Аллен Курцвейл - Часы зла Страница 6

— И ты должен…

— Какие-то исследования, копирование. Но детали еще туманны.

— А как же тогда с нашими проектами, Зандер? Мои образы, твои слова. «Бланки любви», они ведь должны стать нашим дебютом, поп?

— Твои образы и конструкции столь совершенны, что не нуждаются в моих словах. — Я достал свою заветную записную книжку, перелистал и нашел страницу со списком творений Ник.

— Убери.

— Но ты ведь сама мне ее подарила.

— Я думала, это нас сблизит. И не думала, что ты станешь ее рабом. Вот взгляни-ка лучше на это… — И она протянула мне свернутый трубочкой плакат.

Я нехотя развернул его и расправил растопыренными пальцами, чтобы лучше видеть, что там изображено. Это оказался не плакат, то была топографическая карта ручной работы с изображением некоего незнакомого мне по очертаниям острова. Ни названия, ни указания долготы и широты, ни надписей, обозначавших какие-либо населенные пункты или географические достопримечательности.

— Это что, заказ медклуба, что ли? — спросил я и придавил уголки карты снежными шарами.

Ник отрицательно помотала головой.

— Ну хоть намекни. Я когда-нибудь был там, да?

— Уже давно не был, malheureusement.[11]

Я продолжал разглядывать карту и вдруг заметил, что Ник стягивает через голову хлопковый халатик, хитроумно скрестив при этом руки — такая типично женская техника раздевания всегда была недоступна моему пониманию. И как только халатик упал на пол, она указала одной рукой на горный хребет. А другой — сжала обнаженную грудь.

— Так ты… о Господи! Как только тебе в голову пришло?

Ник указала на бланк требования, куда было вписано какое-то издание по картографии под названием «Изображение рельефа».

Оба мы понимали, что должно произойти дальше. Мне предстояло перейти от двухмерного изображения к трехмерному, то есть от карты к телу, от изображения рельефа к самому рельефу. Ник схватила меня за руку и опустила ее на ту часть острова, где была обозначена впадинка, соответствующая расположению ее пупка. Но вместо того чтобы адекватно отреагировать, я вдруг начал хихикать самым дурацким образом, и тогда Ник схватила мою записную книжку и в гневе швырнула ее на пол. Падение смягчил шнурок ботинка.

Я наклонился.

— Забыл записать еще одно важное поступление.

Ник перехватила мою руку и направила ее к совсем другому объекту.

— Не пойдет! — злобно прошипела она. — Продолжай!

Ситуация грозила нешуточными осложнениями, но тут прямо у меня над головой раздался пронзительный звон будильника. Он напоминал о том, что мне пора уходить.

Из телефона-автомата на углу я позвонил Нортону, но у него было занято. Наверное, он просто снял трубку, решил я, чтобы ему не мешали собирать факты о Джессоне.

Чуть погодя я снова набрал номер Нортона, но там по-прежнему было занято. Тогда я позвонил Спиайту, и тот снял трубку после первого же гудка.

— Нам надо поговорить, — пролепетал я в трубку.

— А я как раз собирался удариться в бега.

— О…

— Да ладно, не расстраивайся. Я в переносном смысле. Как раз собирался в «Кристал-палас». Можем встретиться прямо там. Я туда по делу — Центр получил прибавку из бюджета, надо распределить расходы.

Глава 7

Прибавка из бюджета — эти слова не столь уж часто произносят в библиотечном мире, но здесь следует отметить, что возглавляемый Джорджем Спиайтом Центр материальной культуры был в этом смысле учреждением нетипичным. Хотя он и являлся филиалом нашего исследовательского подразделения, но получал средства извне, от издателя и собирателя порнографии, который поддерживал свободу слова во всех, даже самых непристойных, его формах.

Спиайт, отвечая на расспросы о Центре, обычно сравнивал его с частным стендом в Британском музее или с закрытым для общего пользования собранием непристойных материалов, что хранились в Библиотеке конгресса под специальным шифром «Дельта». Но если поднажать на него хорошенько, он мог упомянуть о каком-нибудь редкостном старинном документе — к примеру, о скетче Кокто или письме Анаис Нин,[12] — после чего пускался в банальные рассуждения о литературных достоинствах эротических курьезов. Но при этом ни разу и намеком не дал понять, каков объем и характер хранящихся у него раритетов, прекрасно понимая, что даже самые преданные сторонники библиотечного дела вряд ли одобрили бы богатейшие фотоархивы с изображениями голых задниц и грудей, а также каталожные ящики, где он хранил разнообразные регалии торговли телом.

Впрочем, поскольку администрация библиотеки не имела ни малейшего отношения к финансированию собрания Спиайта, его Центр был надежно защищен от нападок. И эта финансовая независимость позволяла Спиайту делать все, что заблагорассудится. Он в изобилии закупал перлы Кокто, Нин, а также всякие раскладные книжечки вроде картонной «Камасутры» Ник, ну и так далее в том же духе. Официально должность Спиайта называлась «куратор Центра материальной культуры», но коллеги и друзья прозвали его между собой Библиотекарем Сексуального Конгресса.

— Ну, что стряслось? Чего это ты такой кислый, а? — Спиайт уже сидел у стойки бара.

— Да только что поцапались с Ник.

— Из-за чего?

— Лично я считаю бары и сортиры неподходящим местом для обсуждения ослабленного либидо, но, так уж и быть, сделаю для тебя исключение. — И я рассказал Спиайту о злополучной карте и том провокационном смысле, что вложила в ее создание Ник.

— Она выставляла напоказ свое обнаженное тело, а ты, вместо того чтоб отдать ему должное, возился со своей записной книжкой? Да знаешь, кто ты после этого? Ты… ты… — Бум! Бум! Бум! Слова Спиайта заглушили выстрелы, доносившиеся с другого конца бара. Я сказал, что не расслышал, и попросил повторить. — Я говорил, что ты уделяешь родной жене куда меньше внимания, чем этой чертовой записной книжке.

Бум! Бум! Бум!

— Что это?

— В тире стреляют из пистолета, — небрежно отмахнулся Спиайт.

К нам подошла официантка в стетсоновской шляпе и жилетке с огромным вырезом на груди.

— Что будем пить, мальчики?

Спиайт покосился на ряд выстроившихся за стойкой бутылок.

— Отвертку «Континенталь» для моего друга. — Девушка-ковбой удалилась, и он снова обернулся ко мне: — Неужели непонятно? И это при том, что Ник француженка и все такое прочее? — Тут мне принесли бокал с коктейлем на картонной подставке с изображением силуэта голой женщины; на месте гениталий зияла дыра размером с бычий глаз. — Два года тому назад тут использовали прыскалки. Ну, знаешь, такие водяные пистолеты с помпой. И посетители просто обожали стрелять из них в танцовщиц. Теперь в моде шестизарядники. Ну и еще вот это. — Спиайт принялся рассматривать подставку. — Неплохо было бы поиметь такую для архивной коллекции.

— Бери.

— Нет, тебе пригодится. Здесь их используют в качестве мишеней. Говорят, помогает снять стресс.

— Сомневаюсь. А ты когда-нибудь пробовал?

— Мне ни к чему. Ведь у меня нет жены, срисовывающей рельефные карты с грудей.

Девушка-ковбой вернулась и сообщила, что ее смена подошла к концу, а потому неплохо было бы получить расчет.

— Может, вам еще чего охота, мальчики? — осведомилась она. И погладила меня по бедру.

— Нет, спасибо, — сказал я.

— Ну, если передумаешь, то знаешь, где меня найти.

Спиайт заплатил по счету, потом добавил щедрые чаевые и шепнул что-то девушке на ушко. Она шепнула в ответ, и он чуть с табурета не свалился.

— Может, присоединишься к нам, Шорт?

— Нет, я — пас.

Девица увела Спиайта за собой, я провожал их взглядом до тех пор, пока они не скрылись за занавешенной бусами дверью. Я отвел взгляд и только тут заметил, что рядом с картонной подставкой лежит медная фишка.

— Вы заработали право на шесть выстрелов, — сказал бармен. Поместил мою подставку в специальный кармашек на стене и протянул мне мелкокалиберную винтовку.

Я выпалил четыре раза подряд, потом сделал паузу, еще дважды спустил курок.

Бармен снял нетронутую картонку.

— Вы, похоже, сегодня не в настроении, верно?

А потом спросил, не хочу ли я оставить мишень себе на память, но я отказался. А затем вспомнил, что Спиайт хотел приобщить ее к коллекции, хранящейся в Центре материальной культуры. И перед тем как покинуть бар, сунул картонку с голой девицей в карман.

Вернувшись домой, я перешагнул через огромные мужские шлепанцы, служившие для отпугивания грабителей, а затем — через груду бумажек и прочего мусора. И, нервно озираясь, вошел в квартиру, где еще не выветрился запах варева из корешков. Ник уже засыпала, когда я осторожно прокрался в постель и улегся рядом.

— Прости, мне страшно жаль, — сказал я. Взял ее за руку и крепко сжал.