Джанет Фитч - Белый олеандр Страница 6

Что-то случилось. Помню только — подули ветры. Жесткие скелеты пальм гремели под их ударами. Однажды Барри сказал, что вернется в девять, но было уже одиннадцать, а он не появлялся. Мать слушала диск с перуанской флейтой, чтобы унять нервы, потом — с ирландской арфой, с болгарскими песнями, но ничего не помогало. Нежные переливчатые звуки только подчеркивали ее состояние. Движения у нее стали резкими и неловкими.

— Пойдем поплаваем, — сказала я.

— Не могу. Может, он позвонит.

В конце концов она выхватила последний диск из проигрывателя и поставила тот, что любил Барри, романтический джаз Чета Бейкера. Раньше она такую музыку терпеть не могла.

— Музыка баров и закусочных. Люди слушающие, рыдая над кружкой пива, — сказала она. — Только у меня нет пива.

Он стал часто уезжать из города по заданию разных журналов. Отменял их свидания. Мать перестала спать, вздрагивала от каждого звонка и бросалась к телефону. Я не могла смотреть ей в лицо, когда это оказывался не Барри. В ее голос вкрался новый оттенок, острый и зазубренный, словно край пилы.

Я не понимала, как это могло случиться. Как он мог возить нас на фейерверк и на Каталину, прижимать холодный компресс мне ко лбу, говорить о поездке в Бали вместе с нами, а потом вдруг забыть наш адрес?

Однажды мы заехали к нему без предупреждения.

— Он разозлится, — сказала я матери.

— Мы просто проезжали мимо. Просто решили зайти, — сказала она.

У меня было не больше шансов удержать ее, чем удержать солнце от путешествия сквозь кипящий смог августовского утра, но я не хотела на это смотреть. Лучше остаться в машине. Мать постучала в дверь, он открыл — в индийском купальном халате. Мне не надо было их слышать, чтобы знать, о чем идет разговор. На ней было синее газовое платье, горячий ветер трепал подол, солнце било ей в спину, почти просвечивало сквозь нее. Барри стоял в дверях, загораживая вход, мать наклонила голову, подалась вперед, тронула волосы. Резиновое кольцо все туже и туже стягивало мне мозг, пока они не скрылись в доме.

Я включила радио, классическую музыку. Песни невозможно было слушать, все слова стали невыносимы. Чтобы отвлечься, я представляла, как мои собственные глаза синим холодом смотрят в лицо мужчины и я говорю ему, чтобы он уходил, что я занята.

— Ты не в моем вкусе, — небрежно сказала я в зеркало заднего вида.

Через полчаса появилась мать. Доковыляла до машины, споткнувшись о садовый шланг, точно слепая. Села за руль и сидела, раскачиваясь. Рот у нее был широко открыт, но не доносилось ни звука. Моя мать плакала. Это был предел всех невозможностей.

— У него свидание, — сказала она наконец свистящим шепотом, словно кто-то держал ее за горло. — Он занялся любовью со мной, а потом сказал, что я должна уйти. Потому что у него свидание.

Не надо было сюда приходить, я же знала. Теперь я жалела о том, что мать нарушила свои правила. Вот почему она так крепко держалась за них. Стоит нарушить одно, как пропадают все, одно за другим, как огненные снопы фейерверка четвертого июля взрываются тебе в лицо над автостоянкой.

Страшно было представить ее за рулем в таком состоянии — с обезумевшими, ничего не видящими глазами. Трех кварталов не успеем проехать, как она нас угробит. Но мать не заводила машину. Она просто сидела, глядя в ветровое стекло, и раскачивалась, обхватив себя руками за талию.

Через пять минут на дорожке притормозила машина, новая спортивная модель с поднятым верхом. За рулем была кудрявая блондинка. Очень юная, в короткой юбке. Наклонилась за сумкой, лежавшей на заднем сиденье.

— Ты красивее, — сказала я матери.

— Но она проще. Обычная девушка, — горько прошептала мать.

Кит открыла шкафчик в мастерской и обернулась через плечо, сложив ядовито-розовые губы в циничную волчью улыбку.

— Угадай, Ингрид, кого я видела вчера вечером в «Вирджинз»? — сказала она. Тонкий визгливый голос перехватывало от злобы. — Нашего старого друга Барри Колкера, — она наигранно вздохнула, — с какой-то дешевенькой блондиночкой вдвое младше его. Короткая память у мужчин, правда? — Ноздри у нее дергались от сдавленного смеха.

В обед мать велела мне забрать все, что хочется: вырезки, фотографии, ручки, карандаши. Мы уходили и возвращаться не собирались.

3

— Мне надо побрить голову, — сказала мать. — Измазать лицо пеплом.

Глаза у нее стали совсем дикими. Вокруг них легли темные круги, тусклые сальные волосы повисли. Теперь она только лежала на кровати или смотрела на себя в зеркало.

— Как я могла лить слезы из-за мужчины, которому не должна была позволять даже пальцем до себя дотрагиваться?

На работу она не вернулась. Выходила из зашторенной квартиры только в бассейн, где часами смотрела на переливы света по голубому кафелю или плавала под водой кругами, как рыба в аквариуме. Пришло время опять идти в школу, но я не могла оставить ее одну в таком состоянии. К моему возвращению матери могло не оказаться в квартире. И мы обе сидели дома, съели все консервы, потом стали есть овсянку и рис.

— Что мне делать? — спросила я Майкла, кормившего меня сардинками и сыром за своим исцарапанным кофейным столиком. В теленовостях говорили о пожарах, охвативших Анджелес-Крест.

Майкл покачал головой сначала в мою сторону, потом повернулся к цепочке пожарных, окруживших холмы на экране.

— Милая, это всегда бывает, когда человек влюбляется. Ты наблюдаешь стихийное бедствие.

Я поклялась, что никогда не буду влюбляться. Пусть Барри умрет медленной и мучительной смертью за то, что он сделал с моей матерью.

Внизу над городом вставала луна, красная в отблесках огня, бушующего на севере и дальше, в Малибу. Стоял сезон пожаров, и мы были заперты в самом сердце горящего района. В бассейн летел пепел. Мы сидели на крыше, ветер нес нам в лицо запах гари.

— Вот это истрепанное сердце, — сказала она, запахиваясь в кимоно. — Вырвать бы его и зарыть в компост.

Я хотела дотронуться до нее, но она была недосягаема, как «Мисс Америка» в своей изоляционной будке. И не слышала меня сквозь стекло.

Мать согнулась пополам, прижав ладони к груди, выдавливая из нее воздух.

— Я сжимаю его внутри, — заговорила она. — Как Земля сжимает ком доисторических отходов в магме и дробит эту массу глубоко внизу. Я ненавижу его. Ненавижу. Я его ненавижу, — прошептала она — в последний раз, но с дикой яростью. — У меня внутри рождается драгоценный камень. Нет, это не мое сердце. Он твердый, холодный и чистый. Я обернула себя вокруг этой новой драгоценности и баюкаю ее в своем теле.

На следующее утро она встала. Приняла душ, сходила за продуктами. И я подумала, что дела идут на поправку. Она позвонила Марлен и спросила, можно ли ей вернуться на работу. Шла неделя доставки, и они очень нуждались в ней. Мать отвезла меня на уроки, в восьмой класс средней школы Ле Конт. Как ни в чем не бывало. И я решила, что с этим покончено.

С этим не было покончено. Она начала преследовать Барри точно так же, как он бегал за ней в самом начале их романа. Мать ходила повсюду, где могла застать его, просто охотилась за Барри, словно оттачивая свою ненависть каждым взглядом на него.

— Ненависть придает мне сил, — говорила она.

Мать ходила с Марлен обедать в его любимый ресторан, где они встречали его с тарелками у стойки, и мать улыбалась ему. Он делал вид, что не замечает ее, но все чаще трогал себя за подбородок.

— Щупает прыщи, которых там уже нет, — пояснила мать вечером. — Но мой взгляд может вернуть их обратно.

У нее был такой счастливый вид, я не знала, что хуже: этот восторг или намерение побрить голову.

Теперь мы ездили за покупками на рынок рядом с его домом, делая большой крюк, чтобы застать его у прилавка с канталупами. Часами бродили в его любимом музыкальном магазине. Ходили на презентации книг его друзей.

Однажды она пришла домой после трех ночи. Утром надо было в школу, но я не ложилась. У Майкла по кабельному каналу шел фильм о белом охотнике со Стюартом Грейнджером. Горячий ветер пробовал на прочность окно, словно квартирный вор. Майкл на кушетке уже отключился. Вернувшись домой, я заснула у нее на кровати и во сне шла по джунглям с корзиной фруктов на голове, только белого охотника нигде не было видно.

Мать села на край постели, сбросила туфли.

— Я нашла его. На вечеринке у Грейси Келлехер. Наши дорожки пересеклись у бассейна. — Она легла рядом и зашептала мне в ухо: — У него был небольшой тет-а-тет с толстой рыжей девицей в прозрачной блузке. Потом он встал и схватил меня за руку. — Она приподняла рукав и показала мне отметины на руке, горящие, красные. — «Ты что, следишь за мной?» — прошипел он. Я могла прямо там перерезать ему горло. «Мне не нужно следить за тобой, — сказала я. — Я читаю твои мысли. Знаю каждое твое движение. Твое будущее я тоже знаю, Барри, и оно не очень-то радужное». — «Оставь меня в покое, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты оставила меня в покое». — «Еще бы. Конечно, хочешь». Даже в темноте было видно, как он покраснел. — «Тебе это не поможет, — сказал он. — Я тебя предупреждаю, Ингрид, со мной это не работает».