Барщевскнй Михаил - Автор тот же Страница 6

Манана с мольбой смотрела на Аллу Константиновну. Сама же Смирнова с любопытством рассматривала Вадима. А он торжествующе смотрел на Лену. Пауза затянулась.

— Я не помню, — нарушила тишину Манана.

— Стыд-то какой! — неожиданно брякнула одна из народных заседательниц, но сразу осеклась, получив толчок локтем от председательствующей.

На улице к Вадиму с Леной подошла Смирнова. Приветливо улыбаясь, она поздравила коллегу с победой. Казалось, что искренне. Потом, обращаясь к Лене, Алла Константиновна, улыбаясь, сказала: „Решите развестись с этим хитрецом — дайте знать, у меня дочь на выданье!“ Лена, продолжавшая воспринимать Смирнову как противницу мужа, зло бросила: „Не дождетесь!“ На что Смирнова как-то по-доброму, почти по-матерински сказала: „Не злитесь! Я же шучу! Клиенты приходят и уходят, а мы — остаемся! Я правильно говорю, Вадим Михайлович?“. Вадим улыбнулся. И вдруг, посерьезнев, Смирнова добавила: „До встречи в „Клубе пяти“, вы уже на пороге!“ Повернулась и быстро зашагала прочь.

— Это она о чем? — спросила Лена.

— О „золотой пятерке“, — не скрывая удовольствия, ответил Вадим.

На следующий день, придя на работу, Вадим узнал от секретаря, что ему звонила „эта мегера Смирнова“. Вадим слегка напрягся, но, вспомнив ее слова при расставании, набрал номер Аллы Константиновны почти без дрожи.

— Вадим Михайлович! — По телефону голос адвокатессы казался намного благозвучнее, чем наяву. — Боялась вас при жене перехвалить, потому и не поблагодарила.

— Помилуйте, Алла Константиновна, за что?! — почти испугался Вадим.

— За то, что помогли лишний грех на душу не взять — я же ее и вправду пожалела… Теперь буду ждать с нетерпением, когда судьба сведет с вами в суде. Долг-то ведь платежом красен.

Новый год

Феликс редко вызывал Вадима к себе в кабинет. Ну, может, раз в месяц, а то и того реже. Поэтому, когда секретарь Анечка, взмыленная, влетела в клетушку Вадима и сообщила, что последовало приглашение на ковер, Вадим и удивился и испугался. Вроде на сей раз никаких грехов за собой не припоминал. Значит — „телега“. Проходя длинным ломаным коридором к кабинету заведующего консультацией, Осипов пытался сообразить, кто мог накатать жалобу. „Частник“ (частное определение) из суда — маловероятно. Судья должен в конце процесса если не огласить само частное определение, то, по крайней мере, сообщить о том, что он его вынес, и сказать, в чей адрес. Такого не было. Жалоба кого-то из клиентов? Все возможно. Вадим знал о случаях, когда клиенты, заплатившие микст, потом, после суда, требовали деньги назад, если оказывались недовольны его результатом. Некоторые адвокаты безропотно деньги возвращали, а некоторые твердо стояли на том, что микст платился не за результат, а за работу, а работа — выполнена. Большинство клиентов, запуганные и затравленные советские люди, так боялись суда и всего, что с ним связано, то есть и адвокатов, что „утирались“ и, ворча, удалялись восвояси. Но некоторые писали жалобы. Во все инстанции. От заведующего юрконсультацией до райкома партии. Все эти „обращения граждан“ в итоге попадали в Президиум коллегии. Там неофициально адвокату „давали по мозгам“ за то, что не умеет строить отношения с клиентом, а официально — приходили к выводу, что жалоба является необоснованной. Правда, если адвокат числился на дурном счету, если заведующий его не просто недолюбливал, а ненавидел, и если сам заведующий являлся фигурой „в почете“, то адвоката могли и из коллегии выгнать. Для статистики и для отчета перед горкомом партии это было даже полезно. Вот, мол, как мы боремся за чистоту наших рядов. Собственно, борьба такая шла. Но избавлялись на самом деле от дураков и непрофессионалов, которые не умели работать, гробили дела клиентов. А что касается „левых“ заработков, то… Людей же в Президиум избирали сами адвокаты, так что идиоты, начетчики и подонки туда не попадали.

„Нет, — подумал Вадим, — клиентская жалоба отпадает, вроде все довольны“. Оставался еще вариант жалобы со стороны противников по какому-либо из гражданских дел. Такое частенько практиковалось, чтобы выбить адвоката из дальнейшей борьбы в процессе. Мол, испугается, будет вести себя потише или вовсе соскочит. Но это не страшно. Феликс знал все эти приемчики, относился к ним крайне негативно, своих адвокатов в подобных случаях защищал и, более того, настаивал, чтобы они не науськивали собственных: клиентов на адвокатов противной стороны. Нет, такой жалобы Вадим не боялся. Даже наоборот, престижно! „Если на тебя пишут, значит, ты чего-то стоишь!“ — с этой мыслью Вадим переступил порог начальственного кабинета.

— А-а-а, Вадим Михайлович! — Феликс был непривычно приветлив, что настораживало. — Как дела, молодой человек?

Обращение „молодой человек“ — а Феликс не мог не знать, что Вадима бесили любые намеки на его возраст и юный вид, — не предвещало ничего хорошего.

— Спасибо, Феликс Исаакович! Работаю, стараюсь не опозорить честь родного коллектива.

— Не ершитесь! Ругать не буду, хотя, если покопаться, наверняка найдется за что! У меня к вам просьба.

„Ого! — подумал Вадим. — Такого еще не было. Вот значит, каким лапочкой становится Феликс, когда ему что-то надо!“

— С удовольствием, а я не чересчур молод? Справлюсь ли? — В словах Вадима сквозила нескрываемая ирония.

— Ну что вы такой колючий, Вадим? Мне же тоже иногда хочется подразниться! — Феликс рассмеялся.

— У вас это получается, — мрачно откликнулся Вадим и вдруг рассмеялся сам, поняв, что коли Феликс позволяет себе так строить разговор, то, значит, признает Вадима своим человеком.

— Ну, вот и хорошо! Ладно — к делу! — Феликс моментально перешел на деловой тон. — Тут есть одно обращение, которое я не знаю, кому передать. — Феликс выжидательно смотрел на Вадима. Лицо Осипова не выражало никаких эмоций. Он просто слушал. — Дело весьма своеобразное, крайне непростое и с какой-то загадкой. — Феликс опять посмотрел на Вадима, ожидая хоть какой-нибудь реакции. Но ее не последовало. — Вам не интересно? — не выдержал заведующий.

— Нет, ну что вы, — спокойно ответил Вадим. — Я просто слушаю, но пока не могу реагировать, так как до сути вы еще не дошли. — В глазах Вадима мелькнула ироническая искорка.

— Я бестолково излагаю? — Правая бровь Феликса поползла вверх, верная примета, что он начинает злиться.

— Боже упаси! Но я ведь тоже живой человек и тоже люблю подразниться. — Вадим весело, простодушно рассмеялся.

— Один — один! Оценил. — Феликс улыбнулся. — Итак Дело уголовное. Знаю, что вы их не очень любите. Но это — моя просьба. Обратился курирующий нас инструктор райкома…

„Мимо денег!“ — сразу понял Вадим.

— Но это не значит, что работать придется „за спасибо“, — будто читая мысли Вадима, не меняя интонации, продолжил Феликс. — Более того, гонорар предполагается весьма приличный. Хотя, насколько я понимаю ваш характер, Вадим, такое дело вы и бесплатно провели бы с радостью. — Феликс выжидательно смотрел на Вадима.

— Разумеется, это же ваша просьба, — улыбнулся тот.

— Нет, на сей раз я серьезно. Восьмидесятитрехлетний старик обвиняется в изнасиловании двух первокурсниц! — И Феликс с нескрываемым любопытством приготовился наблюдать реакцию молодого коллеги.

Вадим аж рот открыл.

— Это как это?! — Осипов подался вперед, а Феликс явно наслаждался произведенным эффектом. Не зря он так долго „тянул резину“: даже самоуверенную звезду его конторы оглушила такая развязка…

— Вот и разберитесь. Он на свободе, вину свою признает, но наш райкомовский друг, который ему приходится племянником, то ли за собственную карьеру боится, то ли и вправду дядюшку любит, но сам оплачивает защиту. Правда, предупреждает, что по своим каналам поддержки не обещает.

После встречи с дочерью деда-насильника, разговора с ним самим и штудирования материалов уголовного дела картина для Вадима выглядела следующим образом. Дочь Ивана Ивановича Старостина и ее муж — оба геологи, в стараниях заработать хоть немного денег на вступление в жилищный кооператив уже несколько лет постоянно ездили „в поле“, возвращаясь в Москву на месяц-полтора раз в году. Их сын Сергей учился на первом курсе „Керосинки“ — Нефтехимического института им. Губкина. Поскольку родители как раз находились в экспедиции, старый дедушка — не помеха, младшая сестра — в зимнем пионерском лагере, а трехкомнатная малогабаритная квартира — просто хоромы царские, то именно у Сергея на Новый год и собралась компания однокурсников. Первый студенческий Новый год подразумевал много выпивки, сигареты, западные пластинки или магнитофонные записи на больших бобинах с хрустящей коричневой, постоянно рвущейся пленкой и конечно же гитару, Задача была не столько в том, чтобы хорошо и весело отметить Новый год, сколько в том, чтобы доказать окружающим, а главное, самим себе, „какие мы уже взрослые“. Многие первокурсники, особенно немосквичи, впервые в жизни вырвались из-под родительской длани и удержу не знали ни в чем. Так или иначе, но опьянела вся компания быстро, еще задолго до окончания новогоднего „Голубого огонька“, и расползлась спать по всей квартире, включая, как выяснилось поутру, и ванную комнату, и прихожую. Все бы это вызвало утром только смех и новый взрыв удалого веселья, если бы две девушки, протрезвев, не обнаружили, что их изнасиловали. Более того, одна из них при этом лишилась невинности. Именно по заявлению ее родителей, поданному в милицию прямо первого января, и было возбуждено уголовное дело. Допрашивали всех, и мальчишек, и девчонок, но никто ничего толком сказать не мог. Все парни давление оперативников выдержали, и ни один вины за собой не признал. Вадима приятно удивил характерный момент — никто не стал показывать пальцем на соседа, никто не попытался прикрыть себя за счет доноса на однокашника. Допросы шли почти непрерывно неделю, пока вдруг не явился с повинной дед. Его заявление в милицию читалось почти как порнографический роман. События он описывал в подробностях, смакуя детали весьма натуралистично. Это было первое несоответствие, которое отметил Осипов. Психологически неточно доя человека, идущего с повинной, то есть хоть немного, но уже раскаивающегося в содеянном, так откровенно, с упоением рассказывать, как и что он делал. Тем, в чем раскаялся, — не гордишься! Вторая деталь, показавшаяся Вадиму подозрительной: после появления на сцене деда многие, если не все участники новогодней гульбы стали вдруг припоминать некие детали, так или иначе подтверждавшие его вину. Один вспомнил, что слышал шаркающие шаги, а потом какую-то возню, второй, что видел сквозь сон старика, снимавшего штаны. Одна из потерпевших показала, что хорошо запомнила длинные волосы насильника. Разумеется, выяснилось, что длинными волосами никто, кроме деда, не обладал. Было понятно, что оживление памяти свидетелей и потерпевших стало результатом достаточно топорной, но от этого не менее эффективной работы следователя. Однако, чтобы доказать последнее предположение, надо было на что-то опереться. А на что, если дед чуть ли не с гордостью повторял раз за разом-да, именно он изнасиловал девчонок? Ситуация отягощалась тем, что экспертиза биологических следов насилия по группе крови не проводилась. Почему-то в деле вообще отсутствовали упоминания следов спермы на одежде или телах девушек. Следователя это никак не смутило, а на вопрос Вадима деду тот с гордостью заявил, что он опытный мужчина и всегда предохраняется…