Анна Гавальда - Утешительная партия игры в петанк Страница 6

Тем временем появилась Лоранс. Она сидела на краю дивана, и любимый зять уже вовсю грузил ее своими крупномасштабными планами обновления отдела приправ.

Ну хорошо, это был ее вечер, ее день рождения, она весь день работала, но… ну все же… Мы ведь почти неделю не виделись… Неужели у нее не возникло желания найти меня? Встать мне навстречу? Улыбнуться? Хотя бы взглянуть на меня?

Я подошел, встал у нее за спиной, положил руку ей на плечо.

– Нет-нет, ты прав, это хорошая мысль, ставить кетчупы вместе с другими томатными соусами…

Это все, на что я сумел ее вдохновить.

Enjoy.

Пока мы шли в столовую, она наконец меня вычислила, как сказали бы этажом выше:

– Как съездил?

– Отлично, спасибо.

– И что же ты мне привез в подарок? Ведь ты не забыл, что мне сегодня двадцать? – кокетливо спросила она, цепляясь за мою руку, – наверно, что-нибудь от Фаберже?

Ну да, конечно. В духе семьи…

– Матрешек я тебе привез, – проворчал я, – знаешь, такая красивая куколка: чем больше проявляешь к ней интерес, тем мельче она оказывается…

– Это ты про меня? – пошутила она, удаляясь.

Нет. Про себя.

Она пошутила.

Она пошутила, удаляясь.

Именно эта ее манера общения и покорила меня когда-то, много лет назад: пока ее муж объяснял мне суть своего заказа, двигая взад-вперед по сигаре бумажное кольцо, ее ступня скользила по моей ноге. Его игра с этим невинным клочком бумаги, представлялось мне тогда… весьма опрометчивой…

Да… Любая другая на ее месте отреагировала бы иначе: более предсказуемо, более агрессивно. «Это ты про меня?» – другая произнесла бы это издевательски, злобно, гневно, притворно, насмешливо, сверкнула бы глазами, устроила бы истерику или еще что-нибудь в том же роде, может, и не так сурово, – но не она. Только не она. Не бесподобная Лоранс Верн…

Дело было зимой, я встретился с ними в шикарном ресторане в восьмом округе. Ее муж пригласил меня на чашечку кофе. Понятное дело… Я же наемный работник, а не клиент.

В лучшем случае, шоколадку или печеньице к кофе подадут.

И вот я предстал перед ними: запыхавшийся, растрепанный, нагруженный. С каской в руке и рулонами чертежей под мышкой. За мной по пятам шел официант, он был ошеломлен, но старался услужить, освобождая меня от моего барахла. Забрав у меня из рук мою замызганную куртку, он удалился, придирчиво вглядываясь в палевый ковролин. Видимо, выискивая следы смазки, грязи или еще какого-нибудь дерьма.

Все это длилась несколько секунд, но я успел развеселиться.

Я стоял у стола, ироничный, насмешливый, разматывал свой длинный шарф, понемножку начиная согреваться, и тут мы случайно встретились с ней глазами.

Она подумала, или угадала, или ей захотелось верить, что моя улыбка адресована ей, тогда как меня рассмешила сама ситуация: она казалась мне столь же абсурдной, как и весь ее мир, эти люди, на которых я вынужден был работать (в то время я считал, что перестраивать новую двухэтажную квартиру, «только мрамор не трогайте», какому-то прохвосту, заработавшему на торговле кожей – это такая пошлость! Но куда деваться от налогов? Ох уж эти налоги! Ле Корбюзье бы такого не пережил!) (с тех пор я изменился: располнел на деловых обедах, запасся грамотными претензиями к налоговым службам. Смирился с потерей иллюзий. Да и с мрамором тоже…), – неприемлемое для меня общество, твердил я себе, где, на самом деле, и меня самого не то чтобы принимали, а так, разве что приглашали на кофе, присесть к столу, пока другой лакей с уже заляпанной скатерти сметает последние крошки.

Свою враждебность я замаскировал улыбкой. Вышло недоразумение.

Первое.

Но забавное…

Забавное, и в свою очередь обманчивое, ибо ее уверенность в себе, ее откровенные взгляды и столь приятное мне безрассудство – как выяснилось довольно быстро, всем этим я был обязан скорее достоинствам господина Тайттингера, [17] нежели собственному весьма сомнительному обаянию. Как бы то ни было… Я чувствовал большой палец ее ноги в ложбинке моего колена, и пытался сосредоточиться на пожеланиях ее мужа.

Он спрашивал насчет плана их спальни. «Чтобы было просторно и, в то же время, интимно», – в который раз повторил он, пялясь в мои чертежи.

– Не правда ли, дорогая? Ты со мной согласна?

– Что, прости?

– Я про спальню! – раздраженно выдохнул он вместе с клубом дыма. – Тебе что, совсем не интересно?

Она была согласна. Вот только ее красивая ножка немножко заблудилась.

Я полюбил ее именно такой, чего теперь жаловаться, когда она удаляется шутя…

За ремонтом следила она. Наши встречи участились, по мере продвижения работ мои перспективы становились все менее отчетливыми, ее рукопожатия – не такими быстрыми, уже не так мешали несущие стены, зато все больше мешали рабочие.

Наконец, однажды вечером, под предлогом то ли слишком темного, то ли слишком светлого паркета, она и сама не могла толком объяснить, она потребовала, чтобы я приехал сию же минуту.

Так мы с ней первыми опробовали эту восхитительную спальню… На застеленном пленкой полу, просторно и интимно, посреди окурков и банок уайт-спирита…

Оделась молча, прошлась, отворила какую-то дверь, захлопнула, вернулась ко мне, разглаживая юбку, и вдруг объявила:

– Я никогда не буду здесь жить.

Сказала без всякого вызова, горечи или агрессии в голосе. Не будет здесь жить, и все…

Мы выключили свет, в темноте стали спускаться по лестнице.

– Знаете, у меня маленькая дочка, – поведала она мне на лестничной площадке между этажами, а когда я стучал в окошко консьержки, чтобы отдать ключи, добавила совсем тихо, для самой себя:

«Мне кажется, моя девочка заслуживает лучшего…»

О! Ритуал рассаживания за столом. Лучший момент вечеринки…

– Так… Лоранс… ты справа от меня, – командует наш патриарх, – потом вы, Ги (бедняжка… весь ужин слушать про скоропортящиеся продукты, воровство и дрязги персонала…), ты, Мадо, потом Клер, потом…

– Да нет же! – раздражается мама, отбирая у него из рук листок бумаги. Мы же договорились, Шарль, потом Франсуаза… Ой, так не пойдет… Теперь нам не хватает одного мужчины…

Ох уж эти рассаживания.

Клер смотрела на меня. Она-то знала, кого не хватает… Я улыбнулся ей, она с невозмутимым видом пожала плечами, как всегда не принимая моего сочувствия.

Когда мы вот так смотрели друг на друга, он уже был не в счет…

Не медля ни минуты, она придвинула стоявший перед ней стул, развернула салфетку и позвала нашего любимого бака-лейшика:

– Эй, Гиту, иди сюда! Садись рядом и объясни мне еще раз, на что я могу рассчитывать со своими тремя очками по вашей системе скидок.

Мама вздохнула и сдалась:

– Да ну вас… садитесь, как хотите…

У нее талант, думал я.

И какой…

Да, моей замечательной сестренке все под силу. Она в два счета сорвет вам план рассадки и разрядит обстановку на семейном ужине, без обид расшевелит избалованных подростков, сможет завоевать любовь даже такой женщины, как Лоранс (разумеется, со старшими сестрами отношения у нее не сложились, что в глубине души меня только радовало), добиться уважения коллег («дело, за которое взялась Баланда, которое Баланда защищала в суде и выиграла, дело, считавшееся безнадежным» – прочел я о ней однажды в одном серьезном журнале по проблемам градостроительства), но при всем своем уме, тонкости и благоразумии, эта «малышка Вобан», [18] как прозвали ее в авторитетных кругах, ничего не могла поделать со своим сердцем.

Мужчина, которого не хватало сегодня вечером, не хватало уже многие годы, на самом деле существовал. Просто сейчас он, наверное, тоже был со своей семьей. При жене (или «с мамочкой», как смеясь говорила Клер, чрезмерным весельем выдавая свою неискренность).

Герой в домашних тапочках…

А ведь из-за этого жирного ублюдка мы с ней чуть было не поссорились… «Нет, Шарль, не говори так… Он не жирный…» Вот так, по-идиотски, защищала она его, когда я еще донкихотствовал и старался бороться против этого пустомели. Больше я этим не занимаюсь, даже не пытаюсь. Если мужчина, пусть и худой, способен в здравом уме и со всей серьезностью сказать такой женщине, как она: «Потерпи, я уйду к тебе, когда дочки подрастут», то не стоит он и пучка соломы из кормушки старика Росинанта.

Чтоб он сдох.

«Почему ты не бросишь его?» – донимал я ее.

«Не знаю. Наверно, потому что я ему не нужна…»

Это все, что она могла сказать в свою защиту. Это она-то… Наша… Наша путеводная звезда и гроза Дворца Правосудия…

Безнадежный случай.

Я перестал ее донимать… Устал, да и потом, если честно, я и в собственном доме был неспособен навести порядок…

Какой из меня прокурор, руки коротки.

К тому же, разрыв отношений излечивает не всегда, и что там творится, в темных закоулках ее, пусть и родственной мне, души, даже мне, ее брату, неведомо, слишком уж скользкая тема. Так что больше мы об этом не говорим. И она отключает сотовый. И пожимает плечами. И такова жизнь. И она смеется. И потешается над нашим подвернувшимся под руку «чемпионом», чтобы забыться.