Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих Страница 6

«Calling passenger Thompson with PAA to New York! Passenger Thompson! Please come to the ticket counter of the company immediately!»[9]

Я сказал:

— Мы достаточно давно знаем друг друга. Целый год — этого достаточно. Я не хочу в жены никого другого. Тебе нужен другой муж?

Она покачала головой.

— Мы снимем квартиру. Мы обставим ее твоей мебелью с твоими книгами, — теперь я говорил очень быстро. — У меня тоже есть немного книг. Ты понравишься всем во Франкфурте. Франкфурт — очень милый город. Тебе будет в нем хорошо. В этом году я напишу свою новую книгу. Я обязательно напишу ее, Сибилла! Когда ты постоянно со мной, я могу писать. Потом мы купим маленький домик в пригороде. Или построим. И будем всегда жить вместе, представляешь себе, Сибилла! Вместе засыпать, вместе просыпаться! И не надо будет больше посылать друг другу телеграмм, и звонить тоже не надо!

— Я не могу родить ребенка, — сказала она чуть слышно и отпила глоток кофе.

— Я не хочу ребенка!

Она молча глядела на меня.

— Мне вообще нельзя иметь детей, — сказал я. Для этого я слишком много пил в своей жизни. Я бы стал производить сущих идиотов. — Я снова поцеловал ее руку.

Время неумолимо уносилось. Все дальше, дальше, дальше. Я ощущал это как грозное предупреждение.

— Скажи, что ты выйдешь за меня замуж, когда я вернусь!

Она кивнула. Слезы текли по ее щекам прямо в рот. Она слизнула их языком и бросилась мне на шею. Официант, стеливший скатерти, деликатно отвернулся.

Сибилла шепнула:

— Я знаю, это из-за той кошки из Дрездена.

— Нет!

— Но это не важно. Я выйду за тебя, Пауль, я выйду за тебя, и мы будем очень счастливы.

— Уже скоро, любимая, — сказал я громко и поцеловал ее. Мне не было дела до официантов. Официанты были мои друзья. И у меня больше не было времени.

— Но я буду тебе в тягость!

— Никогда.

— Если ты на мне женишься, то от меня будет не так легко отделаться, как от девочек из бара, с которыми ты спишь.

— Знаю.

— Правда знаешь?

— Да, — сказал я.

— Я больше никогда, никогда тебя не покину, — шептала она мне в ухо.

Между тем я думал: «Может быть, любовь двоих сильнее происков Мао Дзедуна, Фостера Даллеса[10] и Булганина[11]? Может быть, еще есть надежда на счастье в этом веке? Может быть, еще есть на земле справедливость для кошек, немых и евреев?»

Между тем я думал: а хранит ли Господь любящих?

«Calling Mr. Thompson to New York! Mr. Thompson, please come to the PAA ticket counter!»[12]

6

Вот и семь.

Мой самолет вылетает в семь пятнадцать.

Раньше всегда я провожал Сибиллу, из-за суеверного чувства. Я не хотел, чтобы она смотрела мне вслед. Я хотел смотреть вслед ей. Я заплатил за кофе, и мы с Сибиллой пошли через ярко освещенный зал к выходу. Медленно, мучительно медленно наконец начало светать. Занимался хмурый день. Продавщицы, торгующие в аэропорту газетами и спиртным, мило приветствовали нас, когда мы проходили мимо. Обеих мы хорошо знали. Возле господина Клэра все еще отчаянно сражался господин Кафанке из Дрездена. Я отвернулся. И для господина Кафанке время подходило к концу. Его самолет вылетал в семь тридцать. Рыжая кошка лениво вытянулась в корзине…

— И слушай концерт Рахманинова, — говорил я, выводя Сибиллу через стеклянную дверь на улицу.

— Каждый вечер, милый.

— Слушай его после десяти. Я высчитаю разницу во времени и постараюсь в этот момент думать о тебе.

— Я всегда стараюсь так делать, когда слушаю Рахманинова, — сказала она. Ее кошачьи глаза сузились.

— Я тоже.

— А может, в Бразилии в этот момент будет день в самом разгаре и ты будешь на конференции.

От этой мысли она рассмеялась, как ребенок.

Снег на улице был грязный и осевший.

Я махнул проезжавшему мимо такси. Машина остановилась возле нас, визжа тормозами.

Сгорбленный шофер подозрительно посмотрел на меня:

— Куда?

— Лассенштрассе, сто девятнадцать, Груневальд.

Я обнял Сибиллу. Она положила голову мне на грудь. Над нами, на башне аэропорта, начал вращение огромный радар, бесшумный и призрачный. Его волны искали далекие самолеты. Где-то над облаками они звали их, сопровождали их. Невидимые волны. Невидимые машины.

— Не скучай, милая, — сказал я.

Она высвободилась из моих объятий и скользнула в такси. Дверца захлопнулась. Шофер сел за руль. Сибилла попыталась опустить стекло. Окно не открывалось. Машина поехала. Я видел маленькое белое лицо Сибиллы с раскосыми глазами. Она прижала его к стеклу. Я поднял руку.

Такси описало вокруг площади широкую дугу. Я еще долго мог видеть его, оно проехало мимо пожарной части и мимо полицейского участка по направлению к дамбе. Теперь Сибилла смотрела из другого окна.

Когда мы целовались, несколько зевак остановились и глазели на нас. Они все еще стояли. Во Франции никто бы не остановился. В Германии глазели всегда. Вот загорелись красные огоньки. Шофер затормозил. Зажегся правый поворот. Теперь машина виднелась маленьким темным пятнышком, Сибиллу уже не было видно. Но она, конечно, еще видела меня. Я подождал, пока такси повернет направо и исчезнет за углом первого дома.

Когда я вошел в здание аэропорта, как раз объявляли мой рейс: «Панайр ду Бразил», рейс один — восемьдесят два на Рио-де-Жанейро через Дюссельдорф, Париж, Лиссабон, Дакар, Ресифи! Пассажиров просят пройти к выходу четыре». У меня была еще пара минут, и я подошел к цветочному киоску возле почтового пункта. Продавщицы все меня знали. Их центральный магазин был на Курфюрстендамм. Там я всегда покупал цветы для Сибиллы.

Я сказал:

— Я улетаю через несколько минут. Пожалуйста, посылайте до моего возвращения каждые два дня пятнадцать роз…

— …госпоже Лоредо? — улыбнулась юная продавщица.

Она знала, что мы с Сибиллой любим друг друга. Казалось, все в Берлине знали это. И все улыбались.

— Да, пожалуйста.

— Хорошо, господин Голланд!

— Я заплачу, когда вернусь.

— Конечно, господин Голланд. Счастливого пути!

— Спасибо, — сказал я.

В проходе я столкнулся с господином Кафанке из Дрездена. Я хотел было обойти его, но он схватил меня за рукав. В его мутных старческих глазах появилось выражение безумной решимости:

— Вы должны мне помочь!

— Отпустите меня, я спешу!

— Вы тоже летите через Дюссельдорф, так ведь? — пыхтел человек из Дрездена, размахивая корзинкой, в которой лежала толстая кошка.

— Я прибуду туда через четверть часа после вас, я узнавал, — продолжал он, не отпуская меня. — У вас стоянка час. Возьмите кошечку с собой под пальто, она хорошая, никто не заметит.

— Нет!

— Пожалуйста, прошу вас, пожалуйста! За мной теперь все следят — на вас никто не обратит внимания!

Он взорвался:

— Мы бежали с Востока, потому что нам сказали, что на Западе свобода! Но где она, эта свобода, если человеку запрещают заботиться о маленьком невинном существе?

«Господин Пауль Голланд! Господин Пауль Голланд из Западного Пресс-агентства! Срочно пройдите к стойке оформления! Вас ожидают!»

— Давайте, — сказал я.

Его бледное лицо озарилось. Он вынул из корзинки толстую сонную кошку, я распахнул пальто.

— Господь вас не забудет, — смущенно бормотал он, пока я запихивал животину под левую руку, так чтобы можно было прижать ее.

Кошка и вправду была замечательная. Она позволяла делать с собой все что угодно. В какой-то момент я даже засомневался, жива ли она вообще. Я сказал:

— Жду вас в Дюссельдорфе в ресторане.

Он стоял и глядел мне вслед, молитвенно сложив руки. Он молился за свою кошку.

Служащие у стойки поставили штемпель в мой паспорт. Я поспешил к выходу четыре. Большие стеклянные двери были открыты, за ними, на летном поле, я уже видел мой самолет. Стюардесса ожидала на трапе, озираясь по сторонам. Вот она заметила меня и замахала. Я не мог помахать ей, потому что в одной руке у меня была машинка, под другой — кошка. И в тот момент, когда я достиг стеклянной двери, из тени выступил человек. Это был господин Клэр, с намечающейся лысиной и печальным бледным лицом.

— Отдайте животное, — сказал он едва слышно.

— Не понимаю вас! — Я хотел обойти его, но он заступил мне дорогу. — Пропустите меня! Вы что, не видите, меня ждет самолет?!

Моя культя снова заныла.

— Животное, господин Голланд. Кошку.

— У меня нет никакой кошки!

— Под пальто, — спокойно сказал он.

Я посмотрел на него. Он ответил мне ничего не выражающим взглядом:

— Я просто исполняю свой долг, господин Голланд. На этих рейсах для беженцев животные на борту запрещены.

Я распахнул пальто, и он забрал кошку. У него на руках она замурлыкала. Он сказал: