Джулия Стюарт - Тауэр, зоопарк и черепаха Страница 6

Однако, не на шутку его встревожив, Освин Филдинг заговорил о золотистой обезьяне по имени Гаолян, принадлежавшей королеве.

— Это подарок от президента Китая, который посетил страну в две тысячи пятом году, — пояснил он.

Бальтазара Джонса нисколько не интересовали золотистые обезьяны, пусть даже и королевские. Он поглядел в окно, гадая, не пришел ли конюший из-за того, что его успехи в поимке карманников были весьма жалкими и среди бифитеров он числится по этому пункту на последнем месте. Когда слух снова включился, он с удивлением сообразил, что его собеседник все еще говорит об усопшей обезьянке.

— Смерть этой зверюшки бесконечно опечалила ее величество, — говорил конюший, качая головой, на которой осталось слишком мало волос, чтобы делать такой внушительный пробор. — Кое-кто во дворце решил выяснить, что означает имя обезьянки, и оказалось, что оно переводится как: «Пусть страна будет доброй», отчего ее кончина становится еще более печальной. Из-за нее начался самый ужасный дипломатический скандал. В Китае золотистые обезьяны — особо охраняемый вид, их осталось не так уж много. Мы говорили, что приглашали даже специалиста по фэн-шуй, чтобы переделать вольер, когда шерсть у обезьянки начала блекнуть, однако на китайцев это не произвело никакого впечатления. Они по неизвестной причине вбили себе в голову, что обезьяна должна была жить в Букингемском дворце. Однако, за исключением лошадей, королева передает всех животных, подаренных ей главами государств, в Лондонский зоопарк. Обезьянник там нисколько не хуже, чем во дворце… — Конюший осекся. — Только не рассказывайте никому, — спешно добавил он.

Поскольку Бальтазар Джонс явно не желал выслушивать его дальше, Освин Филдинг поправил свои очки без оправы и объявил, что должен сообщить ему нечто очень важное. Бифитер затаил дыхание.

— Как вам прекрасно известно, отношения Британии и Китая — вопрос весьма деликатный, а поскольку Китай — нарождающаяся сверхдержава, нам необходимо, чтобы она была на нашей стороне, — твердо произнес придворный. — Однако никто не забыл тех злосчастных слов, сказанных герцогом Эдинбургским [3]. И в знак доброй воли Китай прислал ее величеству вторую золотистую курносую обезьяну. На самом деле это не очень приятно, так как это животное сочетает в себе далеко не самые приятные черты: курносый нос, как следует из названия, синие щеки и шерсть того же оттенка, что волосы у Сары Фергюсон. Но, как бы там ни было, королева была вынуждена принять дар. Ко всему прочему, китайцы тоже отметили сходство окраса обезьянки и волос герцогини Йоркской и назвали животное в честь герцогини. Разумеется, королеве это несколько не понравилось.

Бальтазар Джонс уже готов был спросить, зачем он понадобился Освину Филдингу, но конюший не дал себя перебить.

— Королева питает бесконечное уважение к Лондонскому зоопарку, но тем не менее она решала забрать оттуда новую обезьянку и перевести ее, а заодно и других подаренных животных, в другое, более уединенное место. Дело в том, что главы иностранных держав воспринимают гибель подаренных животных как знак неуважения к себе.

Придворный с заговорщическим видом подался вперед.

— Я уверен, вы догадались, где будет обустроено новое пристанище для животных, — проговорил он.

— Понятия не имею, — отозвался Бальтазар Джонс, которого так и подмывало заказать себе пинту пива.

Тогда Освин Филдинг понизил голос и объявил:

— В Тауэре. Здесь будет основан новый королевский зверинец.

Бифитер решил, что ослышался из-за шума дождя.

— Идея вовсе не безрассудная, как может показаться на первый взгляд, — заверил его посланник из дворца. — Экзотические животные содержались в Тауэре с тринадцатого века. Иностранные правители много лет присылали в подарок необычных зверей, и зверинец стал чрезвычайно популярен у публики. Его закрыли только в тридцатые годы девятнадцатого века.

Как и все бифитеры, Бальтазар Джонс прекрасно знал, что в Тауэре был зверинец, и частенько показывал руины Львиной башни туристам. Он мог бы даже рассказать королевскому конюшему, что смотрители давали слонам красное вино, чтобы те не простудились зимой, а львы, как считалось, могли определить, девственница перед ними или нет, — обычно он говорил об этом, когда хотел заставить умолкнуть самых надоедливых туристов. Но на этот раз он промолчал.

Освин Филдинг продолжал:

— Ее величество очень надеется, что новый зверинец поможет увеличить число посетителей Тауэра, которое в последнее время снизилось. — Он немного помолчал и добавил: — В наши дни одними бородатыми джентльменами в старинной униформе публику не заманишь. Я никоим образом не хочу оскорбить вас, или ваши брюки, или бороду.

Он снова умолк, однако бифитер в ответ на его слова лишь стряхнул с полей своей шляпы очередную каплю. Придворный медленно оторвал взгляд от мокрого пятна, куда она упала.

— Не многие знают, что ее величество весьма неравнодушна к черепахам, — произнес он. — Ей известно, что у вас живет самая старая представительница этого вида, и это, разумеется, само по себе является новым поводом для национальной гордости. Подобное животное, без сомнения, требует самой внимательной заботы. — И посланник из дворца торжествующе улыбнулся. — Королева не могла найти для этого проекта более подходящей кандидатуры, чем вы!

Освин Филдинг похлопал Бальтазара Джонса по плечу и сунул руку под стол, чтобы вытереть о штанину мокрую ладонь. Поднявшись из-за стола, он попросил бифитера никому не рассказывать о новых планах двора, а особенно главному стражу, поскольку детали пока еще только обсуждаются.

— Мы надеемся перевезти животных королевы недели через три, затем дать им несколько дней на адаптацию и только потом открыть зверинец для публики, — завершил он.

Сообщив, что скоро снова свяжется с Бальтазаром, конюший надел пальто и вышел, прихватив свой шикарный зонт. Бальтазар так и остался сидеть на красном кожаном стуле, не в силах пошевелиться. Он совершил героическое усилие, чтобы подняться с места, только когда разъяренная хозяйка попросила его уйти, жалуясь, что из-за вонючего репеллента ее канарейка лишилась чувств и упала в мусорное ведро.

Геба Джонс ушла с работы пораньше по причине головной боли, и к тому времени, когда она вернулась в Тауэр, дождь прекратился. Но небо упорно сохраняло цвет воды, в которой кто-то помылся, и было готово в любой момент снова окатить всех грязной жижей. Геба кивнула йомену Гаолеру, заместителю главного стража, который сидел в черной будке при входе в Тауэр и грел ноги возле электрического обогревателя из трех секций. Когда он спросил ее о визите посланника из дворца, Геба Джонс ответила, что все это выдумки, ничего подобного не было, иначе муж уже позвонил бы ей и рассказал. Однако бифитер сообщил, что визитера видели еще девять человек, и назвал каждого по имени, отгибая один толстый палец за другим.

— Не жни там, где не сеял, — бросила Геба, проходя в ворота.

Путь ей преградила плотная толпа туристов, глазеющих на дома с террасами на улице Монетного двора, где жили бифитеры. Ощущая сильнее обычного тяжесть пакетов с покупками в обеих руках, она протиснулась сквозь толпу, мечтая, чтобы все эти люди тешили свою нездоровую страсть к британской истории в каком-нибудь другом месте. Когда она проходила мимо Колыбельной башни, ее больно ударил в грудь рюкзак туриста, который развернулся, чтобы заглянуть в окно, откуда в шестнадцатом веке сбежали по натянутой надо рвом веревке два узника. Отдышавшись, она продолжила путь, не видя уже ничего, кроме греческого домика из своих грез.

Добравшись до Соляной башни, она попыталась нашарить ключ, слишком большой для кармана, и обнаружила, что он прорвал подкладку в новой сумочке. Повернув ключ в замке — задача, для исполнения которой потребовались обе ее кукольные ручки, — она поднялась наверх, оставив внизу половину своих покупок, потому что узкая винтовая лестница не позволяла взять всё. Когда она спускалась за второй частью пакетов, хватаясь за засаленный канат, натянутый вместо перил еще в те времена, когда по этой лестнице ходили заключенные, она по обыкновению подумала, многие ли из узников сумели сохранить голову на плечах.

Геба отставила в сторону покупки и принялась перемывать тарелки, оставшиеся от завтрака, вспоминая, как повздорила поутру с мужем. Потеряв Милона, они, вместо того чтобы держаться друг друга, как это было всегда в трудные минуты на протяжении их супружества, вдруг обнаружили, что плывут в разных направлениях, в одиночку барахтаясь, чтобы выжить. Когда одному было необходимо выговориться, другой вдруг остро нуждался в тишине. В конце концов они выбрались на разные берега и там рухнули без сил, окруженные плотным туманом горя, продолжая метать друг в друга молнии гнева из-за утраты единственного сына.