Гюнтер Грасс - Кошки-мышки Страница 6

В начале войны в портах Гдингена, Путцига, Гейстернеста и Хеля находились лишь бывший французский крейсер, давно устаревший и потому использовавшийся в качестве учебного судна и плавучей казармы, да еще заградитель «Гриф», построенный в нормандском Гавре, — хорошо вооруженный корабль водоизмещением в две тысячи двести тонн, который по штатному расписанию брал на борт триста мин. Далее следует назвать единственный эсминец «Вихрь» и те шесть тральщиков класса «Чайка», что ходили со скоростью восемнадцать узлов, имели семидесятипятимиллиметровое носовое орудие и четыре пулемета на турелях; они осуществляли траление и постановку минных заграждений, для чего, по официальным данным, брали на борт двадцать мин.

Вот один из этих стовосьмидесятипятитонных тральщиков и был построен будто специально для Мальке.

Военные действия в Данцигской бухте, продолжавшиеся с первого сентября по второе октября, завершились после капитуляции полуострова Хель следующими чисто внешними результатами: польские корабли «Гриф», «Вихрь», «Балтик», а также три тральщика класса «Чайка» — «Меве», «Ясколка» и «Чапля» — были сожжены или затонули в портах; немецкий эсминец «Леберехт Маасе» был поражен артиллерийским огнем, тральщик M-85, наскочив северо-западнее Вестерплатте на мину, установленную польской подлодкой, затонул и потерял треть экипажа.

Захваченными оказались лишь остальные три тральщика класса «Чайка», получившие легкие повреждения. «Журав» и «Чайка», переименованные в «Оксхёфт» и «Вестерплатте», вскоре снова встали в строй, а третий тральщик «Рыбитва» при буксировке из Хеля к Нойфарвассеру дал течь, завалился набок и остался дожидаться Йоахима Мальке, ибо он достал следующим летом латунную табличку с выгравированной надписью «Rybitwa». Позднее поговаривали, будто польский офицер и боцманмат, которые под присмотром немцев стояли у штурвала, нарочно затопили тральщик, последовав знаменитому примеру моряков в Скапа-Флоу[6].

Так или иначе, тральщик затонул в стороне от фарватера, неподалеку от навигационного знака перед Нойфарвассером, и хотя он удачно лег на одну из многочисленных отмелей, в последующие годы войны его палубные надстройки, остатки релингов, погнутые воздухоотводы и крепления носового орудия продолжали торчать из воды, служа тебе, Йоахим Мальке, вожделенной целью, подобно тому, как польским школьникам служил целью крейсер «Гнейзенау», затопленный в феврале сорок пятого у входа в порт Гдыни; правда, неизвестно, нашелся ли среди польских мальчишек, нырявших на «Гнейзенау» и обиравших его, кто-либо, кто спускался под воду с такой же одержимостью, как Мальке.

Глава 3

Красив он не был. Ему следовало бы поправить адамово яблоко. Возможно, вся беда была именно в этом хряще.

Но этот хрящ имел свои соответствия. К тому же не все определяется пропорциями. А в душу я к нему не заглядывал. О чем он думал, слышно не было. Остается его шея со множеством противовесов. И то, что он таскал в школу большие свертки с бутербродами, которые поедались на переменах; перед нырянием он также уминал бутерброд с маргарином, а это вновь приводило в движение мышь, ибо мышь участвовала в еде и была ненасытной.

Еще остаются его молитвы, обращенные к алтарю Девы Марии. Распятие его не особенно волновало. Было заметно, что, когда он молитвенно складывал кончики пальцев обеих рук, движение кадыка не прекращалось, но молитва затормаживала глотательные движения, они совершались как бы в замедленной съемке, потому что утрированный жест отвлекал внимание от кабинки лифта, постоянно ездившей вверх-вниз поверх ворота рубашки и всего, что висело на веревочках, шнурках или цепочках.

К прочим девам он был довольно безразличен. Что если бы у него была сестра? Моим кузинам растормошить его не удалось. Его отношения с Туллой Покрифке в счет не идут, они были особого свойства, и на этом можно было бы построить — ведь он хотел стать клоуном — забавный цирковой номер: Тулла, тощая словно щепка, с ногами-жердочками, вполне могла сойти за пацана. Во всяком случае, эта худышка плавала с нами, когда ей вздумается, на посудину, где мы коротали второе лето, и ее ничуть не смущало, если мы, дабы не снашивать плавки, голышом слонялись по железной палубе или сидели, не зная, чем себя занять.

Физиономия Туллы характеризуется просто: точка-точка-запятая. Похоже, между пальцами ног у нее были перепонки, настолько легко держалась она на воде. Несмотря на запах водорослей, чаек и кисловатый дух железа, от нее всегда несло столярным клеем, поскольку ее отец варил клей в столярной мастерской ее дяди. Сама — только кожа до кости, но ее переполняло любопытство. Спокойно подперев подбородок, Тулла наблюдала за тем, как Винтер или Эш, если им не удавалось отговориться, вносили свою лепту в общее дело. Нагнувшись, с проступившими на спине позвонками, она сидела напротив Винтера, которому всегда требовалось много времени, чтобы кончить, и скулила: «Ну, чего так долго?» Когда наконец капли шлепались на ржавое железо, она по-настоящему заводилась, ложилась на живот, глазки по-крысиному округлялись, и смотрела, смотрела, будто разглядывая невесть что, затем опять поднималась на колени, вставала, чуть скривив ноги, над лужицей и принималась помешивать ее юрким большим пальцем ноги, пока лужица не покрывалась ржавой пленкой: «Вот здорово! А теперь — следующий!»

Эта игра — кстати, вполне безобидная — никогда ей не надоедала. Она канючила: «Ну, давайте же. Кто сегодня еще не отметился?»

Ей всегда удавалось охмурить или уговорить кого-нибудь, и тот брался для нее за дело, даже если ему неохота, лишь бы ей было на что поглазеть. Единственный, кто в этом не участвовал, покуда она его не подначила — отчего и описывается эта олимпиада, — был великий пловец и ныряльщик Йоахим Мальке. Пока мы поодиночке или — как это называется в наставлении для исповеди — «вместе с другими» предавались занятию, упомянутому еще в Библии, Мальке, никогда не снимавший плавок, напряженно всматривался в сторону Хеля. Мы были уверены, что дома, в своей мансарде, между белой совой и Сикстинской мадонной, он сам не прочь заняться тем же видом спорта. Мальке только что вылез из воды, как обычно дрожа от озноба, но на сей раз он не достал ничего такого, чем мог бы похвалиться. Шиллинг уже отработал для Туллы. Каботажное судно заходило в порт без буксира. «Давай еще!» — упрашивала Тулла Шиллинга, который был способен делать это чаще других. На рейде не осталось ни одной посудины. «После купания не могу. Завтра», — пообещал Шиллинг; Тулла, вертанувшись на пятке, встала, покачиваясь на растопыренных пальчиках, перед Мальке, который, как всегда, пристроился в тени нактоуза, но еще не успел толком усесться. Большой буксир с носовым орудием вышел в море.

«А ты что? Давай хоть разок! Или слабо? Неужели стесняешься? Или тебе нельзя?»

Немного выйдя из тени, Мальке смазал ладонью и ее тыльной стороной слева, справа по мелкому, словно нарисованному ребенком, личику. Хрящ на его горле разбушевался. Отвертка тоже распсиховалась. Тулла же, естественно, не проронила ни слезинки, только хмыкнула, опустилась перед ним на корточки, потом, выгнув без труда свое каучуковое тело мостиком, уставилась на Мальке между своих тонких ног, глядела до тех пор, пока он, уже снова в тени — тем временем буксир повернул на норд-вест — не сказал: «Ладно. Чтобы ты наконец заткнулась».

Тулла тут же встала с мостика, села нормально, поджав под себя ноги, а Мальке спустил плавки до колен. Мы таращились, как в кукольном театре: несколько быстрых движений правой руки, член Мальке встал колом, головка уж высунулась на солнце из тени нактоуза. Лишь когда мы обступили Мальке полукругом, стояк опять оказался в тени.

«Можно мне, хоть немножко?» — Рот у Туллы приоткрылся. Мальке кивнул, отодвинул правую руку, но не совсем. Вечно исцарапанные руки Туллы выглядели миниатюрными на его торчке, который под ее пытливыми пальчиками все больше увеличивался в размерах, жилы набухали, головка наливалась кровью.

«Померяй его!» — выдохнул Юрген Купка. Тулла растопырила пальцы левой руки, один раз во всю пядь и еще раз почти столько же. «Сантиметров тридцать, не меньше», — прошептал кто-то, за ним другой. Конечно, это было преувеличением. Шиллинг, обладатель самого длинного конца, извлек его, вздрочил и встал рядом: член у Мальке был, во-первых, гораздо толще, во-вторых, на целый спичечный коробок длиннее и, в-третьих, выглядел более грозным, взрослым, достойным восхищения.

Мальке вновь доказал нам свое превосходство и сразу подтвердил его, «спустив» — как мы это называли — дважды подряд. Чуть согнув колени, Мальке стоял возле покореженного релинга перед нактоузом, его неподвижный взгляд был направлен в сторону навигационного знака на подходе к Нойфарвассеру, не отвлекаясь на выходящий из порта торпедный катер класса «Чайка»; он демонстрировал нам свой профиль, от выступавших за борт больших пальцев ног до линии водораздела на макушке, обозначавшей прямой пробор шевелюры: длина члена каким-то образом скрадывала обычно столь выдающийся выступ адамова яблока, создавая пусть странное, но все-таки гармоничное равновесие.