Сергей Самсонов - Кислородный предел Страница 6

— Да ни на чем я не настаиваю. Пока понять хочу.

— Да нет, настаиваешь! Не говоришь ни слова, но настаиваешь. Я просто понять хочу — да или нет. Из-за него — две сотни человек? Я за себя могу сказать определенно — нет. Считаю — совпало. И было два взрыва.

— Слушай, а ты Драбкина знаешь? — вдруг загорается Сергей-один. — В смысле в лицо?

— Нет. Откуда?

— Ну, канал РБК, оператор. Должен каждую собаку в крупном бизнесе — как иначе?

— Случайно получилось с РБК, меня там находиться было тоже не должно. Приятель попросил помочь — в запой он, тремор, алка-зельтцер, все такое. А так я папарацци в чистом виде, совсем другой канал, по звездам спец. Кто с кем перепихнулся, поженился тайно, трусы там, грязное белье. Пришли в отель вдвоем с корреспондентом, он — этого сними, вот этого мне крупным планом, а для меня все эти кексы на одно лицо. Кто такой этот Драбкин? Я до этого вообще не знал, что он есть в природе, ничего… Значит, ищем, Сереж? Драбкина ищем? К нему вопросы?

— Это верно, — соглашается Сергей-один. — Ну, а вы чего молчите, господа? Неужели нет мнений, гипотез, неожиданных версий? Гриша? Серег?

Гриша молчит. Хорошо ему, с непривычки размяк, улыбается жалобно, преданно; грязь и пыль со внутреннего светоча божественной любви хорошей водкой смыл, как ребенок стал, по библейскому завету Господа. А сомнамбула, он на то и сомнамбула, чтоб, руками обхватив колени, неподвижно впериться в ту даль, где осталась его отлетевшая от застывшего тела душа, за которой он гонится и никак все не может настигнуть. И Сергей-один ребяческую шутку с ним выкидывает — «почем пластилинчик?», «сливу» ему, если детским языком, начальных классов выражаться. Ухватил двумя пальцами за щеку, потянул, а потом и за нос ухватил, но сомнамбула ему ответить не успел — белый «Форд» с заглушённым мотором, с проблесковым синим маячком Вдруг во двор заполз бесшумно, словно аллигатор, светом фар пространство озаряя и выхватывая мужиков из тьмы.

— О! Это за нами!

— И куда, интересно? В изолятор или, может, все-таки в больничку в виде исключения?

Вот уже вплотную к гаражам ментовская тачка подползла, распахнулись дверцы, двое вылезли — дебелые, толстовыйные, круглоголовые. На ходу поправляя лениво компактные, со складным прикладом «калаши». В укрепленных на груди массивных рациях непрерывно что-то щелкает, то и дело пробивается сквозь гул электрического ветра низкий голос-скаред, что-то рявкает, выплевывает, отключается на полуслове, но уже через мгновение опять, подчиняясь тягостной необходимости, врывается в эфир, и расслышать, угадать, расшифровать, о чем между собою лаются вот эти гуманоиды, едва ли представляется возможным.

— Нарушаем, граждане.

— Из отеля мы, сержант. Горели.

— Догадался. Только жалобы на вас. К девушкам на улице пристали — чуть ли не попытка изнасилования. Драку развязали с нанесением телесных. Супермаркет разгромили.

— Это, что ли, все мы?

— Ну, а кто же — я? С крыши спускаемся. Мусор, бутылки с собой забираем.

— Мы ввиду пережитого шока, товарищ сержант.

— Сколько, знаете, таких вас по всему району в шоке? Пресекать не успеваем.

— Так чего же пресекать?

— А того. Действия противоправные. Ваши, ваши в состоянии бзика. Вы вели себя бы тихо, и тогда совершенно другой разговор. А так мало что три сотни погорельцев, так еще и на улицах граждан полно. С крыши спускаемся.

— Но, товарищ сержант, может, как-то — ввиду положения?

— Так, не понял. Вы — граждане? Граждане. Значит, с крыши спускаемся. Поживей, ребята, не нервируйте — и без вас проблем невпроворот.

— И куда нас?

— По домам не хотите — в пункт помощи, значит.

— Это что, есть такие?

— Все для вас, для пострадавших. Санаторий. Курорт. Там подлечат. Кто вас знает-то, психов?

Делать нечего — спустились.

— Нету паспорта, сержант. Там остался, к сожалению.

— Вот как?

— Ну, а я виноват, если паспорт в портфеле?

— Ясно. У тебя точно также в портфеле?

— В портфеле, да.

— В машину садимся.

— Это как нас — пятерых в одну машину? Лишние хлопоты, товарищ сержант. Может, мы на месте как-то устаканим?

— Вон вторая подошла. Садимся.

— Нам нельзя, сержант. Состояние не то — ведь должен понимать. Ну, позволил бы ты нам свободой надышаться!

— Права не имею позволять.

— Не будет эксцессов — ручаюсь.

— Отойдем-ка в сторону, сержант, — Сергей-один вступает.

— Давай пока один в машину.

Сели. Дверцы захлопнули, от мира отгородившись. Через три минуты вышел Сергей. Заурчав мотором, «Форд» отполз назад, развернулся, посигналил фарами второму ментовскому экипажу и рванул почти беззвучно, плавно прочь — поминай как звали.

— Ну и сколько? — спросил Андрей.

— Пять.

— Это что же — овес нынче дорог? За что целых пять?

— Наложилось одно на другое, — усмехнулся Сергей. — Мировое падение цен на ресурсы, ЧП.

— Да-а-а, вот так мы и пускаем кровопийц в Беслан… Вот жалко обстановку не спросили. Возможно, знают что.

— Я спросил.

— Ну и как?

— Людей и машин немерено нагнали. Вроде пламя укротили и вошли, и спасение в самом разгаре. Говорят, живые есть, много живых — по больницам развозить не успевают. Два министра, бургомистр с префектами — все там уже, на месте. Все силы брошены, как заявляют. Еще бы — три миллионера.

— Этим, значит, особые меры спасения? А остальным обычным смертным повезло, что вместе с ними олигархи там?

— Да вы чего? Совсем ополоумели? — взвился Артур. — Какие особые меры? Все — люди! Все равны!

— Ага, а еще мы за дружбу народов.

— Не надо так иронизировать!

— А у тебя там кто? — скажи, — вдруг голос кто-то с крыши подает. Они не сразу понимают, кто. Сомнамбула сидит на крыше, как сидел: он это выкрикнул, впервые губы разомкнув. — Сват, брат, жена-невеста, сын?

Уставились все на него, оцепенев. Сидит, покуривает. Осмысленность во взгляд вернулась, если можно так сказать. Глядит прищуренными карими глазами, не ведая сомнений в правоте; как есть все, без иллюзий, что ли, насквозь, до самой темной, бессловесной глубины твоей, до чувств неподочетных видит — такое зрение особое открылось.

— Тебе же по херу на тех, кто там остался, — продолжает. — В сущности. Ноты упрямо сострадаешь, старательно, усердно так. Приносишь соболезнования. Ведешь себя прилично. Такой отличник, ботан, который затвердил урок и первым тянет руку — ну, Марь-Иванна, Марь-Иван — на, меня к доске, меня! Про свет божественной любви я лучше всех могу, ну, Марь-Иванна, Марь-Иванна! Мы все теперь должны сплотиться перед лицом трагедии, теперь мы осознали: только вместе, любя друг друга, мы сможем выстоять перед напастью техногенных катастроф. Скорбишь, да? Это твой дрессированный мозг дает тебе сигнал о том, что ты обязан чувствовать. А внутри у тебя? Внутри все от восторга прыгает, орет беззвучно — я живой, живой! Я живой, я — не они! Каждой клеткой в тебе пресловутой.

— Слышь, друг, не надо так, — сказал Артур грозно. — А то придется пожалеть.

— Ты знаешь, самки богомола в момент оргазма отгрызают головы своим самцам. А самцы — их башка уже в пасти, а они нижней частью проникать продолжают. И кончают, когда челюсти подруги на башке смыкаются. Вот и ты как они. Слепая жажда жизни. А башка отдельно. В голове — сострадание, скорбь. В голове — «Все — люди! Все равны».

Где здесь свет божественной любви — чесс слово, не знаю. В богомольем членике, наверное.

— Сука ты! — сказал Артур и полез отрывать сомнамбуле голову. — Я прошу тебя: возьми свои слова обратно. Или я твой поганый язык…

— Водки, водочки сперва, — отвечал ему лунатик, — потом к подруге, в пасть ей сунь свою насквозь условную мораль, и все забудешь, все пройдет, как с белых яблонь дым…

С крыши — кубарем. Катались по земле, сплетясь; рядом Гриша нелепо и жалко приплясывал:

— Ну, не надо, ребят, ну, не надо!

Неравны были силы, категории даже: валунами ходили Артуровы мощные мышцы; по-борцовски ухватив лунатика поперек легавого стана, на живот его рывком перевернул и налег всей массой, захватил за шею, кверху голову сомнамбулы рванул. В два прыжка Сергей-один к ним подлетел и короткими тычками — раз и два — Артура усмирил, руки разжать, отвалиться заставил.

— Все! Хорош! — гаркнул в самое ухо Артуру. И, сомнамбулу за плечи ухватив, приподнял его, усадил заботливо, спиной к гаражной стенке привалил и в лицо, в глаза всмотрелся, вроде повреждения оглядывая, а на самом деле с тайной мыслью, изначальной, от которой все избавиться не мог.

В сторонку отошел.

— Не сосчитал тебя, Сережка-тезка, — себе сказал, — не понял. Тезка? — фыркнул, подавился смехом. — Сейчас посмотрим, тезка ты или не тезка.

2. Беспокойники

Враги Сергея Сухожилова расправились с ним за тысячу лет до его рождения. Могущественные пакостники, они стояли у истоков мировых религий и насаждали неправедный рабовладельческий строй в наиболее плодородных районах Земли. Великие первопроходцы и заурядные менялы, они вели свои скорлупки к берегам баснословно богатой Индии и тихой сапой прибирали к пальцам звонкую монету в ростовщических домах Венеции и Амстердама. Сосали кровь из чахнущих аристократов и разводили на равнинах Альбиона монструозных, чрезвычайно склонных к людоедению овец. Изобретали гильотину, равенство и братство. Сочиняли хартию вольностей и все последующие кодексы прав человека и обязанностей гражданина. Немилосердно выжимали из деревни в город сухожиловских уже не столь далеких предков, сгоняли их в колхозы и за каторжную пахоту расплачивались с ними издевательски-условными палочками трудодней.