Эрвин Штриттматтер - Чудодей Страница 6

— Чтоб тебе дерьмо жрать!

— Кто это сказал?

— Я сказала. — Женщина, которая кормила Станислауса, выпрямилась.

— Ты тоже можешь завтра остаться дома.

Женщина двинулась на управляющего, переваливаясь, как медведица:

— Да-а-а!

Это «да» звучало угрожающим рычанием. Она остановилась, высоко подняла тяпку и с размаху ударила управляющего рукояткой по черепу.

— Ну и ты завтра останешься дома! — крикнула она.

Управляющий со стоном закатил глаза, сплюнул кровь и, шатаясь, ушел. Все женщины, выпрямившись, смотрели ему вслед.

— Хороши крестные! — кричала разъяренная Лена. — Отбирают у детей несчастную картошку!

Эльзбет, плача, жаловалась матери:

— Что я могла сделать? Не давать же ему второй раз швырять Станислауса.

Лена выкрикивала нечто совсем кощунственное:

— И кто это придумал, чтобы люди рожали детей?

А в это же время управляющий лежал в своей постели. Его толстая жена протиснулась в дверь. Она принесла компресс — тряпку, смоченную в уксусе.

— Он же действительно мой крестник!

— Отстань! — управляющий сплюнул кровь.

— Так уж обязательно надо было прогнать девушку?!

— Да, обязательно! Не раздражай меня! И без того все вертится перед глазами. У меня сотрясение мозга!

Жена положила ему компресс на голову.

— Что тебе сказал инспектор?

Он застонал.

— Нужно уволить женщин. Вчера вечером нам прислали военнопленных. Им платить не надо. Достаточно только кормить капустной похлебкой. Это нам выгоднее.

— Нам?.. Что нам с тобой от этого?

Управляющий молчал.

6

Станислаус пожирает голову лани, а учитель Клюглер вследствие внутреннего роста перерастает свои пределы.

Станислаусу исполнилось девять лет. Война кончилась. Отец снова топал на стекольную фабрику. Миру снова нужно было стекло. Казалось, будто Густава и всех ему подобных только затем и погнали на войну, чтобы они разбивали стекла. Дела снова пошли на лад. К сожалению, только не у Густава. Он не стал директором стекольной фабрики в колониях. Да и колоний уже не было. Каждому приходилось выкручиваться как сумеет. Густав много скитался по свету, но это ничего ему не принесло. Он по-прежнему говорил быстрее, чем думал, да ко всему еще стал ненавидеть тех, кто не был на войне.

Лена снова занималась хозяйством. Недоставало еще, чтобы на фабриках бабы отбивали работу у мужчин.

Однако она уже не была прежней смирной женой. У нее испортился характер — она стала сварлива. Ее высушили стеклоплавильные печи. Благородные образы из книг ютились в самом дальнем уголке ее сердца. У нее чуть было не родился восьмой ребенок. Но Лена взбунтовалась.

— Ни за что, уж лучше в тюрьму!

Восьмой ребенок не появился. Любовь Бюднеров усыхала.

Эльзбет отправили в город. Пусть на людей посмотрит и себя покажет, может, удачно замуж выйдет, она того стоит, решила Лена.

Эльзбет нанялась на работу к дельцу, который подкрашивал воду, добавлял в нее сахарину и углекислого натрия и разливал в бутылки. Называлось это попеременно то минеральной водой, то лимонадом, то детским шампанским, то спортивным пивом. Хотя Эльзбет нанимали в горничные, но у этого лимонадного фабриканта служило значительно больше горничных, чем могло потребоваться его жене, и поэтому им всем поручали мыть бутылки.

— Постарайся отличиться, выдвинуться, чтоб тебя заметили и перевели на кухню. Ведь не всякой удается стать горничной, — советовала ей Лена.

Эльзбет молча кивала. Через несколько месяцев, приехав домой погостить, она привезла с собой новое платье для танцев, отцу — сигару, матери — фартук и леденцы для детей. Ее любимец Станислаус получил раскрашенную картонную лань. Когда он увидел, как братья и сестры жадно поглощают лакомства, он откусил у своей картонной лани голову и проглотил ее.

— Вот он уже и начинает, — многозначительно сказал папаша Густав.

После войны в деревне во многих домах копошились новые дети.

— Я где-то читал, что после войн обычно рождается, как бы это сказать, больше мальчиков, чем девочек, — говорил учитель Клюглер своей жене.

Жена погладила свою плоскую грудь.

— Я этого не замечаю.

Ей не следовало бы так говорить, но уж очень хотелось хоть чуточку уязвить мужа. Он был не из тех, что беспечно плодили детей. Война не сделала учителя Клюглера более жизнелюбивым. Он охотно последовал призыву кайзера. Ему представлялось, что, вступая в армию, он окажется на полпути к колониям. Перед ним, с его образованием, откроется дорога к вершинам благополучия. Но его прыть несколько поубавилась уже на третий день пребывания в казарме. Ротный фельдфебель объявил, что требуется солдат с образованием. Учитель Клюглер стремительно ринулся вперед. Он едва не опрокинул стоявшего перед строем ефрейтора. Учитель Клюглер оказался не единственным интеллигентом в роте — человек двадцать откликнулись на вызов. Но Клюглер был впереди всех, он шагнул шире других и стал денщиком ротного фельдфебеля. Вскоре вся рота потешалась над ним.

— Послушайте, Клюглер, что вы читали о земном притяжении? — спрашивал, например, фельдфебель.

Клюглер вытягивался по струнке и щелкал каблуками, щелкал с такой силой, что левую ногу относило в сторону и он чуть не падал. Но это не мешало ему произнести поучительным тоном:

— Я читал, что сила земного притяжения основывается на скорости ее вращения. Как бы это сказать, определяет силу тяжести…

— Отлично, Клюглер, — прерывал его фельдфебель, — доказательство этому — мои сапоги. Они притягивают к себе земную грязь. Вычистить! Шагом марш!

Учитель Клюглер все четыре года доблестно следовал за своим фельдфебелем, сперва бодро маршируя, потом хромая и под конец — дрожа. А когда война кончилась, он узнал, что за всю преданность отечеству вознагражден тем, что в деревню прислали второго учителя и тот стал директором школы и его начальником.

— Вот ты и дождался, — говорила фрау Клюглер, штопая занавеску. — Ты покупаешь и читаешь самые невероятные книги, а другие тем временем делают карьеру.

— Мне не суждено внешнее преуспевание. Зато я расту внутренне и, как бы это сказать, перерастаю свои пределы.

Фрау Клюглер поглядела на мужа и заткнула уши. Вероятно, она боялась, что внутренний рост разорвет его и он лопнет.

Новый учитель, Гербер, был старше Клюглера. Он брил всю голову, от лба до затылка. Так было практичнее и удобнее для лысины. Его брила жена. Глаза учителя Гербера постоянно искали, из чего бы извлечь выгоду, а душа его была сурова и скрытна.

В двух крытых повозках привезли вещи, в крестьянской телеге доставили дрова и живность. Прибыл новый учитель.

— Сами понимаете, что я со всеми своими вещами не смогу здесь разместиться, если вы не согласитесь, как и подобает младшему учителю, переехать в верхний этаж, — вкрадчивым голосом сказал учитель Гербер учителю Клюглеру. — К тому же я не сомневаюсь, что вам не захочется жить подо мной. Видите мои инструменты? Я плотничаю, слесарничаю, сам чиню свою обувь, клепаю и паяю. Кроме того, здесь я собираюсь еще сам колоть свиней. Мужчина должен все уметь.

Об этом и речи быть не могло. Учитель Клюглер не хотел, чтобы грубые шумы мешали его занятиям. Он переехал во второй этаж школьного здания. Жены фыркали друг на друга, как две мартовские кошки. Мужья поладили. Каждый из них считал другого ничтожеством.

Учитель Гербер приехал в деревню на пасху. Станислаус стал его учеником. До той поры никто еще не знал скрытых дарований Станислауса, но их обнаружили педагогические методы учителя Гербера.

7

Станислаус исправляет историю юноши из Наина, а учитель Гербер полагает, что у евангелической церкви появится святой.

Учитель Гербер строил крольчатник. Занятия в школе мешали этой важной работе, но преподавание религии он считал наиболее значительным из всех предметов. Сам он метил на место церковного регента, благо он играл на скрипке и на фисгармонии не хуже, чем паял и лудил, а паял и лудил не лучше, чем играл на скрипке и фисгармонии.

Учитель Гербер вызвал первого ученика и первую ученицу. Им он велел наблюдать за тем, как другие будут рассказывать историю юноши из Наина.

— Кто будет озорничать, безобразничать, того тотчас же записывать на доску. Таков приказ!

Пообещав собственноручно расправиться с нарушителями порядка, он отправился в крольчатник.

Ученики один за другим пересказывали историю юноши из Наина. Время от времени на доску записывали имя того или иного проштрафившегося школьника. Краснощекий парень влез на скамью и испортил портрет президента республики Эберта. Он засунул мизинец в нос этому серьезному дяде. Другой, вихрастый, плюнул в цветы учителя Гербера, стоящие на подоконнике. Одна девочка испортила воздух. Так утверждали мальчики. Нельзя же было, чтобы у девчонок доска оставалась пустой.