Сергей Каледин - Записки гробокопателя Страница 6

Петр Иванович удивился, с какой легкостью этот толстый и соплявка эта стали называть его на «ты» и «Васиным». Главное, почему-то не было обидно. Уж больно Пашка вежливо слова произносил. По-иностранному как-то, а у пигалицы вообще смешно получалось. Петр Иванович положил на противень еще одну ногу.

— Всё. И чтоб без претензиев. У тебя родители не миллионеры. Машину взяли, квартиру купили, а ты еще дерешь, как потерпевший. Ясно?

— Спагеттей побольше, пожалуйста, — твердил свое Пашка. — Если в шкафу не имеется, у нас есть резерв. Мама, где у нас резерв?

— Не трог мать! — Петр Иванович укоризненно покачал головой, но полпачки макарон все же дозасунул в кипящую кастрюлю. — Всё.

Но Пашка продолжал нависать над кастрюлей.

— Я смолоду тоже здоров был жрать, — сказал Петр Иванович, помешивая макароны. — В войну пацаном наголодался… У нас в деревне немцы стояли. Охотиться любили. А зайцев, несмотря, почему-то не ели. Повар у них Макс в нашей избе поселился. Сварит ведро супа перлового и на помойку волочит солдаты, мол, с зайчатиной жрать отказываются. А мне мигнет. А вместо, чем на землю, мне в кастрюлю перельет. Потом узнали — за Можай Макса загнали.

— Зачем?

— За суп. За то, что меня с матерью тишком подкармливал. Не положено. А вообще у нас немцы были люди, как люди. Матушка моя, если б грамотная была, ушла бы с ними. У нас много с немцами ушло…

— Врешь! — крикнул Пашка.

— Рад бы, Павел, поднаврать малку, только это голая правда.

— Павел, немедленно извинись перед Петром Ивановичем! — взвизгнула Алка.

— Да ладно, Аллочка. Мне бы сказали, я бы тоже не поверил. Было, куда денешься. Люди как люди. А вот ваших они, несмотря, передушили сто миллионов.

— Десять…

— Какая разница, где десять, там и сто. Вот как это понять, не знаю… И, чтобы перебить тему, сказал Пашке: — У тебя вон синячина под глазом. Только тройным одеколоном. Слушай лес, что дубрава говорит…

Петр Иванович вскрыл банку, выложил кильки на тарелку, посыпал лучком.

— Васин, — сказал Павел, озабоченно наблюдавший за действиями гостя. Голову у рыбы сними и хвост сними — так кушать нельзя.

— Иди-ка ты, Павел, лучше стол накрой, — отправил его Петр Иванович. — И туда и сюда — один не управлюсь.

Водка, вынутая из морозильника, текла медленно и тягуче, как жидкий кисель. Пока выпивали и закусывали, Пашка умял две куриные ноги и сейчас приноравливался к недоеденной отцовой. Наконец, выбрав удачный момент, сдернул с отцовой тарелки недоедок. Мишка в это время отвлекся на телевизор, где арабам собирались передавать Голанские высоты. Не отрываясь от экрана, он ткнул вилкой в пустую тарелку, близоруко склонился над ней и заорал:

— Пашка, сволочь, верни отцу мясо!

Петр Иванович уступил хозяину свою неначатую еще ногу.

— Кильку без водки не есть! — скомандовал он, заметив, как Павел, умявший курей, нацелился на кильку. — Не положено.

— Васин, — робко сказала Мири, — а можно мне кильку без водки?

— Возьми, — разрешил Васин. — А тебе, Павел, со всей апломбой заявляю: будешь притеснять сестру, увезу ее к себе на дачу. У меня там кот Полкан, Мурка с выводком. Умная такая кыса эта Мурка: поймает грызуна и несет свою жертву детям, а ведь ничего не кончала. Машка, внучка у меня есть. Скоро внук будет.

— А у тебя дети есть. Васин?

Петр Иванович опешил.

— Если внуки есть, стало быть, и дети есть. Игорь. Врач на «Скорой помощи». Кто заболеет, любого вылечит. И еще у меня сватья, певунья знаменитая. Ох, баба! Красавица!.. Живем все дружно, только по-разному нитку сучим.

— Васин, а тебе сколько лет? — вдруг спросила Мири.

— Мне? Шестьдесят один.

— Ты тоже имеешь красивую жену?

Задумался Петр Иванович.

— Не очень-то.

— Странно, — сказала Мири как-то по-взрослому. — Ты имеешь сексопиль. Ты знаешь, что такое сексопиль?

— Мири! — одернула ее Алка. — Не приставай к человеку. — Она сунула Петру Ивановичу колесико ананаса. Но Петр Иванович ананас отверг.

— От ананаса у меня узда зажевывается. Во рту заеды получаются, кислота теребит… Лучше я покурю, пожалуй.

Мири пододвинула к нему пепельницу.

— Рассказывай, пожалюйста.

— Да что рассказывать? Один я остался, как сундук с товаром. Шутка такая. В общем, это все ерунда непосредственно. Катер вот у меня сгорел — это жалко…

Поели-попили. Алка, нарушая шабат, ушла в ванную включить стиральную машину. Отключится она сама по себе, все выстирав, отжав и просушив. Так что если и навредит шабату, то самую малость.

Петр Иванович, сытый, довольный, откинулся на спинку дивана. Расстегнул рубаху.

— Мири, мне Машка заказала привезти лошадь для Барбия. Кто такой Барбия?

— Это просто, — кивнула Мири, — это мы купим. А что у тебя висит на шее? Она пересела поближе. — Покажи, пожалюйста.

— Крест православный. Павел, включи!

Пашка, кряхтя, включил вентилятор. Но прохлады он не добавил, только месил жару. Петр Иванович снял с шеи крест.

— Каждый человек русский должен носить крест. Ты, например, Мири, человек еврейский, тебе крест тоже подходит…

— Ну, не совсем, — улыбнулся Мишка, не отрываясь от Голанских высот.

— А ты чего не разливаешь, Михаил? Ты что, с водкой «на фе»? Смотри, приходить не будет.

— Где ручка, Пашка? — крикнул Мишка. — И бумагу.

— И еще: убить — гасить в шубу, — довольный своей нужностью, сказал Петр Иванович. — Записывай, Павел подмогни отцу.

— Я не умею писать по-русски, — виновато опустил голову Пашка, протягивая отцу ручку. — И читать по-русски не умею. Не ругай меня, Васин, пожалуйста.

Петр Иванович опешил. Такого он не ожидал.

— Не понял. Раз просишь, ругать не буду. Но все равно — не понял. А эта, мелкая? — он кивнул на Мири.

— Я тоже не умею, — радостно отозвалась девочка, вылизывая остатки мороженого из коробки. — И читать, и писать.

Мишка разлил водку.

— Не впрягайтесь, Петр Иванович, — он чокнулся с гостем. — Мы с Алкой ничего не можем поделать. Не хотят, сволочи. Может, убить?

Петр Иванович молча выпил и крякнул как положено.

— Ну, ладно. Так на чем тормознулись? Насчет креста?

— Я вот что ношу для Бога, — Мири вытянула из-за ворота маечки серебряную шестиконечную звезду на цепочке. — Мой могендовид. Хочешь, он будет твой? Но ты ведь не еврей, ты можешь иметь проблемы с твоим Богом…

— Бог, Мири, запомни, один на всю хиву, — наставительно сказал Петр Иванович и для серьезности разговора даже застегнул рубашку на последнюю душную пуговицу. — У одних он — Будда, у русских — Христос, у чурок — Аллах… Тут главное — вера.

Мири стянула с себя цепочку.

— На.

Петр Иванович, не ожидавший такого поворота, вопросительно взглянул на Мишку. Мишка зевнул, лениво пожал плечами. Петр Иванович прицепил могендовид на одну бечевку с крестиком.

— Ну, тогда будем здоровы!

— Лэ хаим!

5

Суббота. Шабат в разгаре. С утра опохмелялись, но не слишком.

— А что, музей открыт сегодня? — поинтересовался Петр Иванович. Достопримечательности непосредственно?..

— «Метро закрыто, в такси не содют…» — пропел Мишка. — Шабат во всем околотке. Алка в лаборатории сегодня дежурит. Пашка! Будешь поваром.

— Ага, — въедливо усмехнулся Петр Иванович. — В лаборатории, выходит, можно. Не возбраняется. Гляди, как интересно: то понос, то золотуха. А музей, значит, аля-улю?

По правде-то говоря, Петру Ивановичу не больно хотелось на экскурсию. Это он скорее, чтоб хозяев не обидеть. Тем более где Христос родился, он уже видел. В Вифлееме. Где харч покупали.

— А что если Петр Иванович у нас на крыше позагорает? — предложил Мишка. Павел, отнеси гостю матрац.

Настроение у Петра Ивановича было отличное. Да у него всегда было хорошее настроение, кроме когда живот с перепоя гудел или остеохондроз в руки стрелял. Или — не к столу будь сказано — в мошонку. От хребта туда боли иной раз отдавались. Но это все чепуха, так сказать непосредственно. Главное, жив. В оккупации не подох; после войны голодуха — снова живой; отец в штрафбате сгинул, матери на переезде «кукушкой» голову отсекло — обратно живой! И на зоне не пропал. Там, правда, уже взрослым был. Бога гневить не надо. Главное, чтоб из жопы пыль не шла!

— Ладно, Михаил, не мни водку! — весело призвал он хозяина. — По последней, и — на крышу!

Плоская крыша, залитая раскисшим от жары гудроном, была густо заставлена солнечными батареями: их-то, оказывается, и выдумал на весь Израиль, а также для всех арабов Наум Аронович, первый муж Ирины Васильевны. Ячеистые стеклянные щиты батарей уставились в синее прокаленное небо. В некоторых ячейках стеклышки были выбиты, в пробоинах валялись окурки, смятые пачки сигарет и даже пустые банки из-под пива. На веревках между солнечными батареями сушилось разноперое белье. Рядом стояло несколько стульев из белого пластика, такой же столик на невысоких ножках.