Марлена де Блази - Амандина Страница 6

Йозеф, мой духовник, мой друг, пусть Бог упокоит твою прекрасную душу. Странно, что ты умер — как давно это было? — через несколько дней после нашей последней встречи. Да, твое большое сердце хранило больше чем один мой секрет, и ты помогал мне принять решение, куда поместить ребенка, и это было твое последнее мне благодеяние. Видишь ли ты меня, Йозеф? Слышишь ли ты меня? Наверняка епископ Матери Церкви может видеть и слышать оттуда, с небес. Правильно ли я поступила, Йозеф?

Она будет в безопасности. Дважды в безопасности. Твоя Соланж. Старая аббатиса и ее белокрылый чепец. И если кто-то из них потерпит неудачу, всегда можно обратиться к твоему другу епископу Фабрису. Да, его высокопреосвященству Фабрису. Да, это сделано. Да, она изгнана. Я передала это прелестное дитя в заботливые руки. Жадные руки. О Йозеф, можешь ли ты слышать меня? В тот последний раз, при нашей последней встрече, я довела тебя до белого каления, почти разозлила. Как это было, что ты все-таки заговорил?

— Пусть она останется с нами. Со мной и с урсулинками. Я окрещу ее. Они будут кормить ее, пеленать и обеспечат ей жизнь. Я благословлю ее душу, и если Бог предъявит права на нее, я помогу ей умереть в святом покое. Ох, Валенская, это будет лучшее решение. Поверьте, все ваши и Туссена махинации, чтобы найти самое «правильное» решение для ребенка, они ни к чему не приведут, потому что Бог этого не допустит. Моя дорогая Валенская, ты готова на убийство, а я рекомендую спасение. Этот девочка нежеланна и смертельно больна. На что ей надеяться? Дай ей быть. Дай ей уйти.

— Я не могу. Я не хочу. Правда, что она нежеланна, что я ее не хотела. Правда также, что я люблю ее. Я действительно люблю ее, Йозеф. Я желаю дать ей шанс. Любой шанс. Пусть о ней заботятся так, как я бы заботилась о ней. Насколько это возможно.

— Ты ее не хотела, но ты добиваешься защищенной жизни для нее, хорошей кормилицы, и ты любишь ее. Насколько это возможно. Ах, Валенская, какой странный оборот приобретает твоя любовь. В прошлом ты немало страдала, и боюсь, что сейчас ты, со всем своим апломбом, сотворишь себе новое горе. Возможно, самое серьезное в твоей жизни.

— Какие страдания можно сравнить с теми, что Антоний оставил мне?

— Отказ от твоего ребенка.

— Вы должны помнить, что она не мой ребенок.

— Тем тяжелее твой путь. Ты забираешь ребенка Анжелики.

— И этим поступком я спасаю Анжелику. Забирая ребенка, стирая память о нем, я спасаю жизнь Анжелики от деградации и позора. Я не хочу, чтобы весь Краков говорил: «Она действительно дочь своего отца». Йозеф, я не допущу, чтобы она стала жертвой из-за своего незаконнорожденного ребенка, рожденного от брата шлюхи ее отца. Этого я не допущу. Дочь убийцы и самоубийцы, Анжелика жила с двухлетнего возраста с наследием своего благородного отца, снося в детском возрасте ожесточенный шепот и насмешки от каждого вне нашей семьи. А когда она подросла, и от некоторых членов нашей семьи. Есть причины для осуждения Анжелики и ее ребенка. Я хочу это прекратить. Прекратить, прекратить, Йозеф. Осторожно переместить ребенка, чтобы он был безвозвратно потерян для нас.

Как долго мы оба сидели молча? Шарканье обуви нунция вперед и назад по коридору прерывалось на короткие паузы, когда его хищное ухо было прижато к двери.

— Есть семья во Франции. В Шампани. Достаточно ли это далеко, моя дорогая? Достаточно далеко от Кракова? Это семья мужа моей сестры, Янки.

— Расскажи мне о них, Йозеф.

— Она поздно вышла замуж, Янка, все искала свою любовь. Лоран Бессон. Они встретились в Праге, где она жила, голодала, мерзла, зато могла учиться игре на скрипке, изучать музыку, жить и гулять в единственном месте на земле, где, как она говорила, ей хотелось жить. Да, в Праге. Лоран приехал из Шампани как паломник. Только на несколько дней. Они встретились на Карловом мосту. Конечно, это должен был быть мост. И конечно, дело было зимой. Спускались сумерки, и одетая в бобровую мамину шубу Янка играла Прокофьева. Люди шли домой с работы мимо нее и клали пихтовые ветки или маленькие вязанки хвороста к ее ногам, чтобы Янка могла разжечь огонь этим вечером. Оставляли маленькие ватрушки с вишней или печенье с маком, черный хлеб или четвертушку белокочанной капусты, словом, то, что они несли с собой домой на ужин. Некоторые бросали монеты в открытый бархатный футляр ее скрипки. Лоран стоял в толпе. Он снял золотой крест с шеи, положил его в футляр. Когда она закончила играть все, что она знала из Прокофьева и Стравинского, она поклонилась, и слушатели зааплодировали. Лоран подошел и поцеловал ей руку. Я Лоран Бессон из Шампани. Я влюбился в вас. Выходите за меня замуж.

Приглядевшись к Лорану, Янка решила не заканчивать представление. Она уложила скрипку в футляр, повесила его на грудь, взяла Лорана под руку и сказала: «Сначала пригласите меня на ужин».

— Вскоре после совместного ужина они поженились. Жили на ферме в Шампани, и кто знает, сколько там еще было народу тогда. У них родилось пятеро дочерей. Все эти годы Янка и я писали друг другу, ее письма помогали мне почувствовать, что мне есть место в ее французской жизни. Конечно, я приезжал в Авизе, в их маленький городок, когда мог, не чаще, чем раз в год или два. И когда я впервые заболел, Янка с трехмесячной дочерью в красной ковровой сумке, висящей у нее на груди так же, как когда-то скрипка, вернулась в Краков, поселилась с дочерью в комнате горничной пресвитера и заботилась обо мне день и ночь. И когда ко мне вернулись силы, она настояла, чтобы я вернулся во Францию вместе с ней и маленькой Магдой и провел там лето, чтобы окончательно выздороветь. Она легко меня убедила, и я провел там около года. Я крестил Магду, провел одну или две брачные церемонии, как помню. Изучал выращивание винограда и изготовление вина и хорошо себя чувствовал после тяжелой работы, ел и спал как ребенок. Конечно, я не раз думал о том, не сделать ли ее дом моим постоянным убежищем.

Это хорошая история, как ты думаешь, Валенская? Даже при отсутствии каких-либо препятствий для ее героев. Немного интриг, никакого наследства, над которым кто-нибудь из них мог бы скрежетать зубами. Ни одного убийства, сколько я могу припомнить. И если там и были преступления, я ничего не знал о них, за исключением браконьерской охоты на диких кроликов или предъявления прав на спорные участки каштановой рощи. Или я верил в это тогда. Во всяком случае, моя дорогая, я рассказываю тебе все это из-за дочки Магды, Соланж. Ей только что исполнилось семнадцать, она приехала домой несколько недель назад после года пребывания в послушницах. Говорила, что не хочет быть монахиней, лучше будет жить и работать на ферме вместе со своей семьей. Янка теперь старшая, глава клана, и она с любовью примет и будет заботиться о твоем ребенке. С помощью своей дочери и внучки. С помощью Магды и Соланж. Они примут ее к себе.

— Что ты скажешь им? Примут ли они ее, не зная о ней ничего?

— Им нужно только сказать, что она сирота…

— Я забыла о том, что есть такие люди, Йозеф, или никогда о них не знала?

Валенская достала из изящного серебряного портсигара сигарету и закурила, по-мужски держа ее между большим и указательным пальцем.

— Я хочу большего, Йозеф. Я хочу, чтобы ей дали образование.

— Детей прекрасно обучают в сельских школах во Франции, моя дорогая…

— Нет, нет, я не хочу домашнего или государственного образования. Монастырское обучение идет по углубленной программе, у католической школы-интерната есть преимущества. Так учились и я, и Анжелика.

— Валенская, Валенская, послушай себя саму. Ты можешь выбирать ткань для ее платья, устанавливать, где пришивать оборочки, требовать определенной прически. Она больна, смертельно больна, а ты намерена читать ей Вергилия. Ты должна поддержать ее жизнь, чтобы она не сдавалась. Но сделать и то и другое ты не сможешь. Даже ты не смогла бы этого.

— Молчи, Йозеф. Почему ты всегда разговариваешь как священник? Как хороший священник. Что насчет Монпелье?

— Насчет чего? Ты сошла с ума, если думаешь послать ее туда, где училась Анжелика.

— Почему? Мое имя или имя Анжелики нигде фигурировать не будет. Когда ты свяжешься с тамошней курией, ты попросишь покровительства. Оплаченного покровительства. Ты попросишь поместить ребенка под опеку кармелиток. Можно оставить личность и обстоятельства рождения девочки в тайне в обмен на определенные пожертвования. Ребенок и его няня должны быть помещены в монастырь под эгиду курии. Что-то вроде этого. Ты можешь организовать это довольно легко, Йозеф. Я знаю, ты можешь.

— А кто станет няней?

— Соланж, конечно. Разве не очевидно? Если все, что ты рассказал мне, правда, Соланж сможет посвятить себя ребенку и провести это время в том же монастыре, где Анжелика провела шесть лет… Действительно шесть? Да, шесть, а ей было тогда двенадцать, и она плакала, когда я настаивала, чтобы она не оставалась в Кракове. Эгоистично с моей стороны было так действовать, но я верила, что если она находится так далеко от нашего «общества», она не встретится с теми людьми, кто знал о нашем несчастье, и мы сохраним ее детство безупречным, не обременяя его ничем. Да, если Соланж станет няней девочки и курия будет ей покровительствовать, я смогу отдать ребенка.