Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой Страница 6

— Дрянные дела, Лев Борисович. — Тот, кто сказал это, сейчас шарил взглядом по сторонам, выискивая, куда бы пристроить недокуренную самокрутку. Выражение его лица было трудно распознать из-за разницы в форме бровей: одна — черная узкая, вопросительно вздернутая, вторая — седая и лохматая, словно клок пакли. — Дрянные и странные… Знаете, как иногда бывает — проснешься от кошмара, сердце колотится, весь в поту, но постепенно до тебя доходит, что ужас этот не взаправдашний. Такое, понимаете, облегчение наступает… А ну как вдруг этот кошмар и наяву продолжается? Упаси бог! Так и здесь. Уже перегорело все в душе, привыкать стал, успокоился кое-как. Живем, как мухи на стекле, но живем… ан нет! Опять что-то не так. Но уже с другой стороны. Чует мое сердце, новая напасть грядет. То камни ползать начинают, то земля стонет, то из родников вместо воды какая-то мерзость прет, то еще какой-нибудь фокус приключится… С травой у нас действительно ерунда какая-то. Не повсюду, правда, а как бы пятнами. Потемнеют стебли и не шевелятся на ветру, торчат, как примороженные. Если их помять — в прах рассыпаются, однако рука потом зудит, как от стекловаты. Если конь такую траву попробует, через пару дней издыхает. Потому-то многие и гоняют табуны в Лимпопо. Там же сплошная степь, границы никакой не видно. Хотя мы и предупреждали старейшин… Наших табунщиков с дюжину прикончили, да и арапов примерно столько же полегло. Но сейчас, слава богу, вроде все спокойно.

— Ясно, — кивнул Цыпф. — А в остальном, значит, без сюрпризов?

— Нормально. Степняков в большую кучу только кнутом сбить можно. Табунам ведь простор нужен. Кнута нет, мы за этим внимательно следим. Если какой-нибудь Чингис или Аттила объявится, не проморгаем. Бандитские шайки в основном повывелись. Воинственные роды присмирели. Аггелы степь стороной обходят. Если кто-то из наших пробует воду мутить, пресекаем. Все бы ничего, если б не трава эта да прочие знамения.

— И давно такое началось?

— Кто же знает… Раньше, может, просто внимания не обращали. Мало ли от чего одиночный конь пал. Когда чирей с маковое зернышко, он, знаете, почти не чешется.

— Далась тебе эта трава! — человек, на котором поверх тельняшки была надета иссиня-черная кольчужная жилетка, в сердцах даже хватил кулаком по собственному колену. — Вот нашел проблему! С травой у него, видите ли, ерунда приключилась. Кони от нее, понимаешь, дохнут! А ты забыл, как люди пачками дохли? Как живьем гнили? Как кровью мочились? Как мы трупы на кострах жгли? Эх, нашел о чем говорить…

— Нет, это совсем другое дело, — разнобровый покачал головой. — То мор был, эпидемия. Страшно, но понятно. Степняки нас лепрой заразили, а мы их коклюшем. От арапов обезьяньей чумы нахватались. От киркопов трупного лишая… А нынче… Поверьте моему чутью, что-то неладное надвигается. Не люблю зря каркать, но, кажется, нас решили добить окончательно.

— Кто решил? — встрепенулся Зяблик. — Ну скажи, кто? Я его из-под земли достану!

— Если бы я знал, — разнобровый развел руками. — Откуда муравью знать, кто и почему развалил его муравейник. Зазнались мы, людишки. Возгордились не по чину. Ровней себя с богами стали считать. Хотя боги эти, Иисуски да Магометки, нами же самими и придуманы. Как говорится, по образу и подобию. А что, если в природе существуют другие боги, настоящие? Или там высший разум какой-нибудь. Вот прикурил этот высший разум от нашего солнца, словно от уголька, оно и погасло. Ничего мы, ребята, не знаем о мироздании. Для нас оно, как для слепого цуцика — сиська. Если тепло и сытно, значит, гармония в небесных сферах. Холодно и голодно — вселенская катастрофа. А может, просто мамка-сучка отошла на забор побрызгать?

— Хорошо, если так, — пробасил кто-то. — А если сучку живодер прибрал?

— Рег-ла-мент! — объявил Смыков, словно винтовочным затвором лязгнул.

— Прошу прощения, — разнобровый раскланялся на все четыре стороны и сел.

— Кто следующий? Смелее… — Цыпф сделал рукой приглашающий жест.

Во втором ряду приподнялся человек, такой крупный, что до сих пор казалось, будто бы он стоит. Сейчас же, даже сгорбившись, он едва не задевал макушкой обрывок свисающего с потолка электрического шнура.

— Тут еще и четвертая часть из нас не высказалась, а уже обед скоро, — веско сообщил он, упираясь кулаками в спинку переднего кресла. — Я, между прочим, ночевать здесь не собираюсь. Хилые у вас кровати, а на нарах мне плохие сны снятся… Поэтому предлагаю: у кого действительно есть что сказать, пусть говорит. А если на твоей территории ничего не случилось, сдвигов нет ни в худшую, ни в лучшую сторону, можно и помолчать в тряпочку. Я, например, так и сделаю… У кого словесный понос наблюдается, пусть ко мне обратится. Вылечу…

— Верно! В самую точку! — одобрительно заулюлюкали почти все собравшиеся.

— От души сказано. Цицерон ты наш! За такие слова ему лишняя порция на обеде полагается! А еще лучше — лишняя чарка.

Даже Верка захлопала в ладоши: «Молодец, зайчик!»

— Не так часто мы собираемся, чтобы сегодня в молчанку играть, — попробовал возразить Цыпф. — Не могу поверить, что в Хохме или на Изволоке за это время ничего примечательного не случилось. На этих примерах мы должны сами учиться и других учить. Ведь по телефону сейчас не созвонишься. Да и телеграмму не дашь. Что вчера в Трехградье случилось, завтра может в Гиблой Дыре повториться…

Опять поднялся шум, как одобрительный, так и негодующий, но всех перекричала Верка, на которую нынче ну прямо стих какой-то нашел:

— А ты, собственно говоря, кто такой? — Она вскочила, отпихнув мыкающегося между сном и явью Зяблика. — Ты чего это, Левка, раскомандовался? До власти дорвался? Забыл, что сегодня я должна на этом месте сидеть? Сейчас пулей отсюда вылетишь! Тебе люди дело говорят! Нечего здесь попусту трепаться! Тебя, может, язык и кормит, а нас — ноги! Хорошо возле кухни отсиживаться да книжки почитывать! А мы сутками напролет то за варнаками, то за ангелами гоняемся!

— Хорошо, хорошо! — Цыпф демонстративно заткнул уши. — Делайте что хотите. Пусть выступают только те, у кого есть важные сообщения.

— Или соображения, — добавил Смыков. — Но все же о регламенте прошу не забывать.

— Тихо, братва! — со своего места поднялся тот самый человек, который до этого неоднократно подавал нетрезвые реплики. — Лева, как всегда, прав. Быть такого не может, чтобы в Хохме какое-нибудь чудо не приключилось. Я там недавно, сами знаете. Общим решением направлен на перевоспитание… Пока я на новое место добирался, все время голову ломал: почему его Хохмой назвали? Очень скоро все выяснилось. Оказывается, там когда-то холодное море было. По берегам народец жил, вроде чукчей, но еще диковатей. Олешек пасли, рыбу ловили, моржей били костяными гарпунами. Потом, значит, лед стаял, вечную мерзлоту развезло, ягель вымок, олешки от бескормицы передохли, море ушло и стал весь этот край теплой заболоченной лужей. В луже этой вскоре бегемоты поселились. Из Лимпопо пришлепали. Так этот народец приспособился — стал запрягать бегемотов в свои каяки и гонять на них по озерам да болотам. Разве это не хохма?

— А по существу можно? — Цыпф заскучал.

— Стал я со своей новой братвой знакомиться и в одном вонючем чуме обнаружил весьма занятную штуковину. Угадай, какую?

— Самогонный аппарат? — предположил Цыпф.

— Мимо!

— Бабу голую?

— Тоже мимо. Они там в чумах все голые… А обнаружил я, — делегат от Хохмы с торжеством оглянулся по сторонам, — боевой автомат.

— Всего лишь? — Цыпф пожал плечами. — Видел сортир во дворе? Я в нем недавно неисправный ручной пулемет утопил, чтоб дети не баловались. Можешь взять себе для коллекции.

— Ох и шутник ты, Лева… Автомат-то не наш, вот в чем загвоздка. Он вроде даже не металлический. Не то пластмасса особая, не то керамика. Но ножом не царапнешь. Калибр небольшой, миллиметра три-четыре. С обоих боков окошки имеются, как циферблаты электронных часов. Затвора нет, зато сверху прицел классный. Оптика такая, что за километр можно каждый волосок на человеке сосчитать.

— Где — на голове? — поинтересовались сбоку.

— Нет, там, где ты подумал… Кроме спускового крючка, еще какие-то кнопочки баянные имеются. Поковырял я эту хреновину ножиком, не разбирается. Даже магазин снять не удалось.

— Ты бы еще мину «Элси» ножиком поковырял, — не открывая глаз, пробормотал Зяблик. — Или ядерную боеголовку.

— Конечно же, сей предмет вы с собой не захватили, — произнес Цыпф не без сарказма. — А если захватили, то по дороге потеряли. А если не потеряли, то час назад обменяли на пуд самосада неизвестному лицу. Прав я?

— Прав, Лева… Сей предмет я сюда не захватил, Можете меня казнить. Не отдали мне дикари автомат добром, а силу применять я постеснялся. Он у них заместо идола. Священная вещь, сами понимаете. Но сюда я не с пустыми руками явился, можете не сомневаться… Сначала я все подробности выяснил. Сняли они автомат с мертвеца. И не особо давно. Оружие, значит, себе присвоили, а труп не трогали. У них покойников не хоронят: оставляют на поживу стервятникам. Посетил я это место. Костей там всяких немало валяется. Не разберешься, где чьи. Но кое-что от бедняги осталось.