясь с Вольтером, тогдашней, стало быть, мегазвездой европейского и мирового масштаба в области культуры и вообще мысли.

Детей стали учить французскому с детства! Выписывали из Франции нянь и учителей. А там грянула Великая Французская революция, и французские аристократы побежали толпами за границу, и масса их осела в России. Они имели утонченные манеры, они были образованны, они были в курсе последних европейских мод, и они прибыли из более продвинутой, чем лапотная Россия, из более прогрессивной и развитой страны.

Итак: правящий класс заговорил по-французски. Он правил страной, он принимал решения, он издавал законы, все принадлежало ему – а крепостные на него работали, ему принадлежали как рабы, и при желании он их продавал – или покупал, что там ему сейчас нужнее, рабы или деньги.

А русские туземцы, традиционные восточные славяне, крепостные рабы, бедняки, – они-то и работали в стране на земле, кормили ее, ткали, лес валили и т.д. – и при этом говорили на традиционном русском языке.

О развитии этого традиционного языка, языка простонародья, власти не думали, господа не думали. И этот язык развиваться не то чтобы вовсе перестал – но все было очень медленно, традиционно, в каждой местности свой диалект, в каждой области свой говор и свои речевые обороты.

И Пушкин, создатель русского литературного языка, был первым писателем в России, кто заговорил по-русски – однако французскими сплошь и рядом оборотами, с французской легкостью, с употреблением массы иностранных слов. А уж Лермонтов – этот просто выдал изощренный, богатый и изящный французский язык – который он как бы предварительно переводил в голове на русский. Ну, с натяжкой, сильно упрощая, можно сказать, что Лермонтов писал по-французски, просто русскими словами.

А поскольку Лермонтов был блестящий поэт, его языковой слух, языковой вкус были тончайшими, безупречными. Двести уже почти лет спустя – читать его – это наслаждение.

А Гоголь, умный, хитрый и честолюбивый Гоголь, пошел по другой дорожке. Он был кто – он был провинциал, малоросс, украинец то бишь, и выговор у него был куда как не аристократическим, и он справедливо рассудил, что тягаться со столичными литераторами на их площадке ему нет смысла. И он стал подавать себя как именно самородка из провинции. И все стали умиляться: ах, как забавен и мил этот молодой талантливый малоросс! Смотрите, как он забавно пишет – они у него говорят, как то простонародье, то чиновники!

А в обществе после Отечественной войны 1812 года, после нашествия Наполеона на Россию, возникло сильнейшее культурно-патриотическое движение! Искали героев и подвиги в своей истории! Поднимали на щит все русское!

Вот и Гоголя, благо небольшого роста худенький был парнишка, подняли на щит. Народность! Православие! Патриотизм!

Вот с тех самых пор два эти направления существуют в борении в русской культуре: «западничество» и «славянофильство». Для нас конкретно интереснее – они существуют в русской литературе, в русском литературоведении, в критике, – ну и в русском литературном языке, вернее, в языке, которыми пишутся литературные произведения.

Вот, скажем, несколько лет назад появился писатель Алексей Иванов, и он многим очень нравится. Я потому его упомянул, что у него действие романов обычно происходит в русской истории, и написаны его книги языком, который многим неискушенным людям кажется народным, своеобычным и богатым. Вот там, где есть хоть малейшая возможность заменить в тексте слово общеупотребимое и общедоступное на слово диалектное, архаичное, профессиональное, или даже вовсе выдуманное, сконструированное, абы походило на историческое-народное, – Иванов все слова меняет на этот псевдонародный, псевдоисторический язык. И многим читателям это страшно нравится. И они полагают, что автор – просто специалист по народному языку, и язык его чрезвычайно богат. Так вот, я вам читать Алексея Иванова, скажем, категорически не рекомендую. Потому что вы не найдете этих слов ни в одном словаре мира, и значения многих из них просто не поймете, а разговаривать на этом языке нельзя, потому что его никогда не было.

Четыреста лет назад гениальный Джонатан Свифт, автор Гулливера, отчеканил: «Стиль – это нужное слово на нужном месте».

Вот Чехов – это нужное слово на нужном месте. И Бабель. И Катаев.

Таким образом, от влияния немецкого языка, и в первую очередь – французского языка на русский литературный язык, мы естественным порядком подходим к влиянию современного английского, а вернее даже сказать – американского языка на современный русский.

И вот здесь у нас проблема языкового влияния разрастается, как снежный ком, как лишайник по стене, и переходит вообще в проблему метаморфоз, которые претерпевают национальные литературы в эпоху глобализации.

Глобализацию сегодня принято чаще ругать. Она нивелирует и уничтожает национальные культуры, обезличивает народы и страны, всех кормит биг-маками и одевает в джинсы, всем навязывает один стандарт потребления и образа жизни. Это мы с вами знаем.

Но. В процессе глобализации нет ничего нового. Глобализация, на самом деле, была всегда. То есть – всегда с тех пор, когда человечество стало чуть-чуть культурным и цивилизованным.

Поскольку мы говорим с вами в основном о русской литературе, то процитируем того же Гоголя – Плюшкин, «Мертвые души»: «Завели это, батюшка, дурной обычай ездить друг к другу в гости». Вот это и есть начало глобализации.

Глобализация – это, вообще, означает:

Кто-то первый додумался, как поддерживать огонь. А потом все переняли. А потом кто-то додумался, как добывать огонь! А потом все везде переняли.

Кто-то – гений всех времен и народов!!! – изобрел колесо. А потом все переняли.

Кто-то додумался и научился плавить металл и делать металлические орудия. А потом все переняли.

Древние греки разработали математику. А потом все переняли!

Погодите. Так чего мы тогда вопим? Мы чем недовольны? Нам что не нравится в глобализации?!

А-а-а!.. Мы хотим брать все хорошее, удобное, полезное и комфортное, что приходит к нам извне. На это мы согласны! Мы согласны на пенициллин и прививки, на радио и газеты, и так далее. Но мы ненавидим проклятую Америку, которая забивает весь мир своей субкультурой и убогими массовыми стандартами.

Значит – так:

Паровую машину и паровоз изобрели англичане в Англии, и пользоваться этим мы согласны и даже хотим.

Автомобиль изобрели немцы Даймлер и Бенц, и пользоваться автомобилем мы хотим.

Радио изобрел итальянец Маркони, и мы не собираемся отказываться от радио.

Вертолет изобрел русский Сикорский, и телевидение изобрел русский Зворыкин. И мы не собираемся жить без вертолетов и радио.

Французы изобрели кино. Для и русских, и индийцев – это влияние другой культуры, другой цивилизации, другой страны.

Великая Америка изобрела пароход. Хотим! Самолет. Хотим! Электрическую лампочку. Хотим! Компьютеры. Хотим-хотим-хотим!!!

Но при этом мы, как в известной английской пословице, хотим «наслаждаться и вкусом своего пирожка, и тем, как он чудесно выглядит, одновременно, но это невозможно».

Противники глобализации в культуре, ревнители чистоты и оригинальности культуры своей собственной, готово и беззастенчиво берут все, что им удобно, полезно, хочется, – у кого угодно! Но при этом хотят, чтоб никто и ничто не смело покушаться на их оригинальность.

Это все равно что девушка будет отстаивать свое право на все и любые сексуальные наслаждения, какие ей захочется, – но при этом будет гневно настаивать на своем праве оставаться девственницей. Боюсь, что ее жених ее не поймет.

Вот и я таких ревнителей чистоты собственной культуры не понимаю.