Ромен Гари - Пожиратели звезд Страница 6

– Думаю, сегодня я снова попытаюсь, – сказал француз. – Видите ли, одна из моих навязчивых идей заключается в том, что, может быть, мне удастся-таки исполнить этот необыкновенный номер наедине с собой, но вдруг я не смогу повторить его на зрителях. Вы же знаете, как люди недоверчивы. Все и всегда им нужно увидеть своими глазами.

– Когда-нибудь вы исполните свой номер, уверяю вас, – сказал Чарли Кун. – В вас это есть, я чувствую.

Месье Антуан мрачным взглядом скользнул по глыбам черной лавы, зарослям кактусов; пристально всмотрелся в вулкан, снежная вершина которого собачьей головой вырисовывалась на фоне неба.

Глава III

Некогда Чарли Куна называли его настоящим именем – Меджид Кура; он родился в Алеппо [1]; более сорока лет назад, почти сразу же по приезде в Америку, в самом начале своего общения с артистическим миром, он переименовал себя на американский лад – Чарли Кун – и почти сразу же обнаружил, что звучит это, наверное, не слишком по-американски. Но было поздно. Он не мог уже отделаться от этого имени, как и от некоторых других вещей, ставших его неотъемлемой частью: шумов в сердце и одутловатости, мало-помалу растворившей черты его лица и линии фигуры, вынуждая окончательно утратить все, что было общего с тем стройным юношей, прекрасный левантийский образ которого теперь казался ему обликом никогда не существовавшего сына. А больше всего он не мог отделаться от этого странного, подчас почти болезненного чувства не то надежды, не то ностальгии, а может быть – он и сам не мог этого понять – просто любопытства, постоянно державшего его в подвешенном состоянии, в вечном тревожном ожидании, толкавшего в эту беспрестанную погоню за каким-то совершенно уникальным и непревзойденным номером, подлинным выражением ни с чем не сравнимого Могущества. Его преследовала мысль о том, что где-то, втайне от всех, существует колоссальный скрытый талант, который только и ждет, чтобы его открыли. Теперь, после сорока лет напряженной работы, он иногда доходил до того, что в моменты бессонницы или усталости сомневался в том, что когда-нибудь он все-таки переживет этот миг откровения, который позволит ему, как он сам обычно говорил, «умереть, стоя на ушах» – то есть будучи уверенным в том, что его карьера искателя талантов только-только начиналась. Несмотря на подчеркнутый скептицизм, ироническую усмешку из-под седых, каждое утро тщательно подкрашиваемых черным карандашом усов, невзирая на несметное количество жуликов, шарлатанов и фокусников, с которыми ему приходилось столкнуться в своей работе, – их уловки ему были прекрасно известны, – вопреки всем этим паразитам, питающимся самой сильной, самой священной потребностью человеческого сердца, он сохранил непоколебимую веру и страсть к поиску, сделавшие его одним из лучших в мире поставщиков артистов в ночные кабаре.

И вот он сочувственно выслушивал откровения французского жонглера, который чуть ли не нараспев рассказывал историю своих взлетов и падений. Признания человека, одержимого мечтой о совершенстве, доведенном до абсолюта, – подобное ему доводилось слышать тысячи раз. Жонглеры особенно подвержены приступам отчаяния, так как не могут не поддаться искушению пойти в своей работе дальше, а еще потому, что все свое время посвящают изобретению новых вариантов, изменений, которые они могли бы внести в свой номер. Занимаясь ремеслом, требующим совершенного хладнокровия, живут они постоянно на нервах.

Южный акцент француза, пафос, звучавший в его голосе, негодующее выражение лица в моменты признаний о своих поражениях в долгой борьбе с «железным кругом» границ человеческих возможностей придавали его речам характер несколько комический; однако те, кто беспрестанно отдает людям лучшую часть самого себя, заслуживают снисхождения. Время от времени Чарли Кун нетерпеливо посматривал на часы. Путь из аэропорта в столицу был долгим; ехать оставалось еще по меньшей мере полчаса, а он очень спешил. У него были важные новости, предназначенные для того, кто в некоторой мере был его патроном: именно Альмайо кредитовал его в свое время, помог построить здание в тринадцать этажей на Сансет-бульваре в Беверли-хиллз, именно ему в настоящее время принадлежали семьдесят пять процентов акций агентства Куна. Его нередко критиковали за связь с диктатором; не постеснялись даже намекать на то, что «искатель талантов» снабжал ненасытного в отношении женщин генерала начинающими актрисами. Но Альмайо, способный не раздумывая подарить девице «тандеберд» или жемчужное колье, не испытывал ни малейшей нужды в услугах «искателя»; он приобрел такую известность, что после пребывания в его столице известной кинозвезды на улицах Голливуда можно было увидеть прекрасную блондинку за рулем «тандеберда», на лобовом стекле которого красовалась надпись: «Эта машина не является подарком Альмайо». Когда другая, весьма известная, кинозвезда по возвращении из аналогичного путешествия вдруг вывесила на стенах своей квартиры пять полотен великих импрессионистов, высказывания по этому поводу были таковы, что юная особа, ударившись в панику, созвала журналистов и сделала, несомненно, одно из самых ч замечательных заявлений во всей звездной истории Голливуда: «Я не имела никакого представления о том, что такое импрессионисты, иначе, сами понимаете, ни за что бы не приняла такого подарка».

Когда же журналисты обратили ее внимание на то, что эти полотна оплачены потом, страданиями и нищетой народа, бедняжка разрыдалась и в потрясающем порыве человечности объявила: «Если это так, они ни минуты больше не будут висеть на моих стенах. Я их тотчас же продам». Истории такого рода были слишком известны и многочисленны, для того чтобы можно было всерьез вменять в вину Чарли Куну ту незавидную роль, что приписывали ему его конкуренты. Во всех странах мира режим Альмайо был представлен посольствами и консульствами, их сотрудники хорошо знали вкусы главы государства, и, как сказал один английский дипломат, аккредитованный в столице, «если бы генерал спал со всеми девицами, которых ему подсовывают, диктатура давно бы уже пала». Совсем по иной причине диктатор питал интерес к одному из лучших в Штатах артистических агентств. Чарли Куну она была прекрасно известна, хотя он никогда не осмеливался затронуть эту тему в разговоре со своим «компаньоном». Среди всех работавших в этой части земного шара журналистов, дипломатов и политических обозревателей он, безусловно, был единственным человеком, раскрывшим секрет того, кто, поднявшись из глубин индейской нищеты, невежества и отчаяния, к тридцати семи годам стал одной из самых страшных и, несомненно, пагубных сил того края, который самым что ни на есть нелепым образом принято называть Латинской Америкой. Обо всем «латинском» Чарли Кун имел довольно смутное представление, но если этот термин был как-то связан с Испанией или христианской цивилизацией, то это, бесспорно, была самая уморительная шутка из всех, что ему приходилось слышать в жизни, – намного смешнее тех, которыми потчевали зрителей Билл Роджерс, В. С. Филдз или Джек Бенни.

Он рассеянно посмотрел на мотоциклетный эскорт, предварявший цепочку «кадиллаков», и впервые обратил внимание на то, что с момента выезда из аэропорта никакого движения на шоссе практически не наблюдалось, а оно, между прочим, обычно было самым оживленным в этих местах. На сей раз им попадались навстречу лишь набитые солдатами грузовики – в этой стране всегда и повсюду сновали толпы солдат в зеленой форме и немецких касках.

После Первой мировой войны сбежавшие сюда немецкие офицеры, дабы поддержать себя в должной форме, муштровали здешнюю армию – да так, что через все последующие сорок лет политических переворотов и изменений войска успешно пронесли ту же форму, маршировали все тем же петушиным шагом, и зрелище это было более чем забавное: индейские физиономии, выглядывавшие из-под не то кайзеровских, не то гитлеровских касок – повсеместно встречающийся и, может быть, единственный след, оставленный здесь одной из самых высокоразвитых в истории европейской цивилизации стран. Без сомнения, в столице большая фиеста или – что более вероятно – какое-нибудь политическое сборище: присутствие на подобных мероприятиях является обязательным, в результате чего местность, как правило, пустеет и вся страна на целый день впадает в паралич. Чарли-Кун закурил сигарету и решил набраться терпения; он раздумывал о том, какова будет реакция на долгожданное известие, которое он собирается сообщить Альмайо; он и сам не знал, идет ли речь о безделице или же об адской машине.

Рядом с ним месье Антуан, сложив руки на груди, продолжал горячо расписывать свою расчудесную манию: страстное желание во славу своей страны и во имя всего рода человеческого совершить подвиг, недоступный доселе ни одному Гераклу.