Филип Рот - Прощай, Колумбус и пять рассказов Страница 6

Странные были у меня коллеги в библиотеке, и, по правде говоря, случались такие часы, когда я не очень понимал, как попал туда и почему там остаюсь. Но оставался и через некоторое время стал терпеливо ждать дня, когда зайду покурить в мужской туалет и, пуская дым в зеркало, обнаружу, что сегодняшним утром в какой-то момент стал бледным и у меня под кожей, как у Макки, Скапелло и мисс Уинни образовалась тонкая прокладка воздуха, отделившая плоть от крови. Кто-то накачал его туда, пока я штемпелевал карточки на вынос, и с этой минуты жизнь будет не выбрасыванием, как у тети Глэдис, и не собиранием, как у Бренды, а цепью беспорядочных отскоков, онемением. Я стал бояться этого и все же в безвольном подчинении работе, кажется, потихоньку к этому подвигался — молча, как мисс Уинни, бывало, подвигалась к Британской энциклопедии. Ее табурет был теперь свободен и дожидался меня.

Перед самым обедом в библиотеку вошел глазастый укротитель львов. Он постоял, шевеля только пальцами, словно считал ступени мраморной лестницы, которая вела наверх. Потом крадучись прошелся по мраморному полу, подхихикивая от того, как стучат по мрамору его подошвы и множится звук, отраженный сводчатым потолком. Охранник Отто у дверей велел ему тише топать, но мальчика это, по-видимому, не обескуражило. Теперь он стучал, идя на цыпочках, высоко поднимая ноги, радуясь возможности испробовать новую походку, якобы по требованию Отто. На цыпочках подошел ко мне.

— Здрасьте, — сказал он. — Где тут скуство?

— Что?

— Скуство. У вас есть скусный отдел?

У него был сильный южный негритянский выговор, и разобрал я только одно слово, похожее на «скусно».

— Скажи мне по буквам, — попросил я.

— Скуство. Ну, картинки. Книжки с картинками. Где они у вас?

— Тебе книжки по искусству? С репродукциями?

Он поверил мне на слово, пусть и многосложное.

— Да, они.

— В двух местах, — сказал я. — Тебя какой художник интересует?

Глаза у мальчика сузились, так что все лицо стало сплошь черным. Он отступил, как тогда от льва.

— Ну, все… — неуверенно сказал он.

— Хорошо. Иди смотри всех, кого хочешь. Поднимись по лестнице. Иди по стрелке, туда, где написано «Секция три». Запомнил? Секция три. Спроси кого-нибудь наверху.

Он не двинулся с места; по-видимому, мое любопытство касательно его вкусов он воспринял как допрос у налогового инспектора.

— Смелее, — сказал я, разорвав лицо улыбкой, — прямо туда…

И, шаркая, стуча, он устремился к секции скуства.

После обеда я подошел к столу выдачи, и там сидел Джон Макки, в голубых штанах, черных туфлях, белой парикмахерской рубашке с резиновыми кольцами на рукавах и большом зеленом вязаном галстуке с виндзорским узлом, подпрыгивавшим, когда Джон разговаривал. Изо рта у него пахло помадой для волос, а от волос — ртом, и, когда он разговаривал, в углах рта собирались белые пенки. Я не любил его и порой испытывал желание оттянуть эту резинку на рукаве и выстрелить им мимо Отто и львов на улицу.

— Мимо тебя проходил негритянский мальчишка? С сильным акцентом? Все утро торчал возле книг по искусству. Ты знаешь, что там творят эти ребята.

— Я видел, как он вошел, Джон.

— Я тоже. Но он вышел потом?

— Не заметил. Думаю, да.

— Это очень дорогие книги.

— Не волнуйся, Джонни. Людям положено трогать их руками.

— Есть руки и руки, — изрек Джон. — Надо бы там проверить. Я боялся выйти из-за стола. Ты знаешь, во что они превращают дома, которые мы им строим.

— Вы им строите?

— Город. Ты видел, что они творят около Сета Бойдена?[15] Они бросают пивные бутылки, большие, на газон. Они оккупируют город.

— Только негритянские кварталы.

— Легко смеяться, если не живешь с ними рядом. Я позвоню мистеру Скапелло, чтобы проверили секцию искусства. Откуда он вообще узнал про искусство?

— Устроишь мистеру Скапелло язву, сразу после сандвича с яичницей и перцем. Я проверю, мне все равно надо наверх.

— Ты знаешь, что они там вытворяют, — предупредил меня Джон.

— Не волнуйся, Джон, это у них же потом вырастают бородавки на грязных лапках.

— Ха-ха. Между прочим, эти книги стоят…

И чтобы мистер Скапелло со своими подагрическими пальцами не напал на мальчика, я поднялся на три марша в секцию 3, мимо экспедиции, где наш пятидесятилетний мальчик со слезящимися глазами, Джимми Бойлен сгружал книги с тележки, мимо читальни, где бродяги с Малберри-стрит спали над журналами «Попьюлар мекэникс», мимо курилки в коридоре, где отдыхали летние студенты-юристы с потными лбами — одни курили, другие пытались стирать цветную краску, оставшуюся на пальцах от учебных текстов по гражданским правонарушениям, и, наконец, мимо зала периодики, где несколько древних дам в пенсне, привезенные из Верхнего Монтклера, примостившись в креслах, сидели над старыми-старыми, пожелтелыми ломкими страницами светской хроники «Ньюарк ньюс». В секции 3 я нашел мальчика. Он сидел на стеклянных плитках пола с большой книгой, которая даже не помещалась на его коленях. При свете из окна у него за спиной я видел сотни просветов между сотнями черных штопоров — его волосами. Он был очень черный и глянцевитый, и губы его цветом почти не отличались от лица, выглядели только чуть недокрашенными, как будто нуждались еще в одном слое краски. Рот у него был открыт, глаза распахнуты, и даже уши, казалось, участвовали в восприятии. Вид у него был экстатический — то есть пока я не появился. Откуда ему было знать — может, я Джон Макки?

— Все нормально, — сказал я, раньше чем он успел пошевелиться. — Я просто шел мимо. Ты читай.

— Тут нечего читать. Тут картинки.

— Прекрасно. — Я порылся на нижней полке, изображая работу.

— Мистер, где это? — спросил мальчик.

— Что?

— Где эти картинки? Эти тетки, они клевые. Не орут, не кричат, сразу видно.

Он поднял книгу, чтобы показать мне. Это была большая дорогая книга с репродукциями Гогена. На странице, которую он разглядывал, на цветной репродукции 20x30 см, изображены были три таитянки, стоящие по колено в розовом ручье. Да, картина была тихая, он верно сказал.

— Это Таити. Такой остров в Тихом океане.

— Туда нельзя поехать, да? Ну, отдыхать?

— Наверное, можно. Он очень далеко. Люди там живут…

— Вот какую посмотрите. — Он отлистнул несколько страниц назад: молодая женщина с коричневой кожей стояла на коленях, наклонившись, как будто сушила волосы. — Вот это жизнь, бля.

Такой восторженный отзыв повлек бы пожизненное отлучение от Ньюаркской публичной библиотеки и ее филиалов, если бы проверять его пришел Макки, или мистер Скапелло, или — не дай бог — госпитализированная мисс Уинни.

— Кто снимал эти картинки? — спросил он.

— Гоген. Он их не снимал, он их рисовал. Поль Гоген. Он был француз.

— Он белый или цветной?

— Он белый.

— Так я и знал. Он не так снимает, как цветные. Он хорошо снимает. Поглядите, поглядите, на эту поглядите. Вот это, бля, жизнь.

Я согласился и ушел.

Позже я послал Джимми Бойлена вниз сообщить Джону, что все в порядке. Остаток дня прошел без приключений. Я сидел в справочной, думал о Бренде и напоминал себе, что надо заправить машину, когда поеду в Шорт-Хиллз, который мысленно видел сейчас, за столом, в розовом свете, как у Гогена.

Вечером, когда я подъехал к дому Патимкиных, все, кроме Джулии, ждали меня на веранде: мистер и миссис Патимкины, Рон и Бренда в платье. Раньше я ее не видел в платье, и в первую минуту она показалась мне непохожей на себя. Хотя поразило не только это. Многие студентки линкольновского сложения как будто созданы только для шортов. Но не Бренда. В платье она выглядела так, как будто всю жизнь ходила в такой одежде и никогда не надевала шортов, купальников, пижам — ничего, кроме этого светлого льняного платья. Я бойко прошел по газону мимо громадной плакучей ивы к ожидавшим Патимкиным, жалея, правда, что не заехал на мойку. Прежде чем я дошел до них, навстречу шагнул Рон и пожал мне руку так энергично, как будто мы не виделись со времен Диаспоры. Миссис Патимкин улыбнулась, мистер Патимкин что-то буркнул и продолжал вращать запястьями, потом поднял воображаемую клюшку для гольфа и запустил призрак мяча в сторону Оранжевых гор, которые, уверен, названы Оранжевыми потому, что благодаря разнообразию природного освещения они способны принять любую окраску, кроме этой.

— Мы скоро вернемся, — сказала мне Бренда. — Тебе придется посидеть с Джулией — Карлота выходная.

— Хорошо.

— Мы везем Рона в аэропорт.

— Хорошо.

— Джулия не хочет ехать. Говорит, Рон днем столкнул ее в бассейн. Мы тебя ждали, боялись опоздать к его самолету. Хорошо?