Людмила Петрушевская - Черная бабочка (сборник) Страница 6

Как возить, на машине, а кто поведет, если Гена пьяный всегда, да и анализы надо сдавать, все стирать с детей и гладить, в школу не выпустишь как на улицу, во всем дырявом. И кто это будет делать.

Да и девушка без образования (читать-писать-считать научится, а алгебра и химия ей ни за чем), такая девушка, к тому же и глупая, всегда найдет себе мужа. Да хоть на Кавказе!

И парень вон как помешан на машинах, все марки знает, да его устроить потом в автосервис… прав на вождение ему все равно не видать… а маленький-то родился совсем плохой, его если бы оставили в роддоме, жил бы он в доме для инвалидов среди таких же, а тут какая его судьба ждет?

Сестра замужем на Кавказе, брат — да нет, брат его не обеспечит. Брат работать не сможет, кто возьмет такого слесаря, который в шесть вечера просыпается.

Итак, в доме и вокруг него, на электричке по пути домой, да и в машинах на обратной дороге, у пассажиров постоянно шел поток соображений о будущем, когда Гены не станет. В шестьдесят-то четыре года отцом пробудешь недолго.

А вот Татьяна на такие разговоры не шла, замалчивала все эти дешевые соображения о школе, об образовании для детей. Это было косвенное обвинение ей, что она не отдала их на обучение.

А Татьяна, твердая и основательная, на подобные провокации не покупалась, она находилась в доме как праматерь гнезда, как ей хотелось, да, она пила и курила шмаль, ела что попало, вольно черту в своем болоте бродить.

И дети тоже уже воровали самокрутки и пили остатки из стаканов. То есть дети вступили очень рано на тропу родителей, и это тоже обсуждалось ордами посетительниц.

Повторят ли дети путь матери и отца своего? Да. А наркоман на работу ходить не будет, и автослесарь для него недостижимая мечта, туда таких не берут.

Девочка тут, правда, точно выскочит замуж, поглядите на нее, нос вострый, руки шарят по чужим сумкам… Выскочит за такого же пьюшку.

Да, и вся эта семья с потомством, она на глазах у всех втягивается в некую воронку, уходящую все вниз и вниз, в адские пределы, в глубины, куда не может заглянуть человеческое око: хотя что горевать?

Отец известный более-менее писака, мать с образованием, интеллигентка, молчащая фигура, аллегория покоя на будущем пепелище, а дети пока что малые, нечего гадать-то…

И не надо кивать на прошлое, на две женские тени, всплывающие над этим очагом, не они накликали, нет. У теней вроде бы нет полномочий. Ну встанут они в свое время у гроба, потусторонние вдовы, но их имена и на поминках не произнесут, к чему?

Живем-то сейчас, еще рано, рано. Не будем загадывать, продлись, мгновенье.

Осталась там

Ну и возникает законный вопрос: что это за информация, и информация ли это, когда умерший являет нам себя внезапно в обычных обстоятельствах — то ли одной щекой в толпе, то ли как вышедший из автобуса навстречу, и человек не знает, что и подумать, теряется, замирает, бежит следом, чтобы удостовериться, что нет, не то, видение растаяло.

Что это за информация, когда буквально час в час умерший (умершая) обнаруживается на картине в музее, когда мимо идет равнодушный поток посетителей, и из них лишь один (одна) останавливается, как пронзившись током, и смотрит во все глаза на то лицо, которое, освещенное нездешним сиянием, навеки запечатлено в картине — написанной, кстати сказать, за полтора века до того? И мысль пронизывает, не случилось ли чего с ней, с этой девушкой на картине, с тем существом? Господи, да что же это? Неужели да?

Да, в тот ровно момент в другом городе, в другом даже государстве, при всей разнице часовых поясов, она ушла. Это выяснилось позже.

Еще не зная ничего, посетитель разматывает перед своим внутренним взором — в один миг, кстати — всю жизнь той, что светится молодостью и красотой на полотне Репина: девушка в лодке. В том отсеке мозга посетителя, где гнездится ее реальная история, вся целиком, (а эта информация хранится в объеме мгновения, полностью и сразу от начала до конца) — там возникает тянущая печаль, стон больной совести, как всегда после смерти безвинного, несчастного создания.

Невольно разматывается та жизнь.

Сознание еще борется с предчувствием, не может быть. Но встает, выходит из тьмы, перешагивает границу живой человек, и, как обычно, при внутреннем взгляде на эту фигуру мигом высвечивается весь клубок вокруг нее, вихрь линий и событий, мгновенные картинки, звук голоса, истории, пятна, подробности, слова, свет солнца, походка, густые кудри, опущенные на лоб, красивые глаза, широкие кисти рук и широкие ступни в босоножках, вечное сомнение в себе, подозрение, что не нужна никому.

При том — смешные рассказы о жизни в родной редакции, о персонажах, начальстве и друзьях. Такая сага из года в год (когда летом они все, в том числе и человек, стоящий перед картиной в Русском музее, когда они все встречаются у моря, у них отпуск, то наступает счастье общения, бесконечные беседы, что да как), а у Рены белая старинная шаль, по плечам рассыпаны темные кудри, из босоножек рвется наружу широкая стопа всеми пальцами, широкие кисти рук придерживают шаль на плечах, красавица: но строгая, муж на своей ответственной работе в родном городе, Рена с сыном на пляже, сыну шесть лет, он уже интересуется девочками, прячется с ними под мостиком, Рена, спохватившись, бежит туда, спустя две минуты выводит парочку, трусики, оп-па, напялены шиворот-навыворот. Дела…

Рена притом стесняется своих крестьянских рук и ног, своего обширного, как у Моны Лизы, лба, на который специально спускает поэтому лавину кудрей. Доказать ей, что она красива, невозможно.

Мужа она презирает, хотя дорожит своим супружеством, такое противоречие.

Ждет ножа в спину. Все время ждет ножа в спину. Уже он был, такой случай.

Муж старше ее на десять лет, порядочный до щепетильности, сын учительницы из Питера. А она знает, что муж ей изменяет, пока она тут.

В общем, катастрофа началась, когда однажды полночи, как опытный сыщик, осенью, под проливным дождем на машине она расследовала, куда уехал муж и с кем.

Там, куда он должен был поехать, о чем и предупредил жену, его не было вообще, в том маленьком городишке с единственной гостиницей.

Она вернулась к нему на службу, прошла сквозь дежурного, как нож сквозь масло, перерыла все.

И нашла: выброшенная бумажка лежала в корзине под его письменным столом, бумажка с телефоном, а телефон-то оказался гостиничный, а гостиница располагалась за сто км от города в природоохранной зоне, на озерах.

Как Рена проникла к нему на работу — да очень просто, дежурному на входе сказала, что муж позвонил и попросил найти забытый блокнот и продиктовать ему адрес, что он не знает куда едет — дежурный даже не был в курсе, что начальник в ближней командировке.

Но его женку вахтер знал. И какое ему было дело до того, что именно ищет жена в кабинете мужа. Косвенным, кривым взглядом, в котором промелькнула как бы вспышка, этот понимающий человек проводил жену начальника, но сильно насторожился. Было видно, что подумал, а не проверяют ли его самого!

В каморке на рабочем месте у него кто-то явно находился. Распутство, разврат повсеместны!

Итак, нашла бумажку под столом, позвонила с мужнина телефона, будьте так добры, я попала это гостиница? А, дом рыбака. Так! Можно ваш адресок?

Обнаружила (пользуясь своим редакционным удостоверением и попросив книгу записей в этом доме рыбака у сонной дежурной, якобы ищет автора, чтобы отдать ему гонорар) — итак, обнаружила фамилию мужа и свою фамилию. «Они там с супругой», зевнув, объяснила администраторша.

— Ой, как хорошо, — воскликнула Рена и пошла бить морду жене своего мужа.

Муж, порядочный человек, бывший офицер, заслонял свою испуганную любовницу, держал Рену за ее широкие крестьянские запястья.

— Человек в гости, в гости пришел, ты что! Сумасшедшая! Сотрудник музея тут!

— Голый в гости? В халате в гости? Без трусов!

Она порывалась распахнуть этот преступный халат.

Но как-то все утряслось, муж ее отвез домой и остался с ней, не вернулся к сотруднику музея.

Через год снова здорово, еще похлеще случай, который все и пресек, все семейное существование.

Затем это был уже отброс, отщепенка, волочащая свое жалкое существование где-то там, куда никто не звонит — но она сама звонит в Москву: мне надо приехать к врачам на консультацию, ложусь в клинику, можно я у вас остановлюсь?

Хорошо, ей отвечают, да, давай, конечно. А у нее уже полнейшая несовместимость с людьми, вид странный, речь заторможенная, вес такой, что страшно смотреть. Приблизительно скелет.

Приезжай.

Встретили на вокзале. Все вроде бы как полагается, одета аккуратно, сапоги на каблуках, джинсы, курточка. Жалкий, несчастный облик. Едет в такси и уже заранее стесняется, ужимается до горошины, до зернышка.

Разумеется, хозяева откликаются тем же.