Бернхард Шлинк - Три дня Страница 6

— Чего еще ждать от вас, юристов! С вами слова не скажи, все вывернете наизнанку, — рассмеялся Ульрих. — Но, если честно признаться, Карин, неужели тебе это никогда не надоест? Петь, молиться, говорить проповеди, обо всем, что ни случись, непременно сказать что-нибудь умное и набожное? Я знаю, это твоя профессия. Но лично мне от моей профессии иногда хочется отдохнуть.

— Твоя первая трапеза на свободе. Что ты скажешь, Йорг? — Кристиана дружески ткнула Йорга локтем.

— Твоя первая трапеза на свободе — трапеза с застольной молитвой, — не отставал Андреас. — Что ты на это скажешь?

— Это не первая моя трапеза на свободе. Сегодня утром мы позавтракали в придорожном кафе и пообедали в Берлине.

— Поэтому-то мы только вечером и добрались, — вставила Кристиана. — Я решила, что Йоргу не вредно будет хоть немножко дохнуть городского воздуха. Освобождение пришло так неожиданно, что с ним не успели выполнить обычную программу. Позавчера его ненадолго вывели за ворота, и всё. Не было ни регулярных увольнительных, ни вольного режима. Но вы угощайтесь, угощайтесь, чего вы ждете? — Она пододвинула Карин миску с картофельным салатом, а Андреасу сосиски.

— Спасибо. — Карин приняла из ее рук миску. — Я не буду уходить от ответа. От вечной гонки я иногда устаю. Не то чтобы я была медлительной. Но в этой гонке песни, молитвы и проповеди идут уже не вполне от сердца, а становятся частью работы, которую я выполняю по должности. Богослужение требует чего-то большего, да и мне это не идет на пользу.

— По-моему, хорошо сказано. — Ульрих кивнул и стал накладывать себе на тарелку салат. Передавая миску Ильзе, он обратился к Йоргу: — Тебя я даже не стану спрашивать.

Йорг раздраженно взглянул на Ульриха, затем на Кристиану, затем снова на Ульриха:

— Что…

— Неужели у тебя никогда не было чувства, что с тебя уже хватит? А что, кстати, было хуже всего в тюремной жизни? Что не стало вечной гонки? Что времени стало много, а дел никаких? Что ты все время оставался на одном и том же месте? Другие заключенные? Питание? Обходиться без алкоголя? Без женщин? Как я однажды прочел, у тебя ведь была одиночная камера и работать тебя не заставляли, то есть ты вроде как платил за свое проживание половинную цену.

Йорг мучительно пытался ответить и уже начал говорить с помощью рук. Вмешалась Кристиана:

— По-моему, это не те вопросы, которые непременно надо обсуждать прямо сейчас. Дай ему время освоиться в нынешнем состоянии, а уж потом начинай расспрашивать.

— Узнаю Кристиану — вечная старшая сестра! Знаешь, что я вспомнил сразу же в первый момент, как пришло твое приглашение? Как я познакомился с вами тридцать с лишним лет назад и как ты все время была с ним рядом и все время приглядывала за ним, что он там делает. Сначала я думал, что вы с ним — пара, пока не понял, что ты — старшая сестра, которая следит за младшим братишкой. Отвлекись от него хоть разок! Карин рассказала нам, каково ей приходится на епископской должности, я тоже, если хотите, охотно готов рассказать, как складывается моя лабораторная жизнь, а он может рассказать нам про свою тюремную жизнь.

Ильза и Хеннер обменялись взглядом. Все сказанное Ульрихом было произнесено без нажима. Но в его репликах, как и в реплике Кристианы, ощущалась какая-то резкость, словно они ведут между собой скрытую борьбу. За что они борются?

— О пытке изоляцией ты не захочешь слушать: об этом вы все предпочитаете лучше ничего не слышать. И о том, каково это, когда тебя лишают сна, о принудительном кормлении, и о спецназе, и о карцере. Потом, когда я выиграл сражение за нормальные условия заключения, — Йорг коротко хохотнул, — когда условия заключения стали нормальными… Тяжело было от шума. Ты, может быть, думаешь, что в тюрьме тихо, а там очень шумно. Что бы ни делалось, при этом всегда открываются и закрываются железные двери, гремят шаги по железным переходам и железным лестницам. Днем люди орут друг на друга, а ночью кричат во сне. Добавьте к этому радио и телевизор, и кто-то стучит на пишущей машинке, кто-то колотит по двери железными гантелями.

Йорг говорил медленно, запинаясь и сопровождая свою речь теми суетливыми и смазанными жестами, которые еще утром напугали Кристиану, и сейчас этот испуг повторился.

— Хотите знать, что хуже всего? Что жизнь где-то там. Что ты от нее отрезан и гниешь, и чем дольше ты ждешь, когда она начнется, тем меньше она потом будет стоить.

— Ты, вообще-то, принимал в расчет, что можешь попасть в тюрьму? Я имею в виду в том смысле, как служащий принимает в расчет возможность своего увольнения, а врач — возможность подхватить заразу? В смысле профессионального риска? Или ты думал, что будешь продолжать все по-прежнему, пока не достигнешь пенсионного возраста, а когда достигнешь, тебя будут содержать молодые террористы? Ты…

— Как там ваши бокалы? Кому-нибудь надо подлить? — перебил Эберхард своим громким голосом, которым он без труда заглушил Ульриха. — Я тут за столом самый старший, так что по поводу пенсионного возраста вам надо бы спросить меня. Йорг еще молодой, и я поднимаю бокал за него и за то, что на свободе его ждет еще много лет наполненной, деятельной жизни. За Йорга!

— За Йорга!

Отставив бокалы, все не сразу возобновили разговор, ему предшествовало короткое молчание. Муж Карин с улыбкой обратился к жене Ульриха, сделав замечание насчет его упрямства. Андреас иронически попросил у Карин извинения: молитву я, дескать, хорошо понял, но в меня вселился какой-то бес. Кристиана шепотом сказала Йоргу: «Поговори с Маргаретой!» А Ильза и Хеннер принялись расспрашивать дочку Ульриха о школе и о том, какую она собирается выбрать профессию.

Но Ульрих не успокоился:

— Вы так себя ведете, как будто Йорг прокаженный и о его болезни нельзя говорить вслух. Почему мне нельзя расспросить его о его жизни? Он сам ее выбрал, точно так же, как вы или я свою. По-моему, вы ведете себя высокомерно!

Йорг снова начал говорить, так же медленно, так же запинаясь:

— Так вот, я не задумывался о старости. Моя мысль не заходила дальше окончания очередной акции, ну разве что до начала следующей. Как-то раз один журналист спросил меня, тяжело ли живется подпольщику. Он так и не понял, что жизнь подпольщика не тяжела. Мне кажется, всякая жизнь хороша, пока ты ею живешь, не отвлекаясь на мысли о чем-то другом.

Ульрих торжествующе огляделся по кругу. Казалось, он сейчас скажет: «Ну, вот видите!» Некоторое время он, не вмешиваясь, слушал, как присутствующие, разбившись на пары, беседуют между собой. Ильза, которой показалось, что она поняла, откуда ей известны фотографии на карточках, спросила о них Кристиану. Оказалось, что та действительно вырезала их из группового снимка, сделанного на похоронах Яна. Ильза спросила Йорга, помнит ли он Яна, и смутилась, услышав в ответ: «Он — лучший из всех». Дочь Ульриха потихоньку спросила Хеннера, не может ли быть так, чтобы Йорг в тюрьме сделался гомосексуалистом. Хеннер так же тихо ответил, что не имеет об этом понятия, однако, насколько ему известно, в интернатах, лагерях и тюрьмах встречается обусловленный обстоятельствами гомосексуализм, который потом, однако, проходит. Кристиана шепотом сказала умолкшему Йоргу: «Спроси у Маргареты, как она нашла этот дом!»

Но Ульрих успел ее опередить.

— Вы наверняка запомнили свое первое судебное дело и первую проповедь, — сказал он, кивая в сторону Андреаса и Карин. — Ильза помнит свой первый урок в школе, а Хеннер — первую статью. Я никогда не забуду свой первый мост; ни на одну другую работу я потом не потратил столько времени и не вложил в нее столько старания, как в ту первую, и многое из того, чему я на ней научился, пригодилось мне потом на всю жизнь. Так как же было с первым убийством, Йорг? Ты на нем тоже…

— Перестань, Ульрих! Прошу тебя, перестань! — непроизвольно вырвалось у его жены.

Ульрих поднял руки и покорно их опустил:

— О'кей, о'кей! Если вы считаете…

Хеннер отметил про себя, что не знает, как он считает, а обведя взглядом всех собравшихся за столом, понял, что и они точно в таком же положении. Он восхитился прямолинейностью Ульриха, непосредственностью его слов. Жизнь Йорга была жизнью Йорга, так же как их жизнь была их жизнью. Возможно, Ульрих и прав. По крайней мере, он оказался способен заинтересованно спросить Йорга о чем-то важном. А он, Хеннер, выдавал только ничего не значащие банальности.

После десерта Йорг поднялся из-за стола:

— Вот уже много лет, более двух десятилетий, в моей жизни не бывало такого долгого и насыщенного дня. Не обижайтесь на меня, я ухожу спать. Увидимся утром за завтраком. Большое спасибо вам, что приехали, и спокойной вам ночи.

Он обошел всех присутствующих и каждому пожал руку. Удивленному Хеннеру он сказал: «С твоей стороны было мужественным поступком приехать сюда». Когда он вышел за порог, Кристиана хотела подняться и отправиться вслед за ним. Под насмешливым взглядом Ульриха она передумала и осталась.