Андрей Мальгин - Советник президента Страница 6

То ли из-за того, что она была женой пожилого безнадежного мужа, то ли по той причине, что общалась прежде в основном с прекраснодушными демократами, видевшими жизнь сквозь узкую призму шестидесятнических ценностей, но она плохо врубалась в реалии сегодняшнего дня. Она чутко отличала «бардовскую песню» от «попсы», «левую» прессу от «демократической». Но не могла понять, почему собственник телеканала имеет больше прав, чем весь коллектив его сотрудников вместе взятых. Она не знала, что такое откат, не могла отличить прибыль от дохода, и даже приблизительно не представляла, как может колебаться стоимость жилья в зависимости от категории дома, а уж разобраться в тарифных планах мобильной связи вообще было ей не под силу. Будь она женщиной современной, она бы заметила, например, что на всех без исключения чиновниках (кроме Игнатия, разумеется), пришедших в гости к Ивану Харитоньевичу, были костюмчики не за одну тысячу долларов, не говоря о часах, перстнях, запонках и прочих аксессуарах. Я уж умолчу о нарядах, в которые были одеты дамы. Это были фигуристые, ухоженные, загорелые женщины, весь день у них был расписан между посещениями фитнес-клуба, солярия, массажистов, гигиенистов, визажистов, сами понимаете — педикюры-манюкиры, лечение волос, борьба с проблемной кожей и так далее…

Увы, всего этого Валентина не замечала. Валентина была женщиной другого сорта. Ее день был занят мелкими интригами и беготней по делам Игнатия, который давно уже потерял способность к самостоятельной деятельности. С точки зрения светских львиц одета она была чудовищно. Она была абсолютно чужеродна в их кругу. И пригласили ее сюда — в это пахнущее прекрасными духами, давно идейно и коммерчески сплоченное общество, скорей всего, по единственной причине: ее муж был советник президента. А это не хухры-мухры. Даже влиятельнейший умнейший Иван Харитоньевич формально имел совсем иной статус, на кремлевской лестнице он стоял ниже. И, наконец, так же как в каждом блатном лужковском доме должен по разнарядке проживать один юморист, один портретист, один нефтяник и один представитель федеральной власти, так и на любой приличной вечеринке тоже должен быть определенный ассортимент гостей. На этой вечеринке Игнатий был хоть и тусклой, но совершенно необходимой красочкой. Бедная, бедная Валентина. А что же она будет делать, когда Игнатий отбросит коньки или когда его снимут с работы? Валентина точно знала, что последнего она не допустит, пока сама жива. Потому что если его снимут — то как тогда жить? Хотя…

Дома Валентина долго мрачно ходила из угла в угол. Возлежавший на диване перед телевизором Игнатий понимал, что ничего хорошего это не сулит. С минуты на минуту она взорвется. Маша сидела поперек кресла и поглощала очередной бутерброд. У ее ног на ковре лежала Джульетта, положив голову на вытянутые вперед лапы. По телевизору показывали голову президента, докладывающую об очередных смелых законодательных инициативах. Разумеется, со своим советником он и не думал посоветоваться, прежде чем о них объявлять.

— Игнатий, — наконец сказала Валентина таким тоном, что тот вздрогнул. — Скажи, Игнатий, когда ты у нас будешь зарабатывать деньги?

Игнатий на данном этапе счел за лучшее промолчать. Ребенок перестал жевать бутерброд, предвкушая интересную семейную сцену. Собака подняла голову и попыталась вникнуть в суть начинающегося разговора. Ей, как всегда, показалось, что разговор касается ее.

— Когда! Ты! Будешь! Зарабатывать! Деньги! — раздельно фальцетом выкрикнула Валентина.

— А кто из нас, кроме меня, еще зарабатывает?

— Ты считаешь это заработком?

— Валя, побойся бога, нам только что повысили зарплату. Что касается гонораров и денег за переводы, то ты сама знаешь, мы решили оставлять их в Германии, в «Дойче банке». Мы не можем их снять. Да и зачем? Это Машкины деньги.

— Вот именно, — с вызовом сказала дочь, которая, разумеется, была в курсе, что ей копится приданое. — Мама, ты хочешь лишить меня денег?

— Заткнись, — коротко ответила мать.

— Валентина, угомонись, нам хватает денег. Не идти же мне воровать…

— Хорошая мысль. Ты сам говорил, что в детстве у тебя это неплохо получалось… Понимаешь, Давилкин открыл мне глаза. Они все там прекрасно зарабатывают. Игнатий! У тебя в руках административный ресурс. Ты должен что-то придумать. Пока ты в администрации, нужно пользоваться возможностями. Потом будет поздно.

— Ну и как ты себе это представляешь? Скрепки оттуда тащить, что ли?

Принтер вынести и продать на Горбушке?

— Ты сам знаешь, что я имею в виду.

— Нет, не знаю. Посоветуй мне, дураку, как и где я должен заработать денег?

— Вот видишь, мама, — вмешалась дочь. — Папа сам признал, что он дурак. Я тебе всегда говорила.

— Маша, это взрослый разговор, — повернулась к ней Валентина. — Выйди, пожалуйста, на кухню.

— Раньше я присутствовала при ваших взрослых разговорах, — с обидой сказала Маша. — Хотя ладно, пойду на кухню. Я наперед знаю все, что вы тут сейчас скажете друг другу.

И Маша безропотно отправилась на кухню. Все-таки на кухне стоял холодильник. И в этом холодильнике было много вкусных вещей. Особенно любила Маша взять в руки пачку масла и просто съесть ее, как мороженое, даже не намазав на хлеб.

— Игнатий, мы должны серьезно поговорить.

— Мы уже говорим.

— Игнатий, я не вижу отдачи от твоей работы в администрации.

— Валя, об этом мы говорили вчера.

— Нет, мы говорили не об этом. Давилкин меня просветил. Надо зарабатывать деньги.

— Тоже мне открытие. Я слышу это от тебя каждый день, сколько мы знакомы.

— Да, но ты не хочешь зарабатывать деньги.

— Как это не хочу? Очень даже хочу. И из последних сил зарабатываю.

— Что-то я этого не вижу. Ты не используешь ресурс.

— В смысле?

— Ну, например, перекрой кому-нибудь кислород. Пусть этот кто-то сообразит: от тебя зависит, чтоб ему жилось нормально.

— И кому я его перекрою? Своему водителю?

— Не юродствуй. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

— Ты хочешь, чтобы я вымогал взятку?

— Ну пусть тебе кто-нибудь даст… землю… А мы уж решим, как ей распорядиться.

— Какую еще землю? — Игнатий не был свидетелем беседы Валентины с Давилкиным.

— Прижми кого-нибудь, кто может дать тебе землю, — Валентина, наконец, определила направление поисков. — Желательно в Одинцовском районе.

— У нас уже есть земля. Даже два участка. В Истринском районе.

— Это ты называешь участками? Восемь соток в заброшенном котловане, где стоит избушка на курьих ножках. Без окон и дверей. И еще квартира в Прекрасновидове. Там у нас, если ты забыл, этаж в трехэтажном доме. Настоящая коммуналка, хоть и называется дачный кооператив. До сих пор не пойму, как мы на такое согласились издевательство.

— Валя, можно подумать, у нас был выбор. В те времена мне зубами пришлось вытягивать из Литфонда и то, и другое, лизать жопу этому ничтожеству Пламеневу… Ты забыла?

— Игнатий, я ничего не забыла. Я только знаю, какие сейчас масштабы у людей. Давай подумаем, как схватить что-нибудь крупное в Одинцовском районе. Или если не там, то на берегу любого водохранилища.

— Сама знаешь, какая сейчас идет бодяга с водоохранными зонами.

— Пусть дадут, а там разберемся. В крайнем случае построим пансионат.

— Валя, ты бредишь? Откуда мы возьмем деньги на пансионат?

— Деньги — привлечем. Возьмем кредиты.

— Ты, дура, наслушалась там этих уродов! Какие кредиты! Какая земля! Это им все там легко. Они как рыбы в воде в этих кредитах, трастах, тендерах, что там еще…

— Не ори на меня! Какой черт дернул меня выйти замуж за этого кретина! Я волочу на себе дом, я по сути работаю вместо тебя, ты ничего не можешь! Ты импотент!

— Заткнись! — наконец, вышел из себя Игнатий. — Ты мне жизнь испортила! Сволочь!

Валентина, наконец, почувствовала некоторое чувство удовлетворения. Хуже нет, если она вся внутренне клокочет, а этот пень сидит непробиваемый, ее только это и выводило из себя. Подсознательно ей хотелось, чтобы и он, наконец, сорвался. Это чувство возникало в ней при каждой их семейной сцене. И когда он наконец взрывался — на нее это действовало успокаивающе. Ее как бы отпускало…

Тут очень кстати в дверь вбежала дочь. Она громко рыгнула и крикнула:

— Мама, Никаноров заехал колесами на газон!

Валентина метнулась на кухню и высунулась в окно. Под окном из своего джипа, не торопясь, вылезал жилец из соседнего подъезда. Двумя колесами джип действительно стоял на траве.

— Немедленно переставьте машину! — заорала из окна своего третьего этажа Валентина. — Немедленно! Здесь газон!

Толстый молодой человек Никаноров не сразу сообразил, что обращаются к нему. А когда сообразил, долго не мог понять источник звука. Наконец он догадался поднять голову наверх и встретился глазами с Валентиной, которая наполовину свешивалась из окна. Кстати, когда она так свесилась, Маша непроизвольно подумала: а что, если ее сейчас немного подтолкнуть сзади? Разобьется или выживет? С одной стороны, третий этаж — невысоко. Но с другой стороны, внизу-то — асфальт.