Ринат Валиуллин - Кулинарная книга Страница 6

«Помнишь теплые ночи? В них как в бездонной ванне, мы плавали словно рыбы, лишенные чешуи, чувствительные как поцелуи, плавленые сыры.

Помнишь?

Они были маленькие, дети наши — мурашки, бегали между нами, ветреные, возбужденные, углубляясь в те зоны, которые я бросила контролировать, как только тебе поверила.

А как я смущалась?

Ты первый, кто их растрогал, открыл. Чувствуешь, как я скучаю, я брежу прикосновениями, страх проник подсознательно, выстелился подкожно, вдруг ты больше никогда не придешь, не дотронешься. Страх солнечных жировых прослоек, вдруг ты найдешь меня худой или толстой, бледной и неухоженной? Вяну и сохну, мне нельзя без тебя. Моя влага, мой дождь, вызывающий дрожь на поверхности моря, моя слабость, мое беспокойство. Я — твое фортепиано. Пальцы роскошные, пусть они сыграют подушечками серенаду спокойной ночи, я усну скучающая.

P.S. Лучше бы это был кто-нибудь другой».

Жутко захотелось увидеть ее и потрогать. Я поставил чайник, взял телефон и позвонил:

— Ты меня растрогала. Я не думал, что у нас все так серьезно. Обещаю тебе вечную любовь.

— Лучше пообещай себя, любви у меня достаточно.

— Когда приедешь?

— Ты соскучился?

— Скука — это мое любимое развлечение.

— Нет, скучный ты мне совсем не нужен.

— Хорошо, я приготовлю на ужин что-нибудь.

— Что это будет?

— Разобранная постель с голым мужчиной.

— Я действительно голодна.

— Я тоже. После твоего письма у меня закипело внутри.

— Я слышу только чайник. Выключи его уже.

— Чай придется пить одному, — снял я чайник с огня.

— Буду часов в шесть. Люблю.

Оливье

— Молчание не перекричать. Тем более твое. Что на этот раз? — разбил я наконец тишину.

— В каждом молчании своя истерика.

— В каждом молчании свое болото, — возразил я.

— Вчера у тебя не было слов, сегодня у меня. Вечером ты забыл их в кафе, наверное, или где ты там шлялся. Люди делятся на три категории: одни говорят правду в глаза, другие врут не моргая, третьи молчат: они берегут зрение. Ты из каких?

— Ну, пьяный пришел, ну и что.

— С запахом приятных женских духов. Рассказывай, кому ты отдал мне причитающиеся слова?

— Никому я ничего не отдавал. Хватит уже.

— Вот и я думаю, что хватит. Достало, — сурово посмотрела на меня Фортуна и добавила: — Нам нельзя быть вместе, это нас погубит.

— И раздельно нельзя — это погубит других.

— Зачем мне другие? Я не хочу быть вагоном, в который входят и выходят. Мне нужен один пассажир, с которым я доеду до конечной, — достала она початую бутылку красного из холодильника и один фужер. Налила до краев.

— Мне выйти?

— Кажется, ты давно уже вышел. Вечером тебя черт знает где носит, ночью пропадаешь в Интернете. Проваливай!

— А не пошла бы ты сама подальше… Как ты говоришь, «до конечной».

— Сам вали, никуда я не пойду. — Голос Фортуны заскрипел и дрогнул, из глаз потянулись серебряные нити.

— Да кому ты нужна?

— Себе! Я очень нужна самой себе. Я даже начинаю скучать сама по себе, выслушивая твои упреки. А ты вот возьми хоть одну из них, из своих виртуальных баб и пошли на х… так же как и меня сейчас, — допила она с горечью вино из большого бокала.

— Да кто они для меня такие, чтобы я их туда посылал. Никто! Я посылаю тебя так далеко, потому что ближе у меня никого нет. — Ее бокал пролетел рядом со мной и размазался о стену. Один из осколков отскочил к моим ногам, я взял его и сразу же порезался, кровь быстро побежала по пальцу, будто опаздывала в метро на последний поезд. Тяжелая красная капля упала на пол, появился кот, понюхал и слизнул, потом другую.

— Вот, и ты теперь будешь пить мою кровь, — на него я тоже не был в обиде. Взял салфетку, зажал ею рану и подошел к жене:

— С одной стороны, я псих, что полюбил тебя, но с другой — буду полным идиотом, если оставлю. Пойдем в комнату, что-то здесь слишком много эмоций, — взял Фортуну за руку и потянул за собой. Она покорно встала. Я обнял ее, чувствуя, как мокнет мое плечо от женских слез. Вальсируя по коридору вдоль стены, наша пара добралась до спальни. Свет включать не было необходимости, положил жену на кровать и лег рядом. Рука моя проникла под платье и быстро нашла там теплую грудь. Я знал, что дырки в отношениях лучше всего заделывать сексом.

— Не надо, — тихо прошептала она. — Ты можешь оставить меня в покое?

— Смотря с кем.

— С собой. Быть собой или с тобой. Этот вопрос давно расколол мою голову на два полушария.

— Я бы хотел побывать на восточном. Надоело все, может, на море махнем?

— Что там делать зимой?

— Вот именно, что ничего.

— С тобой разве можно куда-нибудь поехать? Ты все время куда-то ускользаешь, вот и сейчас уходишь от темы.

— Ну что за бред.

— Совсем не бред. Мне кажется, я тебе надоела. И это бросается в глаза.

— Не начинай. Хватит опять говорить эту ерунду, — начал я стягивать с нее платье.

— Я все время говорю ерунду, — она не сопротивлялась. Я зажал ее губы своими, и, в конце концов, рот ее поддался уговорам и раскрылся.

Кровать поскрипывала всякий раз, когда мы поворачивались, чтобы крепче обнять друг друга. Я чувствовал, как ее пальцы впивались в мою голую спину. Не придавая значения тому, чего же в них было больше — ненависти или любви. Последнее ушло далеко, нас связывало уже что-то другое, нечто большее, чем просто любовь. Подобно этой скрипучей койке, в которой мы укрываемся одной кожей, переживаем одной на двоих слюной, склеенные чудовищной необходимостью.

— Я не могу с тобой так больше, — вновь начала Фортуна.

— Ты знаешь, я тоже.

— Давай поменяем позу.

Оладьи из кабачков

Утро разбило все окна. Птицы гнездятся в ушах. Жирное солнце можно мазать на хлеб вместо сливочного масла. Весна терлась о стекло капелью.

— Я тебя люблю, — прокралось мне в правое ухо.

— Что ты такое говоришь? Тебе что, помолчать не о чем?

Чувство вины, видимо, мы оба его испытывали тем утром, оно как теннисный мячик, прыгает от одного к другому. Сначала внушаешь его человеку, когда тот ошибся, потом испытываешь — за то, что внушал слишком грубо.

— Я тоже тебя люблю, — поцеловал я жену сонными губами.

— Хочешь, сделаю тебе оладьи из кабачков.

— Может, лучше массаж?

— Давай вечером. — Она ловко оставила постель и ушла в ванную. Услышав звуки душа, я откинул одеяло ладонью и стал размешивать ингредиенты своего лица. Наконец сон был сброшен, но вставать не хотелось. Вскоре вернулась жена в длинной белой рубашке и с мокрыми волосами. Она забралась на меня верхом, нагнулась и попыталась поцеловать в губы.

— Неужели ты будешь есть этот суп?

— Я люблю твою щетину, — прикоснулась Фортуна к моей щеке. От нее пахло свежими цитрусами. — Любовь проверяется утренними поцелуями, — подтвердила она свои намерения.

— А что проверяется вечерними?

— Вечерними она усугубляется.

— Может, еще поваляемся? — испытывал я ее чувство долга своими объятиями.

— Нет. Не могу. У меня сегодня семинар, потом заседание кафедры в университете, — выдержала она их ласку.

— Какая тема заседания?

— «Что вы думаете о сексе?».

— И что вы думаете о сексе?

— Я думаю, с этим надо кончать, — подняла она со своей груди мою руку и вернула хозяину.

— Пожалуй, вы правы, кончать без него — удел одиноких.

— Вчера ко мне на работу заезжала Тереза. Она наконец рассталась со своим, ну и, как всякой одинокой женщине, спится ей паршиво. Я попыталась отогнать ее дурные мысли, но где там. Она же не слышит. Рыдает. Сегодня хочу заскочить к ней, так что задержусь, — освободилась она от моей второй руки.

— Думаешь, это окончательно? Они же сходятся по первому зову инстинктов.

— Не знаю. Она была без кольца, без сережек. Хотя я тоже так делаю. Даже удаляю номер из телефона после ссор с тобой.

— Помогает?

— Как ни странно, очень.

— В подарках, видимо, собраны все обиды.

— Подарками они гасятся.

— Ты на что намекаешь?

— Давно их не было. Женщина без подарков вянет.

— Я знаю, что шопинг — лучшее средство от депрессий, но у тебя же все нормально вроде.

— Для профилактики.

— Хорошо, я выберу день. Так ты надолго?

— Как пойдет.

— Нет ничего печальней одиноких женщин.

— Думаешь, мужчины легче переживают одиночество?

— У них хватает ума понять, что если ты одинок, то ты не один — таких много.

— Что бы ты понимал в женском одиночестве. У женщин все иначе: когда им некому высказаться, плач их прячется внутри, скулит, как щенок. Видно, что он потерялся, теплый, преданный, напуган, тыкаясь в углы, он ищет ласки.