Милорад Павич - Другое тело Страница 6

— Что же это за стих, который продается, да еще так дорого, как ты сказал? Это что — какое-то заклинание, заговор от сглаза или еще что-нибудь в таком роде?

— Нет. Стих написан на языке более старом, чем сама смерть, на этрусском, а Венеция — младшая сестра этрусков. Я его не понимаю, но он обладает силой. Если решитесь его купить, отыщите мою гондолу. Над ней балдахин с иконой святого Себастьяна. Вон, видите там икону? По ней вы нас и узнаете. Пойдем с вами поесть черных спагетти, и за столом я расскажу вам все, что следует знать владельцу этого стиха. А теперь мне пора.

Когда Захария оказался один на мощенной камнем площадке перед домом, раздался звон какой-то невидимой ему колокольни. Его окружала осевшая глубоко в туман тишина, и каждый удар церковного колокола, казалось, замерзал и оставался в ней навсегда.

Захария медленно поднялся по ступеням в здание, машинально подгадывая каждый шаг к следующему удару далекого колокола. Наверху ему показали предназначенную для него комнату. Здесь пахло позавчерашним днем, тем самым, когда он еще ехал в коляске через Альпы. Открыв шкаф, он обнаружил в нем крюки для одежды, приспособление для умывания (стеклянный таз на треноге), а также висящий на внутренней стороне дверцы и прикованный к ней цепочкой гребень для расчесывания париков. Но особенно удивило и обрадовало его то, что в глубине шкафа было окно, которое смотрело на скрещение двух каналов — Сан-Джованни-Хризостомо и канала Чудес. На подоконнике лежали яблоки и стояла бутылка воды. Он поглядел в окно, где в тумане тонул день, и принялся доставать из сундучка свои вещи. Несколько книг, среди которых были и сочинения Иоанна Златоуста, того самого греческого церковного проповедника, чьим именем назывался канал, на берегу которого Захария теперь жил. В его комнате имелся резной комод прошлого века, с прекрасной резьбой, представлявшей собой цветы, его верхнюю доску можно было использовать в качестве письменного стола. Сюда он положил перья, песочницу и бумагу, а на бумагу поставил звонок для вызова прислуги, ручка которого заканчивалась небольшим кольцом со вставленным в него зеркальцем. В один из ящиков убрал свой рукописный шедевр — роскошно украшенный сборник песен с нотами, под названием «Приветствие Моисею Путнику». Правда, это была всего лишь копия, потому что оригинал, гораздо более роскошный и окончательно доработанный, остался у самого владыки, Моисея Путника, где-то в Бачке. Потом господин Захария бросил красную подушку на кровать в своей новой комнате и решил пройтись, размять ноги, которые у него затекли после тряски в дорожной коляске и качки в лодке. Проходя через дом к выходу, он заметил в одной из ниш скульптуру Вольтера, наряженную в настоящий камзол из красного шелка. На шее у Вольтера было жабо — кружевной воротник. Рассматривая эту диковину, Захария почувствовал какой-то странный запах, который исходил от стенного шкафа на лестничной площадке и из сундуков под окнами прихожей. Весь дом был пропитан ароматами сушеных цветов, фруктов, трав и самых разных растений. По подоконникам были расставлены разноцветные стеклянные сосуды, банки и бокалы из Мурано и Мурсии, наполненные бутонами, веточками, сосновыми иголками и кусочками древесной коры… Кто-то в этом доме интересовался лечебными травами.

Выйдя из дома, он пустился по улице куда глаза глядят. И тут же заблудился в испарениях среди мостов, а когда вдруг вышел на какую-то площадь, то первое, что возникло перед ним из тумана, была девушка. Ее явление, а лучше сказать, ее неземная красота и благородство движений поразили его как гром среди ясного неба, он перепугался и бросился на другую сторону площади, решительно стремясь избежать любого искушения, но увидел, что девушка идет в том же направлении. Тогда он обратился в бегство, и бежал он до тех пор, пока путь ему не преградила вода. Пришлось возвращаться на площадь, где девушки, разумеется, уже не было и где он прочитал название кирпичной готической церкви:

Santi Giovanni е Paolo

Теперь он хотя бы знал, где ему, может быть, удастся снова увидеть ее, если, конечно, он преодолеет страх и если она здесь иногда бывает.

Так в этот первый день в Венеции у него возникло совершенно неожиданное и незнакомое ему чувство — страх перед красотой. Вечером он, объятый удивлением и страхом перед этим новым страхом, заснул в своей венецианской постели, которая вообще-то была обычной матросской койкой. Разбудила его музыка.

Из соседней комнаты доносились звуки чембало, потом послышался и женский альт, горячий, как напиток, сваренный на черном сахаре. Захария вскочил, словно его ужалили. Неизвестная девушка исполняла его собственную композицию. Ту самую, нотная запись которой была в его рукописном сборнике песен «Приветствие Моисею Путнику».

«Этого не может быть!» — первое, что пронеслось в его мозгу. Откуда здесь, в Венеции, в первый день как он приехал, кто-то может уже не только знать его неопубликованную композицию, но и исполнять ее с чарующим совершенством? Он вскочил с постели, выдвинул ящик комода, но рукописный сборник стихов с нотами спокойно лежал там же, куда он положил его накануне вечером. Так что дело становилось совершенно необъяснимым. Мягкий и теплый голос по-прежнему лился из соседней комнаты, и он заслушался, оставшись на несколько мгновений в собственных объятиях и в полном недоумении. Потом очнулся, кое-как натянул на себя одежду и без всяких колебаний ринулся в ту часть дома, откуда доносилась музыка. Но стоило ему открыть дверь в ту комнату, где музицировали, как он тут же захлопнул ее, даже не попытавшись войти. Канал, на берегу которого он поселился, недаром назывался Рио-дельи-Мираколи — канал Чудес. В соседней комнате за чембало из розового дерева сидела и пела его сочинение та самая девушка, которую он несколько часов назад встретил на площади. Та самая девушка, красота которой привела его в ужас и заставила бежать без оглядки. Теперь ему предстояло встретиться с ней, но он не знал как.

Она знала.

2. Мост Сисек

В тот день Захария в первый раз отправился в венецианскую типографию кира Димитриса Теодосия, куда был приглашен работать корректором. Грек публиковал в Венеции издания на греческом и славяно-сербском языках, — в сущности, это были книги для ортодоксов, то есть для тех, кто принадлежал к православной вере, — и потом распространял их по всем концам Австрийской империи, где имелось сербское население. В тот первый день грек принял Захарию очень хорошо. «Мы едва дождались, когда вы приедете», — заметил он, при этом, правда, осталось непонятно, действительно ли он так думает, или же только говорит. Это был старичок с обостренным нюхом, он то и дело отгонял от себя табачный дым и дыхание собеседника. В кармане жилетки он носил постоянно застегнутый пряжкой молитвенник, на котором было написано, что он отпечатан в «славяно-греческой типографии Димитриса Теодосия». В его канцелярии, конечно же, лежала заблаговременно полученная бумага, curriculum vitae, нового помощника.

Из документа следовало, что Захария Стефанович Орфелин (год рождения 1726-й), греческого ортодоксального вероисповедания, принадлежит к числу подданных Австрийской империи, а по национальности славяно-сербского происхождения. Служить начал в Нови-Саде, одном большом городе на Дунае, в качестве «славянския школы магистра». В середине века проживал и учился граверным художествам и живописи в Будиме, Вене и Аугсбурге. (Здесь, как и обычно в документах такого рода, обойдены молчанием две жалобы на него местным властям за неоплаченные уроки музыки, которые он брал у одного словацкого чембалиста, изгнанного в свое время из Пешта.) Известность Орфелин получил в 1757 году, когда по случаю интронизации епископа Бачки Моисея Путника вручил виновнику торжеств великолепное художественно оформленное рукописное издание сборника песен собственного сочинения. Это «Приветствие Моисею Путнику» охватывало такие виды прекрасного, как поэзия, изобразительное искусство, музыка и сценическое воплощение, и открыло его автору путь к новым достижениям, в частности Захария вскоре был принят на службу канцеляристом к митрополиту Павлу Ненадовичу в Карловцах и начал работу над роскошно оформленными грамотами и церковными документами. (В этом месте составитель умолчал о женитьбе господина Захарии.) Из Вены, где он находился с митрополитом, Орфелин привез в Карловцы, ко двору митрополита, оборудование для типографии. С этого времени начинается его деятельность издателя и гравера. В 1760 году он издает «Оду на воспоминание Второго Христова пришествия» и создает эскиз малой и большой башен соборной церкви в Карловцах. (Здесь нет ни слова о рождении его ребенка, мальчика.) С 1761 года Захария снова пишет стихи и отсылает их в Венецию, где они выходят в свет отдельными книжечками в тамошней типографии Теодосия, однако из-за содержащихся в них политических идей у Захарии начинаются неприятности и с митрополитом, и с австрийскими властями. (Здесь умалчивается о том, что Захария был изгнан со службы при дворе митрополита…)