Абдель Селлу - Ты изменил мою жизнь Страница 6

— Ясин, ты что, защемил палец молнией пенала?

— Простите, мадам, но это был вовсе не палец, и мне очень больно!

Взрыв хохота. Даже юным буржуйчикам из XV округа нравятся наши выходки. Все знают настоящий источник странных звуков из моего рюкзака, но никто нас не выдает. У Ванессы (да-да, у той самой) доброе сердце, она переживает за хомяка.

На перемене она подходит ко мне:

— Абдель, отдай его мне. Я буду за ним ухаживать.

— Дорогуша, животное стоит денег. А как ты думала?

В тот раз вымогательство не прокатило, но я надеюсь взять реванш.

— Ну и пожалуйста. Нужен мне твой хомяк…

Блин, она не ведется. И тут мне в голову приходит коварная мысль. Я продам ей хомяка по частям.

— Слушай, Ванесса, я собираюсь сегодня вечером отрезать ему лапку. Поглядим, как он будет бегать на трех. Хочешь посмотреть?

Голубые глаза Ванессы вращаются в орбитах, как мои трусы в барабане стиральной машины:

— Ты что, псих?! Ты этого не сделаешь!

— Мой хомяк, что хочу, то и делаю.

— Ладно. Я дам за него десять франков. Завтра принесу. Но ты его не тронешь!

— Договорились.

На следующий день Ванесса приносит десять франков. Зажав монету в кулаке, она говорит:

— Сначала покажи хомяка.

Я приоткрываю рюкзак, она отдает деньги.

— Теперь давай хомяка.

— Нет-нет, Ванесса! Десять франков — это только за одну лапку. Если хочешь другую — еще десять франков.

В тот же вечер она приносит деньги к моему дому.

— Отдавай хомяка, хватит уже!

— Нет, моя козочка! У хомяка ведь четыре лапки! Но две последние я продам тебе оптом, всего за пятнадцать. Выгодное предложение…

— Абдель, ты просто засранец! Ладно. Отдай мне хомяка, и в четверг я принесу тебе деньги в коллеж.

— Ну, не знаю, можно ли тебе доверять…

Ванесса покраснела от ярости. Я тоже весь красный — но от еле сдерживаемого смеха. Протягиваю ей вонючий комок меха и смотрю ей вслед. Я бы хомяка и пальцем не тронул.

Через пару недель он умер в новой пятизвездочной клетке. Ванесса не знала, как за ним ухаживать.

Из коллежа меня перевели в профессиональное училище имени Шеневьера и Малезье в XII округе, где я должен был выучиться на механика. В первый учебный день директор закатил нам лекцию по истории, заодно преподав урок патриотизма:

— Андре Шеневьер и Луи Малезье были в рядах тех, кто защищал Францию от немецких захватчиков во время Второй мировой войны. Вам повезло. Вы живете в мирной, процветающей стране. Если вам и придется сражаться, то лишь ради того, чтобы построить собственное будущее. Желаю вам учиться так же храбро, как воевали Шеневьер и Малезье..

Решено! Уйду в подпольщики, как эти два чувака. На фиг мне сдалась возня с машинным маслом. Мне четырнадцать лет, у меня нет никакой цели, и я дорожу только своей свободой. Еще два года, и им придется оставить меня в покое. Во Франции, когда тебе исполнилось шестнадцать, ты больше не обязан учиться.

Но они отпустили поводья еще раньше. И очень хорошо. У меня нет ничего общего с этим стадом, вместе с которым меня заставляют пастись. Что там была за история с баранами, которую препод по французскому толкал нам в прошлом году. А, да, про баранов Панурга. Короче, этот Панург бросил одного барана в море, а все остальные сами попрыгали за ним.

Видели бы вы, с кем мне приходилось тут сидеть. Потухшие глаза, унылые рожи, словарный запас не больше трех слов, одна свежая мысль в год. По два, а то и по три года сидят в одном классе. Морочат преподавателям голову, уверяют, что стараются изо всех сил и обязательно сдадут экзамены, и все в таком же духе.

А на поверку — только инстинкты, да и тех всего два: жрать (да здравствует столовка!) и трахаться. Другого слова нет, они сами только так это и называют, и это — самая популярная тема их разговоров..

В этот класс дегенератов попали три несчастные девчонки. Как минимум одна из них точно сдохнет в этих стенах, среди этих дебилов. Или под ними.

Я и сам не подарок. Но насиловать — нет уж, спасибо. Это не для меня. У меня другие игры. На другом поле.

У небоскребов Богренеля мы торчали почти круглосуточно. Магазины начали серьезно подходить к вопросу защиты от таких, как мы. Там устанавливали все более навороченную сигнализацию, нанимали охранников, учили продавцов пристально следить за особой категорией покупателей.

Всего за два года уровень защиты магазинов вырос настолько, что мы уже не могли, как раньше, обновлять там свой гардероб. Нужно было или отказываться от прикидов, которые так нам нравились, или расширять зону поиска… И мы стали забирать новые шмотки прямо у богатеньких детишек.

Логичное решение. И очень циничное, признаю. Но тогда я этого не понимал. Не отдавал себе в этом отчета. Я был абсолютно не способен поставить себя на место другого человека — да толком и не пытался. У меня даже мысли такой не возникало. Если бы мне сказали, что тот, кого мы ограбили, переживает, я бы только поржал.

На свете не было ничего, из-за чего переживал бы я сам, — а значит, и другим не стоило. Кроме того, эти мажоры и так в рубашках родились..

В старших классах родители уже не провожали детей до школьных ворот. Как только детишки выходили из своего дома, они сразу становились легкой добычей. Мы выбирали кого-нибудь, кто был модно одет, упакован как надо, и налетали на него вдвоем или втроем. Окружали его на тротуаре и шли в ту же сторону, что и он, — как будто приятели вместе идут в школу.

Люди проходили мимо и не видели ничего необычного. Возможно, они даже радовались, глядя на нас: «О, вот как. Этот славный парнишка из хорошей семьи дружит с двумя арабами. У него доброе сердце. Он не отталкивает этих лохматых мальчишек, которые явно живут в гораздо худших условиях»..

Прохожие ведь не слышали, о чем мы говорим.

— Кроссовки. Какой размер?

— Что? Какой у меня размер кроссовок? Это еще зачем?

— Отвечай!

— Сороковой.

— О, класс! Подходит. Как раз на меня. Давай сюда.

— Еще чего! Не пойду же я в коллеж в носках?!

— У меня в кармане нож. Ты ведь не хочешь испачкать свой чудесный синий свитер гадкими красными пятнами? Так, сел вон туда!

Я указывал ему на скамью, ступеньку, порог закрытого магазина.

— Пошевеливайся! Снимай кроссовки!

Я запихивал «Найки» в рюкзак, и мы с Ясином уходили. У Ясина уже был сорок второй размер, и ему было все труднее найти подходящую обувь.

Иногда нож и вправду шел в дело — но только по куртке, никогда не глубже. И избивать приходилось — кулаком или ногами, когда попадался трудный клиент. Мы считали такое поведение глупым: ну зачем ему было нарываться из-за пары кроссовок?..

Несколько раз меня ловили. Час или два я просиживал в полицейском участке, а потом — домой, будто и не было ничего. Французская полиция совсем не так ужасна, как это показывают в кино. Меня никогда не били телефонной книгой по голове. Даже пощечину ни разу не залепили.

Во Франции детей не бьют: не принято как-то. Не били и нас дома у Белькасима и Амины. Помню вот, что у наших соседей иногда поднимался крик. Отец орал на сына и лупил его ремнем. Сын тоже орал — от боли. Мать кричала, чтобы они оба прекратили. Мулуд, Кофи, Секу часто получали по полной программе — так, что потом их несколько дней не стоило хлопать по плечу.

И ни в коем случае нельзя было показывать, что ты в курсе, что-то слышал или о чем-то догадался..

Просто делай вид, что ничего не произошло. Кроме того, все действительно оставалось как раньше. Жизнь после порки шла так же, как до нее. Мулуд, Кофи и Секу все так же торчали у подъезда или на паркинге — и так же быстро бегали.

Я стал чувствовать себя более уверенно и постепенно начал уходить все дальше от XV округа. 10-я линия метро, станция «Шарль Мишель», пересадка на «Одеон», вниз к «Шатле — Ле-Аль». Тут полный интернационал, но больше всего арабов и негров. Некоторые косят под американцев — обжираются гамбургерами, чтобы фигура у них стала такой, как у брейкеров.

Этих слышно издалека, они всегда таскают с собой орущие бумбоксы. Бейсболки козырьком назад, штаны самого большого размера, какой только можно найти..

Они ставят бумбокс на землю, прибавляют звук и начинают танцевать. Реальное шоу под грохочущую музыку, которая перекрывает шум голосов.

Все обделывают какие-то свои дела, не обращая внимания на окружающих. Я растворяюсь в этой толпе. Съедаю сэндвич, толкаю с рук куртку «Лакост», пару ботинок «Уэстон», ничего особенного. Наркотиками торгуют не здесь, и этот бизнес меня не интересует. Единственное, что я себе позволяю, — бесить золотую молодежь XVI округа, которая хочет добавить остроты своим вечеринкам.

Я продаю им сушеный красный и желтый перец. И хотя ни цветом, ни запахом это совершенно не напоминает марихуану, они безропотно платят..