Анатолий Андреев - Машина Страница 6

У трапа опять замешкались, чего-то ждали — не то какие-то документы, не то бортпроводницу. Аэродромные огни в ночи казались яркими и недобрыми. Ветер задувал порывами, нес сухую снежную пыль. Фросин поднял воротник. Девушка в шубке стояла прямо перед ним. Ее волосы под ветром были неподвижны, как литые. Даже в отдаленном свете прожекторов, вырисовывающем от всех предметов угольные тени и превращающем мир в его черно-белый вариант, они заметно отливали синевой.

То ли почувствовав взгляд, то ли поеживаясь от ветра, она повернула голову и встретилась глазами с Фросиным. Это была она. Фросин удивился, насколько точно, оказывается, запомнил ее лицо. И теперь он узнал ее сразу. Это было как удар — мгновенное узнавание. У него ослабло все внутри, как в юности, когда он робел и терялся в присутствии красивых женщин. А она была красива, это он почувствовал, еще не рассмотрев ее.

Лицо ее действительно было хорошо, даже в беспощадном свете прожекторов, выхватившем из ночи тонкие черты лица, смуглую кожу, нерусский разрез глаз, яркие припухлые губы. Все это сразу увидел, вобрал в себя Фросин. Увидел и спокойно-неприступное, надменное выражение этого лица, растерялся и испугался, что сейчас все кончится, пройдет это мгновение, оставив после себя чувство утраты и неясную тоску.

Прежде чем он успел все это почувствовать и понять, сделал короткие полшага вперед и улыбнулся. Улыбнулся, выплеснув в улыбку все, что ощутил в этот миг. Улыбнулся и заметил, как чуть дрогнуло ее лицо, расширились неотвергающе глаза. Она рассмеялась и еще раз взглянула на него, чтобы найти в его лице подтверждение своей улыбке. Взглянула и отвернулась вперед, туда, где загорелась лампочка над входом в темное нутро корабля. Он понял, что, и не глядя на него, она чувствует его присутствие. Рифления на перекладинках трапа были забиты снегом, и он уверенно подхватил ее под локоть, когда она поставила ногу на первую ступеньку. Она поднималась вверх, а он стоял внизу, и рука его хранила ощущение шелковистого тепла ее шубки.

Все это произошло в считанные секунды. Да и что, собственно, произошло?— мимолетный взгляд, улыбка, вежливая помощь девушке на скользкой заледенелой лесенке в самолет...

А Фросин вновь почувствовал себя на гребне удачи — ощущение, которое несло его сегодня, прервавшись тем телефонным разговором и вновь подхватив сейчас в свои ласковые ладони.

Он прошел в сумеречно освещенный салон и пошел по проходу, глядя, как впереди она устраивается в кресле. Она бросила в его сторону взгляд — он не мог увидеть его в полумраке, но знал, что бросила. Он подошел к ней, уже чувствуя себя хозяином положения, спросил: «Разрешите?» — уверенный, что она ответит согласием, и сел рядом.

6

Несмотря на выходной, конструкторы работали. Начала поступать электроника, в цехах были уже готовы некоторые узлы и детали. Со дня на день должен был поступить сам автомобиль — «тележка», как его все называли.

Работа заводских конструкторов отличается от работы конструкторов в институтах. Сами они разрабатывают мало. Не конструируют. Основная их задача — обеспечить производство документацией. Они следят за тем, чтобы конструкция изделий наилучшим образом соответствовала требованиям производства.

Сейчас они спешно подчищали чертежи. Чертежи, в принципе, были готовы. Мелкие неточности можно было пока и не устранять. Фросин знал, что после первого образца будет множество изменений. В них наверняка попадут и эти уточнения. Но говорить ничего не стал.

Он расспросил о полученных электронных блоках, поговорил с ребятами, которые на неделе присутствовали при испытаниях изготовленных на заводе узлов.

Да, машина становилась реальностью. Это чувствовалось по всему. Это чувствовалось и по деловитой озабоченности конструкторов. Правда, Фросину эта озабоченность показалась излишней, и он так и сказал об этом Дюкову, начальнику четвертого отдела. Отдел организовался недавно. Начальника его, Дюкова, невысокого плотного мужчину, Фросин хорошо знал по старым производствам. Его молодое круглое лицо, всегда непроницаемое, сегодня было заметно оживлено. На правах старого знакомого Фросин и сказал ему вполголоса:

— Слушай, Володя, чего это ты горячку порешь? Что за необходимость работать в воскресенье?

Дюков покосился назад, туда где шуршали бумагами и негромко переговаривались его подчиненные:

— А это не я, это они сами решили. Я только не стал их отговаривать.

Он повернулся и пошел-покатился по коридору, подальше от дверей отдела, чтобы там не было слышно. Речь Дюкова, размеренная и какая-то весомая, резко контрастировала с его обликом, обликом круглого плотного мальчишки. И неподвижное лицо, и отличные (всегда почему-то светлые) костюмы, и степенные движения Дюкова — все казалось Фросину нарочитым, и он всегда ждал, что вот сейчас Володя Дюков расхохочется, подмигнет и отколет какую-нибудь совсем мальчишескую штуку. Но он штук не откалывал, был неизменно ровен в обращении, голоса никогда не повышал. В отделе его любили и побаивались — спуску он не давал, хотя был неизменно справедлив.

Чуть отойдя от двери, Дюков повернулся к Фросину:

— Понимаешь, пощупали они блоки, покрутили их и заволновались. Машина-то вот-вот придет.

Он достал сигарету, размял ее и закурил. Курить в коридоре запрещалось, и он, не торопясь, повел Фросина к курилке, хотя все сегодня пустовало и заметить нарушение порядка было некому.

— Им сейчас беспокойно, и пусть себе беспокоятся.— Дюков стоял, навалившись спиной на подоконник, щуря от дыма свои и без того узкие глаза.— По-моему, это лучше, чем потом их накачивать — давай, давай!.. Ну, а ты как съездил?— спросил он Фросина после паузы.

— Можно подумать, что ты там не бывал,— буркнул Фросин. Начинать серьезный разговор не хотелось, но все-таки он не выдержал:

— Чего спрашивать, как там? Там все в норме. Разрешили нам отступления от чертежей. Причем, с радостью разрешили,— он немного лукавил, не хотел говорить о тех боях, которые пришлось вести в  институте.— Посмотрим, что нам здесь разрешат! Боюсь, что ничего...

— Ну, это мы поглядим,— протянул Дюков. Он тоже был упрям и свою точку зрения мог отстаивать где угодно и перед кем угодно. Фросин знал это, но буркнул:

— Не плюй против ветра, пригодится водицы напиться...

— А ты не пугай...— обиделся Дюков. Они докурили и вернулись в отдел.

Дюкова с порога окликнули, и он сразу закопался в какую-то техническую проблему. Фросин посмотрел еще немного на их работу и тихо, не прощаясь, вышел.

Жил Фросин недалеко от завода, в получасе ходьбы. Но сейчас ему не хотелось оставаться одному, тянуло к людям, и он сел в подошедший трамвай. В вагоне включили освещение и изнутри стало видно, что на улице уже сгущаются ранние зимние сумерки.

Дома было пусто, темно и одиноко. Не зажигая света, Фросин разделся и прошел в комнату. От батарей веяло сухим теплом. Фросин порадовался этому. С теплом всегда связано представление об уюте.

Синел из комнаты прямоугольник окна. С папиросы упал на пол столбик пепла. Фросин не шевельнулся — убирать все равно некому и ругать тоже некому. Но, встав с дивана, перешагнул через то место, куда упал пепел, чтобы не растоптать, и включил торшер.

Щелкнул выключатель проигрывателя. Фросин сунул на вращающийся диск первую попавшуюся пластинку, заранее убавил громкость, чтобы не спугнуть привычную уже тишину. Комнату наполнил приглушенный, рвущийся из динамика голос Высоцкого.

Фросин слушал и не слышал. Вчера ночью, в самолете, она рассказала, что была в Венгрии и Болгарии — по туристической путевке. Его остро кольнула зависть: он нигде не бывал, ему всегда было некогда. Но раньше он не жалел об этом. Чтобы заглушить сожаление, свести его к шутке, он напомнил ей Высоцкого: «Куда мне до нее, она была в Париже...» Она не поняла. Она мало знала Высоцкого. И он с грустью подумал: «Они не знают Высоцкого. Ансамбли там разные, трали-вали — это да, это знают. А Высоцкого — нет». Он немного кокетничал сам перед собой: ансамбли и трали-вали он тоже знал. И они знали Высоцкого. Но он так и подумал — «они». О ней и о ее сверстниках и друзьях, как бы проводя границу между собой и ими. И подумал, что это другое поколение, хотя между ним и ими легло всего лишь лет десять-пятнадцать.

С внезапной жесткостью он сказал ей об этом — о Высоцком и о поколениях. Он помнил полет Гагарина, который был для нее историей. Он помнил, как начинали выступать Эдита Пьеха и Эдуард Хиль, помнил Братскую ГЭС и мост через Енисей. Он помнил все, что составляло его молодость. Об этом он тоже сказал ей. Ее это мало задело. Да и почему бы это должно было ее задеть? Но слушала она с интересом, как слушают захватывающую сказку...

Пластинка кончилась. Фросин выключил проигрыватель, открыл форточку и лег. Дотянулся до торшера, щелкнул выключателем. Торшер погас. В темноте медленно разматывалась лента воспоминаний...