Валерий Бочков - К югу от Вирджинии Страница 6

Здание одним углом выходило на Бродвей, другим – на Восемьдесят Первую улицу. Дом был старый, Полина поднялась на второй этаж, этажом выше шел ремонт, оттуда воняло сырой побелкой и слышалась задорная мексиканская музыка. Полина посмотрела на часы, глубоко вдохнула и толкнула дверь.

Редакция оказалась тесной. Бетси Кляйн, худая женщина за сорок, с властным лицом и крупными темными глазами, очевидно, некогда блиставшая семитской красой, жгучей, но, увы, скоротечной, сидела в комнате с половиной окна, вторая половина принадлежала кому-то невидимому за перегородкой. Полина отказалась от предложенных на выбор кофе, чая, воды и почти сразу пожалела об этом – она начала говорить, и у нее тут же пересохло в горле.

Несколько раз звонил телефон, Бетси делала строгое лицо, брала трубку и скупо отвечала тихим голосом. Извинялась, кивала Полине, та продолжала. Закончив говорить, Полина застыла, костяшки кулаков у нее побелели от напряжения. Редакторша помолчала, потом сказала:

– У меня сын окончил Беркли год назад. Работу нашел только в марте. Получает… – она махнула рукой. – Господи, куда все катится?

Полина, кивнув, согласно вздохнула.

– Мы вас можем взять по контракту. На три месяца, – произнесла Бетси другим, официальным голосом. Полина радостно подалась вперед, хотела что-то сказать, редакторша перебила:

– Погодите, погодите. У вас диплом Колумбийского университета, вы специалист по Толстому, свободно владеете русским. Мы вам предлагаем место переводчика и помощника архивариуса, понимаете?

Полина весело кивнула:

– Да, да, я согласна.

Бетси поглядела на нее, грустно сказала:

– Вы ведь даже не спросили, сколько вам будут платить.

– Да! А сколько?

Полина занималась документами для музея Холокоста, которые в двух больших коробках прислали из России. По большей части это были копии протоколов допросов полицаев, старост, надсмотрщиков концлагерей. Часть документов оказалась на украинском. Полина сначала испугалась, но когда почитала, ей стало ясно, что украинский – тот же русский. Попадались смешные, непонятные слова, казалось, их вставили в текст ради шутки.

Полину пристроили в каморку без окон в самом конце коридора. Обстановка состояла из письменного стола с ящиком и тумбочкой, стула, прошлогоднего календаря с видами Северной Италии и настенных часов, умерших на половине девятого. В ящике стола среди конфетных оберток и скрепок обнаружилась пачка презервативов «Троян» с банановым ароматизатором. Полина сунула пачку в сумку и после тайком выкинула в мусорный бак на углу Восьмидесятой улицы.

Редакционный компьютер, неторопливый антикварный монстр, натужно гудел, как пылесос, и сильно грелся. Пришлось принести свой ноутбук. Еще она принесла большую белую кружку, прикнопила к стене грустного Чехова и босого Толстого, поменяла батарейку в часах. Прошлогодние виды Италии очутились в мусорной корзине.

– Ну, вот мы и освоились. Мило, – констатировала Бетси Кляйн, нюхая пестрый букетик, купленный Полиной только что у выхода из метро. – Зайди ко мне, я вазу дам. У меня две.

Полина поблагодарила, Бетси положив цветы на угол стола, сказала:

– Русские свалили все документы в кучу – сама видишь. Я не знаю, была ли у них какая-то идея систематизации, сильно сомневаюсь. Короче, наша задача, – Бетси улыбнулась, – твоя задача, – навести порядок. Просмотреть все копии и отделить дела, относящиеся к Холокосту, от всех остальных. Все преступления против евреев на оккупированной территории, там Белоруссия, Россия, Украина. Расстрелы, отправка в концлагеря, кто доносил, кто составлял списки. Понимаешь?

Полина кивнула.

– Это первый этап. – Бетси выставила большой палец с вишневым ногтем. – Второй этап – перевод. Ты переводишь каждый документ на английский, сохраняешь как отдельный файл. Я думаю, оптимальный принцип систематизации будет географически-временной. Ты понимаешь?

– Дела, относящиеся к одному региону, будут располагаться в хронологическом порядке.

– Именно. – Кляйн улыбнулась. – Молодец. А что, телефон тебе не поставили?

– Телефон? Зачем – у меня есть. – Полина кивнула на мобильник.

Кляйн недовольно пожала плечами, открыла дверь.

– Миссис Кляйн… – позвала Полина.

– Бетси, – перебила та ее. – Зови меня Бетси.

– Бетси… – смутясь, произнесла Полина. – А что с другими делами мне делать?

– С какими? – редакторша удивленно подняла брови.

– Вы сказали, что я сначала должна найти все дела, связанные с Холокостом.

– Ну да, все дела, связанные с геноцидом евреев.

– А что мне с остальными делать? Которые не евреи.

– Нас они не интересуют. Пойдем, я тебе вазу дам, а то цветы завянут.

Полина раскрыла первую папку.

«Хорунжий Арсений Гаврилович, бывший кулак, 1905 года рождения, за особые заслуги перед немецкими оккупационными властями был назначен начальником Луговской полиции. Проводил облавы и аресты, принимал участие в обысках. Участвовал в карательных рейдах против партизан, собственноручно расстреливал и вешал коммунистов и неблагонадежных».

Полина перевернула несколько листов, ксерокопии были серыми, неразборчивыми. Машинописный шрифт, печати и штампы, записи от руки, некоторые с изящными петлями и завитушками, словно образцы каллиграфического искусства. «Инок Пафнутий руку приложил», – пробормотала она, усмехнувшись. Ей всегда хотелось научиться писать вот такой текучей русской вязью.

«… велел доставить арестованных в полицию Нижней Дувановки. Бывший односельчанин, их друг детства Наконечный, оказался предателем. По его приказу каратели арестовали коммунистов и расстреляли на льду у реки села Нижняя Дуванка. Это случилось незадолго до освобождения села войсками Красной армии в январе 1943 года.

Из показаний А. В. Свистунова».

Полина наугад вытащила лист из середины.

«… мы не знали, куда их отправляют. Моего брата, Глущенко Ивана, Хорунжий застрелил сам. Полицаи, Солод и Наконечный угнали корову и подожгли хлев. Когда мой дед, Глущенко Сидор, пытался потушить огонь, Наконечный ударил его вилами и убил».

Другой лист был ксероксом газетной статьи.

«Обеспечивая «новый порядок», полицаи на стенах домов, на столбах, на всех видимых местах наклеили объявления, призывающие всех евреев, коммунистов и комсомольцев явиться для регистрации в районную комендатуру. Весь домашний скот, имевшийся в личном хозяйстве, был взят на учет в сельской управе.

В селе был введен комендантский час, было запрещено собираться группами. Все это сопровождалось угрозой: за неповиновение – расстрел».

После обеда Полина принесла две пустых коробки. На одной написала фломастером «jews». Подумав, затушевала и вывела сверху русской прописью «евреи». Другая коробка осталась без названия.

В пять часов в коридоре захлопали двери, кто-то басовито заржал. Потом все стихло. Полина прошла по коридору, заглянула в пустой кабинет Бетси. В соседнем кто-то с чувством ругался по телефону, очевидно, с женой. Полина, стараясь не топать, вернулась к себе, сунула мобильный в сумку и выскользнула на лестницу.

Возвращаться в Бронкс не хотелось. На Бродвее вовсю бурлила вечерняя толкотня, проезжая часть была забита желтыми крышами такси. Клерки, юристы, банкиры, секретарши, сменив туфли на кроссовки и кеды, ловко избегая столкновений, обгоняли друг друга, умудряясь при этом пить кофе и болтать по телефону. Полина подумала, что надо будет и ей оставлять туфли в редакции.

Она по привычке направилась вверх, в сторону Колумбии, потом вдруг развернулась и пошла на север, к Таймс-Сквер. Веселый негр с бритой, удивительно гладкой, словно отполированной, головой торговал с лотка соломенными шляпами разнообразных фасонов. Он балагурил, зазывая прохожих, и дымил толстой сигарой. Полина вспомнила девчонку из Бронкса, как же ее звали? Ту, в соломенной шляпе с лентами.

– Миледи! – не вынимая сигары, прорычал негр. – Для вас – невероятная скидка! Пятьдесят процентов, – он подмигнул всем лицом.

Полина смутилась, взяла в руки первую подвернувшуюся шляпу, покрутила.

– Нет! – негр возмущенно всплеснул руками. – Вот! Парижский шарм и венский шик!

Он протянул ей шляпу из черной соломки с узкими полями и алой атласной лентой вокруг тульи. Полина поглядела в зеркало – вылитый черный гриб.

Полина зашла за ключом, Дорис записывала что-то в книгу за конторкой, подняла голову и хлопнула себя по ляжкам:

– Ух ты! Это что, там униформа у евреев такая?

Полина засмеялась.

– Ничего смешного. Это надо обмыть. – Дорис подняла загородку, мотнула головой: – Заходи.

Первая комната, тесная, с затхлым чесночным духом, совмещала кухню и гостиную. В углу беззвучно работал телевизор. Дверь во вторую комнату была раскрыта настежь, там виднелась растерзанная постель, из которой расползались по ковру чулки и еще что-то из нижнего белья. Дорис выудила стаканы, щедро плеснула бурбон. Протянула один Полине. Она осторожно отпила.