Сергей Кузнецов - Девяностые: сказка Страница 6

Врач приехал первым, хотя "скорая" и застряла по дороге. Пока толкали - прошло десять минут, может, их и не хватило. Искусственное дыхание, массаж сердца - все без толку. Врач озирается - раньше был Дом Политпросвета, теперь вот, приватизировали. Лейтенант с плохо скрываемым раздражением вертит в руке серебряную ложку, плюет в сервизную тарелку - видать, дорогую - под нос ворчит буржуи, блин, достает бумагу, начинает писать протокол. Хозяин дома, Владимир Сидоров, отзывает обоих в сторону.

- Я не буду ничего скрывать, - говорит он, - это была передозировка наркотика.

Лейтенант собирается сказать, что наркотики - это уголовное дело, но врач с сомнением качает головой. Можно подумать, уголовное дело воскресило хотя бы одного человека.

- Будем считать - это сердечный приступ, - говорит он, и Сидор тут же соглашается:

- Вот и хорошо, пусть будет сердечный приступ. В любом случае - никаких расследований. Закроем дело, подпишем бумаги, разойдемся с миром, - и тянет бумажник из кармана джинсов.

Врач смотрит на Сидора. Что за люди, думает он, считают, за все нужно платить. Я бы и так сказал, что сердечный приступ, но теперь даже не знаю. Он оглядывает комнату: Роман неподвижно сидит в кресле, Поручик одной рукой обнимает Леру за плечи, Альперович барабанит пальцами по столу, плачет Онтипенко… нет, не похожи на убийц. Хотя, конечно, столько денег так просто не нахапаешь, это да.

- Поймите нас, - говорит хозяин, - не хочется, чтобы Женькино имя трепали… - и открывает бумажник.

- А если это убийство? - спрашивает лейтенант.

- Какое убийство, - говорит Сидор, - Мы все видели: сама приняла эту гадость, никто не заставлял, даже отговаривали.

- А что это было? - спрашивает врач. Он все еще не верит в передозировку.

- А я почем знаю? - говорит хозяин, вынимая из бумажника стодолларовые купюры.

- Так надо выяснить, как этот наркотик к ней попал… - начинает лейтенант, но Сидор прямо спрашивает:

- Сколько?

Врач молчит, а лейтенант судорожно соображает: сколько назвать, чтоб не продешевить? На дворе - девяносто четвертый год, кто их знает, этих крутых, какие деньги для них большие. Тем более, из Москвы приехали, не местные.

- Пожалуй, хватит, - говорит Сидор и, глянув на врача, добавляет еще несколько купюр. - Значит, договорились? - и делит пачку надвое.

Лейтенант сразу сует свою долю в карман, врач некоторое время смотрит на стопку банкнот на столе. Время сейчас такое, говорит он себе, на зарплату все равно не проживешь. Берет деньги и сразу уходит, словно ему теперь неловко смотреть этим людям в глаза.

Ожидая появления милиции, Антон спустил в унитаз всю траву - вдруг бы стали обыскивать? - и теперь страшно жалел. Пара хапок не повредила бы, а так - вырастет где-то в канализации легендарная белая конопля, о которой все слышали, но никто ни разу не пробовал. Белая - из-за отсутствия солнечного света, а без солнца - какая ганджа? Вот и выходит, что знаменитый белый каннабис - трава совершенно безмазовая, хуже подмосковной.

Сейчас Антон думал: может, подойти к Альперовичу, спросить, нет ли у него случайно? Я его вчера угостил, может, он меня сегодня подогреет? Впрочем, угостил - громко сказано: Альперович с Лерой вышли вечером во двор подышать и увидели сидящего на пне Антона. Он безмятежно смотрел в чернеющее на глазах небо, куда уплывал дымок. Альперович и Лера переглянулись, Антон протянул косяк, Альперович покачал головой, Лера затянулась.

- Я с Англии не курила ни разу, - сказала она.

- Как там в Англии? - спросил Антон, хотя она явно обращалась не к нему. - В Sabresonic была?

Sabresonic был модный лондонский клуб; несколько месяцев назад Антон прочел о нем в прошлогоднем номере журнала "The Face".

- Ага, - сказала Лера, - и в Sabresonic, и в The Ministry of Sound. Но самое крутое в Лондоне - это underground parties.

- А это что такое? - Антон затянулся и передал Лере джойнт.

- Ну, хаус-вечеринки, которые не в клубах. Оупен эйры и не только. Три года назад их проводили за городом, за M25 Orbital motorway. Orbital оттого и Orbital.

- Ты любишь Orbital? - с уважением спросил Антон.

Хотя - что удивляться? Вот его брат Костя, например - нормальный парень. Если бы попал в Лондон - тоже въехал бы в эсид-хаус. Другое дело, что в Москве нет ни нормальных клубов, ни магазинов с правильной музыкой. А если в Лондоне жить - ну, Костя бы тоже во все врубался, вряд ли эта Лера лучше понимает в музыке.

А может, подумал Антон, это мне по обкурке кажется, что мы беседуем про транс и эсид-хаус? Может, на самом деле она о чем-то своем говорит? Вот я считаю, что слово "клаббинг" - это что-то про клубы, а вдруг это про какой-нибудь бизнес?

- А ты каким бизнесом занимаешься? - спросил он.

- Никаким, - сказала Лера, - я филолог. Или культуролог, если хочешь.

Антон спросил, что такое культуролог, и Лера стала рассказывать, мол, существуют различные типы обществ, и в каждом обществе существуют различные культуры, и вот она все это изучает. Затем почему-то заговорила о феминизме, о том, как мужчины делают из женщин предмет потребления, и что мужская гегемония губительна для человечества. Альперович как-то незаметно исчез, они выкурили еще один косяк, потом стало холодно, Антон сказал, что у него еще есть в комнате, они пошли к нему и, едва войдя, Лера сразу сняла ботинки и осталась в шерстяных носках… крючки корсета, черное платье, шумное дыхание, мокрая от пота спина.

Лера ушла часа в два ночи, с тех пор они едва перекинулись парой слов. Может, подумал Антон, это и есть феминизм: трахнула и забыла?

Роман окликнул Антона: помоги собрать Женины вещи, хорошо? Собирать особо нечего - покидал в чемодан платья из шкафа, туда же положил несколько пар туфель, захлопнул крышку. Уже выходя из комнаты, Антон увидел под столом бумажку. Нагнулся, поднял… сверху написано возвращайся, сделав круг, дальше какие-то алхимические символы, стрелочки и кружочки.

- Все собрал? - спросил вошедший Леня.

- Вот, смотрите, - и Антон протянул ему бумажку. Тот глянул, словно не видя, скомкал и бросил на пол, буркнув: Чушь какая-то. Антон хотел было поднять, но услышал голос Сидора: тот созывал всех в зал.

- Друзья, попрошу минутку внимания.

Антон остался в комнате, но сквозь полуоткрытую дверь было хорошо видно: Сидор стоит, опираясь на круглый стол, нависая над ним, как над кафедрой. На секунду Антону показалось, что сейчас он скажет надгробное слово, будто священник в церкви.

- Я вам что скажу, ребята, - начал Сидор. - Мы все помним, что Женька сказала перед смертью: она получила эту отраву здесь. И, значит, кто-то эту дрянь сюда привез, вот как я понимаю. Мы все друг друга знаем, вместе в школе учились, который год вместе в бизнесе - милиции нам не надо, это правильно. Но я хочу знать, по чьей вине Женька погибла. Кто дал ей эту дрянь.

- Это была кислота, - сказала Лера, - по научному - ЛСД-25. Видимо, индивидуальная непереносимость…

- Хорошо, - Сидор кивнул, - пусть индивидуальная непереносимость, какая разница. Неважно что, важно - кто. Пусть сознается - и все. Никаких разборок, но я его видеть больше не хочу. Никаких личных связей, никаких деловых контактов, ничего - пусть уходит. Лучше всего - вообще уезжает из России. Мы люди не бедные, кто бы ни был - денег на жизнь хватит. Но я его видеть больше не хочу.

- Мы не хотим, - сказал Роман.

Альперович кивнул, а Поручик громко сказал, эхом повторяя слова Сидора:

- Видеть больше не хочу этого пидора.

- Да, - сказал Леня, - пусть уезжает.

Лера пожала полными плечами и заметила:

- О чем мы говорим? Никто ведь так и не сознался.

Они смотрели друг на друга, все шестеро, одноклассники, знакомые почти всю жизнь, который год вместе в бизнесе. Хорошо, что меня не видят, подумал Антон, а вот ведь был бы вариант: ткнуть пальцем, сказать вот он! Все бы вздохнули с облегчением. Антон поежился.

- Ну, тем хуже, - сказал Сидор, - я сам его найду.

В голосе была решимость, которая напугала Антона.

Будущее всегда открыто, думает Горский, если бы они все знали, чем это обернется - что бы сделали? Но пока они ничего не знают, стоят молча, Сидор переводит взгляд с Леры на Романа, с Романа на Леню, потом на Альперовича, на Поручика. Кто-то из них только что солгал. Кто-то принес дозу наркотика Женьке, и это ее убило. Только что Сидор пообещал найти этого человека. Слово "убийца" пока еще не произнесено.

Что делал в то августовское воскресенье сам Горский? Конечно, сидел в своем кресле, читал или слушал музыку. Да, припоминает Горский, читал Грофа, по-английски. Вот уже полсотни страниц Гроф втирал про голографический характер истины, которая может быть познана в каждом своем отдельном проявлении. Мысль безусловно верная, но очевидная. Горский заскучал - тем более, что компакт FSOL надоел за последние сутки, но сегодня мелкие движения отзывались мучительной болью: самостоятельно поменять диск в аудиосистеме Горский не мог.

Став инвалидом, Горский не изменил своим пристрастиям: ему по-прежнему нравилась танцевальная музыка, хотя это казалось странным даже его друзьям. Как можно слушать хаус в инвалидном кресле? Как можно любить техно, оставаясь неподвижным? Но Горский полюбил этот саунд еще с "Гагарин-Пати" и считал: танцевать нужно головой. Неподвижный танец - что-то вроде хлопка одной ладони. Впрочем, иногда он уставал от подобных дзэнских упражнений - и тогда наступал черед амбиента, который Горский любил еще с тех времен, когда и слова-то такого не было, а был только Брайан Ино. С каким удовольствием он заменил бы сейчас тех же "Future Sound of London" на Питера Намлука или на второй том "Aphex Twin", недавно принесенный Никитой!