Банана Ёсимото - Амрита Страница 6

Тайная ночная беседа на кухне. Разговор полушепотом, тихий смех. Женщины обретают молодость, рассказывая друг дружке о заветных желаниях.

И я живу с этими женщинами. Что же это такое? Волшебная сказка или страшный сон?

– Ну ладно, я пошел, – сказал Рюичиро и вышел за калитку.

Мы втроем стояли и смотрели ему вслед.

– Береги себя.

– Не пропадай.

– Творческих успехов.

Мы помахали ему на прощанье. Он помахал в ответ, и его голубая перчатка, поймав на мгновение свет фонаря, проплыла в воздухе светлячком…

Наверное, с того места, где Рюичиро стоял и махал нам рукой, он видел, как у нашей калитки качаются на ветру три светлых цветка.

Спустя некоторое время он уехал.

Я пару раз звонила ему, но автоответчик неизменно отвечал: «Я путешествую. Оставьте сообщение».

А сколько раз я звонила по этому же номеру Маю, девушке с золотой улыбкой, чтобы услышать:

– Ало, Саку? Это ты?

И чем больше становилась ежедневная доза, тем радостнее звучали эти слова.

Больница, лекарства. Таблетки, которые можно купить в аптеке. Таблетки, которые нельзя купить в аптеке. Алкоголь. Который можно купить в любом магазине и в любых количествах.

Когда же это произошло? Когда я успела привыкнуть к такой Маю? Все потому, что она всегда пила красиво.

Потому, что, делая вид, будто ничего особенно – го не происходит, она искусно играла свою пьесу – заставляла напиток струиться по нежному горлу, немного откидывая назад прекрасную голову.

Три дня назад по почте пришли яблоки. Вторая серия многосерийного фильма «Почтовые пересылки».

Когда я вернулась домой, у входа меня встретил братец, с хрустом жующий яблоко. Рядом с братцем стояла раскрытая коробка из зеленого картона, наполненная красными – красными яблоками и коричневыми опилками. Я чуть не ослепла от этого буйства красок. По коридору плыл кисло – сладкий аромат свежести.

– Это что такое? – спросила я.

– Это нам из Тохоку[6] прислали.

Мама и Джюнко спустились со второго этажа. У Джюнко в руках была большая корзина. Она с улыбкой сказала:

– Я подумала, что можно украсить яблоками гостиную. Вот, даже нашла наверху корзину. Никогда еще не видела столько яблок!

– Рю сейчас в Аомори, – сообщила мама.

– Аомори? Прекрасно, – пробормотала я.

Ох, где-то сейчас Рюичиро? В какие небеса смотрит он, сжимая в руке грустную книжку Филиппа Дика?

Что и откуда пришлет он мне в следующий раз?

Вместе с эхо далекого ветра и запахом соленого моря…

Совсем недавно у меня появилось предчувствие.

Если это путешествие будет продолжаться и дальше, то в какой-то момент Рюичиро начнет писать письма, чтобы рассказать о том, о чем не могут рассказать вещи. В конце концов, он ведь писатель. И адресатом буду именно я, потому что с той самой ночи у него просто не может быть другого адресата.

Я жду этого. Мне хочется прочесть его новый роман.

Ребенком я с таким же чувством ждала рождественского утра. Чтобы открыть глаза, заново прочувствовать предвкушение и тут же обнаружить под подушкой родительский подарок, перевязанный красочными лентами. Уютная комната. Начало зимних каникул.

В письмах Рюичиро не будет никакой романтики. Они – символ прощения.

Я найду в них ответы на свои вопросы. Единственно верные слова, которые оправдают смерть Маю. Слова, которые сказал бы мне Ниппер, и прошептали красные яблоки, если бы только умели говорить.

Кроме Рюичиро никто не скажет этих слов.

Его письма спасут меня. Я буду ждать их с нетерпением.

АМРИТА

1. Долгожданный дождь

Мне часто приходилось слышать, что после очень сильного потрясения мир вокруг полностью меняется, все становится совершенно иным. Но у меня есть подозрение, что в моем случае это не так.

И, кажется, я даже знаю, в чем дело: когда я вспоминаю те или иные случаи, произошедшие со мной, Саку Вакабаяши, за 28 лет, минувшие со дня моего рождения, когда я думаю о своей семье или о любимых блюдах – короче, обо всех тех вещах, что делают меня именно мною и никем другим, – я словно рассказываю самой себе бесконечную историю.

Я просто не могу по-другому. Не могу без историй.

И я не имею ни малейшего понятия, что я на самом деле думала про свою жизнь до того, как со мной произошло то, что произошло. Может, раньше я воспринимала мир точно так же, как воспринимаю его сейчас. А может, и нет. Я довольно часто задумываюсь о прежней жизни. Что это было? Череда бесцельно прожитых дней и месяцев? Как мне удавалось все это время жить в согласии с самой собой? А еще мне часто приходилось слышать, что если подстричься очень коротко, то окружающие начнут относиться к тебе иначе, и, в конце концов, ты изменишься незаметно для себя. Во время операции меня побрили наголо, и только сейчас, когда повернуло на зиму, волосы отрасли, и я смогла более-менее прилично постричься.

Все домашние и друзья в один голос заявили, что новая стрижка невероятно меня молодит и что теперь я совсем другой человек.

– Так уж и другой? – отшучиваюсь я. А потом иду и украдкой открываю альбом с фотографиями. Нахожу себя. У меня длинные волосы. Я улыбаюсь. Множество мест, различные обстоятельства. Я помню каждую подробность. Помню, какая была погода, помню, что в тот день у меня ужасно болел живот из-за месячных и я с трудом держалась на ногах… Множество деталей. И значит – это я. Я и никто другой.

Только одного я не могу понять.

Откуда это странное ощущение, будто мир вокруг плывет, и я плыву вместе с ним?

Иногда мне хочется похвалить себя за то, что, несмотря на «плавучее» состояние, я продолжаю каким-то образом сохранять свое «я».

Сейчас мы живем впятером: я, мама, мой младший брат, который учится в четвертом классе, мамина подруга детства Джюнко (она живет на нашем обеспечении) и двоюродная сестра Микико – студентка. Мой отец умер много лет назад. После его смерти мама вышла замуж во второй раз. А потом развелась. То есть у меня и у моего брата Ёшио разные отцы. Но между мной и Ёшио была еще моя сестра Маю. Родная сестра – у нас с ней один отец. Сначала Маю работала киноактрисой, потом бросила работу и стала жить с одним писателем. А еще через некоторое время у нее началось нервное расстройство, и она умерла при обстоятельствах, очень похожих на самоубийство. Все это было довольно давно.

Пять вечеров в неделю я работаю официанткой. Подаю клиентам крепкие напитки в маленьком старом баре с хорошей репутацией. Хозяин бара – бывший хиппи, и это сразу заметно по интерьеру заведения. В дневное время я иногда подрабатываю в офисе на фирме у своего приятеля. Кручусь, как могу. Мой отец был человеком не богатым, но состоятельным. Я довольно долго размышляла 6 тех деньгах, которые он нам оставил: например, о том, что можно было бы пожить в свое удовольствие, особенно не напрягаясь, или, наоборот, о том, что жить надо достойно и добиваться всего своими силами. Эти мысли действительно крутились у меня в голове много лет подряд. А в результате я оказалась там, где оказалась, – не принцесса и не пролетарий. Так, нечто среднее. Нечто странное. Но это вовсе не значит, что я недовольна своей жизнью. Мне абсолютно не о чем жалеть. Я искренне так думаю и очень хочу, чтобы все думали точно так же.

Как-то раз я вернулась домой после работы и застала маму на кухне. Было около трех часов ночи. Мама хмуро сидела за столом.

Раньше она довольно часто поджидала меня на кухне, чтобы поговорить о том, что ее волновало. Так было, например, в тот день, когда она решила выйти замуж во второй раз. Я до сих пор помню, как она пыталась напустить на себя серьезный вид, хотя ее распирало от радости и ей хотелось говорить, говорить, говорить… Но в последнее время это происходило все реже – в конце концов, почти обо всем она могла поговорить с Джюнко.

Я как-то сразу поняла, что речь пойдет о брате. Он был трудным ребенком, на него часто жаловались в школе. С тех пор как умерла Маю, мама полностью потеряла веру в себя во всем, что касалось воспитания детей. И я ее жалела. Мне казалось, что мама очень часто испытывала недовольство собой и своей жизнью.

В отличие от мамы, я была вполне довольна тем, что у меня есть, но, когда я видела ее в таком состоянии, мне всегда становилось грустно.

– Что случилось? – спросила я.

В доме было тихо. Все, кроме нас, спали. На кухне царил полумрак – горела только маленькая флуоресцентная лампочка над раковиной. В этом освещении мама казалась нарисованной. Черно – белый портрет.

В уголках ее губ и между сведенными бровями таились глубокие тени.

– Присядь, Саку, – сказала мама.

– Угу. Может, кофе выпьем?

– Я сейчас сделаю, – мама поднялась с места. Я пододвинула к себе стул и плюхнулась на него. Он тихо скрипнул. Работа у меня стоячая. Весь вечер я провела на ногах и поэтому, сев на стул, вдруг ощутила невероятную слабость. Будто за одну секунду все силы – до последней капли – вытекли из меня. А накопившаяся в районе поясницы усталость немедленно растеклась по всему телу.