Виктория Платова - Мария в поисках кита Страница 6

Я (собирая черепки): Хотите издаваться тиражом в три тысячи экземпляров? Это и есть, по-вашему, настоящая литература?

ВПЗР (норовя попасть в меня очередной салатницей): В нашей сучьей стране с ее извращенными понятиями об истинных ценностях — это и есть!

Я: Вообще-то между тиражами и размером гонорара существует прямая зависимость. Разве вы не замечали? Хотите посмертной славы или денег и популярности сейчас?

ВПЗР: Ты, конечно, на стороне денег, корыстолюбивая маленькая дешевка! Вот всегда, всегда знала, что ты поклоняешься не таланту, а золотому тельцу!.. Как, впрочем, и остальные недоноски во всем этом через задницу склепанном мире!..

Я: За исключением вас, разумеется.

ВПЗР: Да, за исключением тибетских монахов и меня!..

Примечание: Тибетские монахи так же далеки от ВПЗР, как далек от разрешения вопрос с продовольствием в черной Африке. Не в том плане, что монахи — глубоко религиозны, а ВПЗР — самая настоящая, неподдельная безбожница. ВПЗР, несмотря на все декларации, больше всего ценит собственный комфорт, который только деньги и могут обеспечить. И еще — посуду она тоже бьет избирательно: ни одной тарелки дороже 30 рублей за штуку не пострадало (и сервиз «Виллерой и Бох» как стоял целехонький, так и стоит). И еще — она ни разу не номинировалась на премию принца Астурийского и британский Букер и никаким почетным гражданином Рейкьявика не является. Некоторые (далеко не всегда основные) европейские языки и слитые в унитаз лекции в Принстоне — это да. А Пулитцеровская премия и Пен-клуб — нет. Ложную ВПЗР ни за что не отклеить от истинной, и это тоже подпадает под определение «знатная мистификаторша».

Страстно желая стать признанной повсеместно, ВПЗР панически боится любой публичности. Вернее, делает вид, что ненавидит ее, а на самом деле — боится. Публичность предполагает перетряхивание белья, коего у ВПЗР никогда не было в избытке. Слово «белье» я употребляю здесь по прямому назначению. Во всем, что касается носильных вещей, она крайне минималистична. Пара-тройка свитеров, пара-тройка штанов, несколько «ток-шоу юбчонок, чтобы не выглядеть на экране спустившимся с гор парнокопытным»; блузка и туфли на каблуках — опять же «для ублажения уродов, пялящихся в зомбоящик». Две водолазки приглушенных цветов, две джинсовых рубахи. Летние ботинки, зимние ботинки. Жилетка. Вот, пожалуй, и все. ВПЗР просто не способна посмотреть на себя критически.

ВПЗР: И чем, скажи на милость, тебе не угодил мой свитер?

Я: Мало того, что он был куплен в секонд-хэнде…

ВПЗР: Одеваться в секонд-хэнде — моя фишка. Все это знают.

Я: Эта фишка давно вышла из моды.

ВПЗР: Да и наплевать… Кстати… (тут ВПЗР впадает в глубокую задумчивость) …а что я носила до сего прекрасного свитера?

Я: До сего прекрасного свитера была эпоха динозавров. Мел. Или триас.

Мел или триас — чистая правда. Почти. Вспомнить, в чем была ВПЗР до того, как влезла в эту судьбоносную тряпку, не представляется возможным по причине давности лет. Наверняка — такую же судьбоносную тряпку.

Я: И это, заметьте, не гипербола.

ВПЗР: Я знаю. На гиперболы ты не способна в принципе. Равно, как и на развернутые метафоры, оригинальные сравнения и вообще… на поток сознания, от которого захватывает дух.

Я: Ни секунды на это не претендую. Всем известно, что такой поток сознания можете генерировать только вы…

ВПЗР: И когда только его по достоинству оценят?

Я: Когда-нибудь да оценят.

ВПЗР: Его давно бы уже оценили, если бы мой агент не был такой ленивой овцой!..

Года три, как я приучила себя не реагировать на постоянно всплывающую тему «ленивой овцы». И на то, что во всех мнимых и подлинных неудачах ВПЗР виновата только я, никто иной. Я, которая напрасно жрет хлеб, нимало не заботясь о продвижении своего сверхвыдающегося работодателя прямиком в заоблачную высь — туда, где расположено мемориальное кладбище литературных селебретис всех видов и мастей. Надписи на надгробиях — вот что привлекает ВПЗР!.. Сплошные панегирики, сплошные констатации непреходящей роли в истории культуры и — шире — в истории так нелюбимого ВПЗР человечества.

У нее и текст для собственной эпитафии заготовлен. Что-то вроде «Большому таланту Гениальной — от почитателей изумленных».

Ни больше ни меньше. И всегда свежие цветы. Не пафосные, но со значением. И с подтекстом. Ирисы — «твоя дружба много значит для нас». Красные камелии — «Ты как пламя в нашем сердце». Хризантемы — «Позволь нам любить тебя вечно».

Да-а…

Но надо знать ВПЗР! — Она и под могильной плитой не оставит гипотетические стенания поклонников без ответа. Обязательно отыщет способ брызнуть в них ядовитой слюной. Или, за неимением слюны, произрастет расхристанным кустом бальзамина: «Ха-ха-ха, ушлёпки! Мы, мать вашу, с вами не равны!»

Никто ей не ровня — и в этом вся ВПЗР.

Да-а…

Ей не нравится, когда ее не узнают, но и когда узнают — не нравится тоже. «Ложная скромность — первый признак гордыни, — говорит в таких случаях Катушкин. — И как ты до сих пор не удавила ее, Ти?»

Катушкин — партнер ВПЗР по покеру, один из немногих, кто вхож в дом и кто подпадает под весьма условное (в ее случае) определение «мой старинный друг».

Собственно, Катушкин старинный и сам по себе. В смысле — человек в возрасте. Ему за сорок, он переплетчик и реставрирует книги. Занятие довольно романтическое, требующее не только терпения, но и известной доли нежности.

Катушкин — нежный. Мягкий. Катушкин — большая умница, влияние книжных раритетов и фолиантов даром не прошло. При этом Катушкин может починить кран, поменять фильтр, вкрутить лампочку, прибить отошедший в коридоре плинтус и поклеить обои. ВПЗР без всякого зазрения совести пользуется прикладными навыками Катушкина, не забывая при этом хамить ему, третировать его и оттачивать на кем свое желчное остроумие.

И не было случая, чтобы Катушкин ответил ударом на удар или оскорблением на оскорбление. Не было случая, чтобы он выиграл у ВПЗР в покер. Даже имея на руках расклад близкий к «ройял флеш».

«Себе дороже, — оправдывается Катушкин. — Она меня и прибить может, с нее станется. А хотелось бы пожить еще немного. Хоть жизнь и грустная штука».

Еще одно из оправданий катушкинского малодушия выглядит так: «Не будем волновать понапрасну нашего гения. Ему еще не одну нетленку писать…» Проговаривается данный текст без всякой иронии, и тут уж я сама готова удавить Катушкина — за откровенное пресмыкательство. За низкопоклонство перед вздорной бабенкой, исчадием ада, квинтэссенцией мелких человеческих пороков, потому что на крупные ВПЗР не способна. Так и есть: ВПЗР — демон карманного формата.

А Катушкин — ангел карманного формата.

Их знакомство уходит корнями в мел. Или в триас. Ни один, ни другая толком не могут вспомнить, как именно оно произошло. Вернее, у обоих разные трактовки случившегося тысячелетия назад.

ВЕРСИЯ КАТУШКИНА: периферийная дива ВПЗР была подобрана студентом института Культуры Катушкиным прямо на улице, в состоянии сильного алкогольного опьянения. ВПЗР дефилировала по тротуару босиком, хотя на дворе стоял октябрь, и при себе имела небольшую сумку с вещами и документами. На сумке красовалась самопальная трафаретная надпись «SEXY NAUGHTY BITCHY»[4] — Катушкин хорошо это запомнил. Точного перевода этой фразы он не знал, поскольку в институте изучал немецкий, а в курсе школьного английского таких слов быть не могло по определению. Возможно, знай чертов перевод, Катушкин поостерегся бы приводить ВПЗР домой, в крохотную однокомнатную квартиру с мамахен и котом по кличке Ашшурбанипал или просто Шурик.

Возможно, хотя, скорее всего, — нет. Катушкин — сердобольный. И он не оставил бы на улице беспомощную девушку — любую, а не только ВПЗР.

Примечание: Лучше бы Катушкину встретилась любая другая девушка! Или динозавр. Или археоптерикс. Тогда бы его жизнь сложилась по-иному. Не обязательно счастливее, но — по-иному…

Так или иначе, но ВПЗР тормознулась у Катушкина с мамахен и Шуриком почти на год. И уже через неделю после вселения начала устанавливать свои порядки. Мамахен (такая же сердобольная и безответная, как Катушкин) была выдворена на кухню, сама же ВПЗР угнездилась на фамильной кровати из красного дерева и прибрала к рукам фамильную же китайскую ширму с цаплями. Дислокация самого Катушкина изменений не претерпела: он как спал на раскладном кресле у двери, так там и остался.