Юрий Мухин - Три еврея Страница 6

Хорошо, что я успел его спросить, а то бы он и меня в балбесы записал. Я получил по сопромату пятерку, хотя уже не помню, сдавал ли я его Павленко или его ассистенту.

А с Авериным было совершенно по-другому. Ветеран войны, инвалид, читал он лекции хорошо, пытаясь донести до нас свой непростой предмет — теплотехнику. Вопросы ему можно было задавать в любое время лекции, отвечал он охотно. И вот однажды он выводит на доске какую-то формулу, я записываю череду символов и вдруг перестаю понимать смысл сделанного им преобразования. Я был уверен, что тот интеграл берется не так, но вместо того, чтобы спросить, почему он взял его по-другому, бросил записывать дальнейший вывод и записал только конечную формулу. Перед экзаменом Аверин сообщает нам, чтобы мы не трудились писать шпаргалки, поскольку он на экзамене разрешает пользоваться всем, чем угодно: конспектами, учебниками и т. д. Кроме того он объявил, что в качестве дополнительного вопроса он задаст один из двух: расчет тяги дымовой трубы или расчет производительности методической печи, при этом он написал на доске необходимые уравнения. Мы уже знали, что сдать Аверину экзамен очень непросто, и в его послаблениях видели какой-то подвох, но не понимали, в чем он.

Готовлюсь к экзамену и отмечаю, что у меня в конспекте оборвана запись вывода одной из формул. Пытаюсь вывести сам — не могу. Ну, думаю, это всего лишь один из 70–80 вопросов, содержащихся в билетах. Какова вероятность, что выпадет именно он? У меня была привычка тянуть с подготовкой к любому экзамену до последнего вечера, с него я начинал и заканчивал в 4–5 часов ночи. С теплотехникой тоже так получилось. Прихожу на экзамен с распухшей головой, Аверин приглашает первых. А я имел примету: никогда не идти на экзамен ни первым, ни последним. Заходят 6–7 человек первых, берут билеты, и Аверин уходит с кафедры, пообещав вернуться через полчаса. Действительно, в его отсутствие можно было переписывать с чего угодно, разложить билеты так, чтобы взять нужный, ребята выходили в коридор советоваться, короче, как будто знали всё, что надо. Минут через 40 вернулся Аверин, начал принимать экзамен, и бах-бах-бах — все первые вышли с двойками. Ну ничего себе! Что же ему надо? Народ жалуется, что Аверин всех валит дополнительными вопросами, но как, если он обещал задать один?

Захожу, беру билет, и, надо же, какая подлянка — попадает именно тот, где у меня не дописан вывод! Сел, смотрю, все книги и конспекты под партами держат, а я свой вынул и начал открыто листать, но что толку, этот вывод за ночь сам по себе не появился. Аверин заметил мое чуть ли не демонстративное листание конспекта и спрашивает:

— Что, чего-то в конспекте нет?

— Да нет, Сергей Иванович, — отвечаю я, — в Греции все есть. Смотрю, как он принимает экзамен, и понимаю, в чем дело.

Садится к нему студент, Аверин берет у него написанные ответы, равнодушно просматривает и откладывает в сторону не спрашивая. После этого задает свой дополнительный вопрос, и тут начинается то, о чем Аверин, правда, тоже предупреждал перед экзаменом. Он начинает спрашивать смысл всех величин, входящих в уравнение дополнительного вопроса, требует написать уравнения того, как они получаются, а потом физический смысл и входящих в эти уравнения величин. В результате нужно написать штук 20 формул и, по сути, продемонстрировать знание принципиальных основ всего начитанного им курса теплотехники.

Ладно, но раз он не дает отвечать на вопросы в билетах, то какой смысл их писать? Я как-то быстро смекнул, что если я не буду их переписывать в экзаменационный листок, то Аверин вынужден будет слушать мой устный ответ, и тем самым я часть экзамена буду отвечать то, что только что освежил в памяти по конспекту. Сажусь я к нему.

— А где ответы? — спрашивает Аверин. — Ты же говорил, что они у тебя есть.

— Да что их писать, Сергей Иванович, там и устно говорить-то не о чем.

— Ну тогда говори.

И я бодро рапортую ему первый вопрос и по ходу ответа пишу на листке выводы необходимых формул, объясняю их. Так же бодро приступаю ко второму, дохожу до злосчастного уравнения и делаю попытку перехитрить Аверина. Бодро пишу исходную формулу, а дальше говорю, что путем длинных преобразований из этой формулы получается «вот эта» — и пишу её. Ага, так тебе Аверин и купился! Он мне так ласково предлагает эти «длинные преобразования» написать. Деваться некуда: я бодро пишу несколько начальных дробей вывода, поясняя, что и откуда берется, дохожу до места, после которого бросил писать, и говорю:

— А вот здесь, Сергей Иванович, вы непонятно почему взяли интеграл вот таким образом, — я написал последнюю дробь, которая была у меня в конспекте, — однако он-то ведь берется по-другому! — И я написал свое предположение, как это должно быть.

Аверин развернул к себе мой листок бумаги и, объясняя мне, почему я не прав, сам дописал вывод нужной формулы до конца. Вряд ли я его по-настоящему обманул, но, во всяком случае, я ему отвечал уже минут 10 и в целом отвечал хорошо. Наступило время дополнительного вопроса, и Аверин решил завалить меня дымовой трубой. А я, слушая его лекцию о ней, чтобы легче было понять, пытался происходящие в ней процессы представить образно, и образ у меня получился вот какой.

— С дымовой трубой все просто, — начал я. — Чтобы рассчитать её производительность, нужно представить себе рычажные весы, на одной чаше которых стоит столб горячего, легкого воздуха, равный по высоте дымовой трубе, а на другой чаше стоит такой же по высоте столб холодного, тяжелого воздуха. Разница в весе между ними — это тяга дымовой трубы, теперь нужно подсчитать потери тяги на сопротивлениях в боровах, на поворотах, в самой трубе…

Мысль эта очень простая, и мне казалось, что она каждому должна была придти в голову, но Аверин меня прервал.

— Молодец! И хотя на настоящую пятерку ты не ответил, но я тебе её поставлю.

— Ну, Сергей Иванович, а я-то думал, что в последний раз повезло идиоту: сесть без билета на тонущий пароход, — брякнул я глупость от неожиданности. Аверин усмехнулся.

Потом вышел Алик Барановский и сказал, что Аверин поставил и ему пятерку с добавлением, что Алик отвечал даже «лучше, чем Мухин». Игорь Тудер тоже получил пять баллов, и еще пара человек сдала на тройки, а остальных Аверин заставил придти еще раз. И, между прочим, это ведь и ему самому была дополнительная неоплачиваемая работа, но он её делал. Да, были люди…

Думаю, что где-то после пятого семестра пришла мне в голову мысль — а почему бы не стать отличником? Дело в том, что после сессии оказалось, что у меня четыре пятерки и всего одна четверка по физхимии. Деньги, правда, не велики: стипендия поднималась с 35 до 42 рублей, а кровь на донорском пункте можно было сдавать раз в два месяца, и стоила порция 13 рублей, т. е. добыть такие деньги не представляло никакого труда. Но зато я сделал бы приятное отцу, поскольку я уже знал, что в конце учебного года институт рассылает родителям отличников благодарственные письма. Я пошел в деканат, взял допуск на пересдачу физхимии (его приходилось брать, поскольку четверка уже стояла в зачетке и в ведомости), сходил к преподавателю и тот, немного поспрашивав меня, исправил четверку на пятерку. А дальше, как говорится, дело техники, поскольку сущая правда в том, что первый курс студент работает на зачетку, а потом зачетка работает на него — у преподавателей не поднимается рука поставить четверку отличнику. И к концу учебы насобиралось у меня этих пятерок 82 %, а для получения красного диплома требовалось 75 % и отсутствие троек. Я, как уже писал, пересдал единственную тройку, защитил дипломный проект на отлично и получил красный диплом (он, вообще-то, у меня темно-вишневый).

Так вот, с позиции бывшего отличника, то есть не какого попало, а заслуженного студента, хочу дать хороший совет тем, кто учится или собирается где-либо учиться. Для этого взгляните на процесс обучения моими глазами — со стороны.

Ни в одном учебном заведении и ни один преподаватель не дает студентам что-либо такое, чего еще нет в опубликованном виде. Поэтому ходить на лекции, чтобы запомнить, что говорит преподаватель, нет никакого смысла, лучше сходить в пивбар, а потом выбрать свободное время, прочесть и запомнить то, что написано в учебнике. (Про пивбар я даже и не очень шучу, поскольку начиная со второго курса мы первого сентября именно в нем начинали занятия, а так как пивбар в парке им. Шевченко был оборудован автоматами по продаже пива, то он имел у нас кодовое название «кафедра автоматики».)

Между прочим, М.И. Друинский был заочник, он не слушал лекции, а прекрасно закончил институт и, мало этого, был прекрасным инженером в полном смысле этого слова.

Посещать лекции имеет смысл только с одной целью — не просто механически запомнить, а понять то, что читает преподаватель. Вот для этого он и нужен, поскольку самому доходить до того, что написано в учебнике, бывает очень трудно. Всегда используйте преподавателя по назначению: он не магнитофон, а тот, кто обязан вам растолковать непонятное. Тут препятствием служит толпа остальных студентов — они сидят молча, и складывается впечатление, что все они преподавателя прекрасно понимают, и только ты дурак, и только тебе непонятно. Плюньте на это, черт с ним, пусть о вас так думают, потом выяснится, кто из вас дурак, а раз вам преподаватели что-то взялись объяснять, то добейтесь того, чтобы вам было это понятно.