Луис Сепульведа - Старик, который читал любовные романы Страница 6

– Ну так откажись. Скажи, что не можешь участвовать в охоте. Что, мол, стар ты уже для таких приключений.

– Не скажите! Мне даже иногда приходит мысль: не жениться ли еще раз? Если надумаю, попрошу вас стать моим посаженным отцом.

– Между нами, Антонио Хосе Боливар, сколько тебе лет?

– Да уж хватает. По бумагам вроде как чуть за шестьдесят, но если принять во внимание, что эти самые бумаги родители получили на меня, когда я уже вовсю ходил, то выходит, что мне вроде как под семьдесят.

Звон корабельной рынды, возвещавший о скором отплытии, заставил старика и доктора попрощаться. Старик простоял на пристани до тех пор, пока «Сукре» не скрылся из виду за изгибом речного русла. Затем, решив, что на сегодня разговоров с кем бы то ни было с него хватит, он вынул изо рта вставную челюсть, завернул ее в носовой платок и, прижимая к груди книги, направился к своему домику.

Глава третья

Читать Антонио Хосе Боливар Проаньо умел. Писать – нет. Максимум, на что хватало его каллиграфических умений, – это нацарапать как курица лапой свою собственную подпись на какой-нибудь официальной бумаге. Обычно это требовалось на всяких-разных очередных выборах, но поскольку случались они все-таки не очень часто, и главное, нерегулярно, навыки письма у Антонио Хосе Боливара, прямо скажем, не развивались и не совершенствовались.

Читал он тоже не слишком свободно. Глядя в книгу, он произносил читаемый текст вполголоса по слогам, словно пробуя на вкус каждое слово. Почти к каждому из них он возвращался, чтобы произнести его со второго-третьего раза одним махом. Затем, собрав слова воедино, он проделывал ту же операцию с целым предложением. Таким образом, шаг за шагом, строчка за строчкой, он постигал мысли и чувства, вложенные автором в текст какого-нибудь очередного литературного шедевра.

Когда старику попадалась особенно удачная, на его взгляд, фраза, а то и целый абзац, он многократно повторял этот фрагмент текста, чтобы в очередной раз убедиться в том, насколько же, оказывается, может быть прекрасен человеческий язык.

Читал он при помощи лупы. Этот предмет был вторым в списке наиболее дорогих для Антонио Хосе Боливара вещей. На первом месте была вставная челюсть.

Жил старик в хижине с единственной комнатой площадью примерно метров десять. На этом пространстве он без особых трудов разместил немногочисленные предметы обстановки, имевшиеся в его распоряжении: джутовый гамак, сундук, служивший также подставкой для примуса, и необычно высокий стол. Несколько лет назад, впервые почувствовав боль в спине, он понял – годы берут свое, и решил, что сидеть в его возрасте следует как можно реже и меньше. Тогда-то он и соорудил этот высоченный стол, за которым стоя ел и стоя же читал свои любовные романы.

От непогоды хижину защищала соломенная крыша. В той стене, что была обращена к реке, имелось небольшое окно. Поближе к нему старик и поставил стол на высоких ножках.

Прямо у входа в хижину висело старое, протертое до дыр полотенце. Тут же в коробочке лежал непременный кусок мыла, обновлявшийся каждые полгода. Мыло у него всегда водилось хорошее – настоящее, распространявшее въедливый запах животного жира. Оно одинаково хорошо отстирывало грязь с одежды, отмывало тарелки и сковородки, промывало волосы и смывало грязь с тела.

На стене, в ногах гамака, висел портрет молодой пары, исполненный кистью какого-то безвестного деревенского художника.

Изображенный на картине мужчина – не кто иной, как Антонио Хосе Боливар Проаньо – был одет в строгий синий костюм с белой рубашкой. Присутствовавший на картине галстук в полосочку на самом деле был лишь плодом творческой фантазии художника. У настоящего Антонио Хосе Боливара галстука никогда в жизни не было.

Женщина – Долорес Энкарнасьон дель Сантисимо Сакраменто Эступиньян Отавало – была изображена на картине в той одежде, которую действительно носила в жизни. Это платье по-прежнему хранилось если не как вещь в сундуке, то по крайней мере как образ в одном из дальних уголков памяти, где черным роем вьются мрачные, безжалостные слепни одиночества.

Синяя кружевная мантилья придавала дополнительное достоинство лицу женщины, позволяя при этом видеть ее роскошные черные волосы, которые, разделенные на прямой пробор, ниспадали ей на плечи. В ушах у женщины были серьги в виде крупных позолоченных колец, а шею украшали несколько нитей таких же позолоченных бус. На груди платье женщины было богато вышито фамильным узором рода Отавало. Тонкие губы изогнулись в легкой улыбке.

Они познакомились еще детьми, в Сан-Луисе – небольшом поселке в горах, у подножия вулкана Имбабура. Им было по тринадцать лет, когда родители, не особо интересуясь мнением детей, устроили их помолвку. А через два года состоялось большое торжество, в котором они-то как раз не принимали особого участия, изрядно напуганные тем, что по окончании этого веселья им предстоит считаться взрослыми самостоятельными людьми. Это их волновало куда больше, чем то, что все вокруг стали называть их мужем и женой.

Первые три года не то дети, не то супруги прожили в доме отца Долорес. Очень пожилой и давно овдовевший, он пообещал оформить завещание в пользу молодых в обмен на пожизненную о себе заботу и усердные молитвы – как за его здравие, так и по всем подобающим поводам.

Когда старик умер, молодым супругам еще не исполнилось и девятнадцати лет. В наследство им достался жалкий клочок земли, обрабатывая который, было совершенно невозможно прокормить семью. Небольшое стадо, также перешедшее к ним, пришлось продать, чтобы покрыть расходы на похороны и поминки.

Время шло. Антонио Хосе Боливар работал на своей земле и нанимался батраком к соседям, на участках которых, больших по размерам, требовались рабочие руки. Семья жила едва сводя концы с концами. Единственное, в чем у них не было недостатка, так это в злобных слухах и бесконечных пересудах соседей. Молодому мужу дела до них было мало, но они страшно отравляли жизнь несчастной Долорес Энкарнасьон дель Сантисимо Сакраменто Эступиньян Отавало.

Молодая женщина никак не могла забеременеть. Каждый месяц с ужасающей пунктуальностью ее организм выдавал соответствующее тому подтверждение, и с каждым месяцем она все сильнее чувствовала, как соседи и знакомые отторгают ее, выдавливая за рамки своего круга.

– Родилась она такой, что детей у нее не будет. Плохо это, не по-божески, – судачили между собой старухи.

– А я видела ее, когда у нее первые месячные были, – подхватывала разговор одна из женщин. – Так у нее в крови головастики были – все сплошь мертвые, – уверяла она, сама веря в то, что говорит. – В общем, мертвая она изнутри.

– Нет в ней жизни, и детей у нее не будет, – делали вывод остальные. – И зачем, спрашивается, нужна такая женщина?

Антонио Хосе Боливар Проаньо как мог пытался утешить жену. Они исходили все окрестности – от одного целителя к другому, перепробовав все травы, снадобья и заклинания, каждое из которых, по уверениям лекарей, являлось лучшим, единственно верным средством от бесплодия.

Все было напрасно. Месяц за месяцем жена Антонио Хосе Боливара уединялась в укромном уголке их дома, чтобы в очередной раз получить постыдное подтверждение своей неполноценности.

Решение уехать из родных мест было принято после того, как глава семьи получил взбесившее его предложение. «Может быть, дело-то в тебе, – сказали ему. – Отправь-ка ты ее на ярмарку одну». В общем, ему предложили отвезти жену на июньскую ярмарку, заставить ее принять участие в карнавале и общей на все село пьянке, которую односельчане устраивали незамедлительно после окончания праздничной проповеди. Из года в год повторявшийся ритуал июньских праздников в Сан-Луисе состоял в том, что стоило священнику выйти за двери церкви, как прихожане доставали принесенные с собой бутылки с тростниковой водкой и домашним – все из того же тростника – самогоном. Веселье продолжалось прямо в храме до тех пор, пока повалившиеся на пол прихожане не сплетались в полумраке в порыве плотской страсти со случайно оказавшимися рядом партнерами или партнершами.

Антонио Хосе Боливар Проаньо отверг саму вероятность того, чтобы считаться отцом ребенка, зачатого на греховном карнавале неизвестно от кого.

С другой стороны, к отъезду молодых подтолкнули известия о том, что правительство разработало план заселения амазонской сельвы. Власти обещали большие земельные наделы и техническую помощь тем, кто согласится переехать в эти негостеприимные края. Помимо тяжелого климата и отсутствия какой бы то ни было цивилизации, жизнь в этих районах осложнялась еще и тем, что их принадлежность к Эквадору в те годы активно оспаривало Перу. Впрочем, молодых это не испугало. На семейном совете они решили, что хуже их жизнь вряд ли станет, а перемена климата, вполне возможно, положительно скажется на здоровье супруги, исцелив ее от бесплодия.