Павел Мухортов - Всякая всячина. Маленькие истории, возвращающие нас в детство Страница 6

В кино идти уже не хотелось. Но, надеясь, что кинокомедия взбодрит меня, все же пошел. Зашел в зал, сел на свое место и обмер. Впереди меня креслом левее сидела и мама и прекрасная ее дочь. Про себя я подумал, что это чудо. О чем был фильм не пересказать, даже если очень захотеть. На экран я не смотрел, как прекрасной картиной я любовался девочкой.

После кино, как шпион, я отправился за двумя дамами, хотелось выяснить, где живут. В битком набитом автобусе мы стояли с ней в двух шагах друг от друга. Она, видимо, почувствовала мой проницательный взгляд. Наши взоры сошлись. Таких голубых, просто небесных глаз я не видел ни у кого. Хотелось верить, что мы связаны одной ниточкой. Но слишком рано я возмечтал.

На одной из остановок мама и дочь вышли, вышли неожиданно. Выскочить я не успел, мощная волна входящих втащила меня обратно в автобус. До слез было обидно. Но почему–то верилось, что блондинка обязательно должна была заметить меня и даже влюбиться. «И если она умная девочка, — решил я, — то она обязательно должна приехать в следующее воскресенье к этому кинотеатру на этот же сеанс».

После этого заключения свободного времени у меня больше не было. Все это время я проводил или на набережной — первом месте встречи, или у кинотеатра. Так прошло несколько воскресений. А затем, я без всяких надежд уже ездил в этот кинотеатр. Но больше мы не встречались.

Долго не мог я забыть блондинку, хотелось еще раз увидеть ее. Черты ее лица вставали перед глазами постоянно. Я ходил по людным улицам города и всматривался в прохожих, часто узнавал ее, подбегал, но, увы…

Мне казалось, что незнакомка наблюдает за мной, и это определяло мое поведение.

Так я ее и не встретил. И не встречу, наверное, никогда, хотя…

Осень 1983 г.

СЛЕЗЫ РЕБЕНКА

РАССКАЗ

Машина неслась по грунтовке. В крытом кузове мощного «ЗИЛа» тряслись на ухабах солдаты. Сначала дорога и быстрая езда занимала их и даже веселила. Одинокие сельские пешеходы, идущие по обочине, заслышав приближающуюся громкую песню, не сбавляя шагу, подолгу смотрели вслед проезжающим машинам.

Песни были пропеты, а убаюкивающее шипение автомобильных шин, неравномерное, но спокойное покачивание и мерная работа хорошо отлаженного урчащего двигателя успокаивали солдат. Они поудобнее расположились, облокотившись друг на друга, и, незаметно теряя ощущение времени и места, смыкали ресницы. Заснуть не давали встречающиеся иногда выбоины на дороге. Иногда машину подбрасывало, сильно встряхнув все, что в ней находилось, и поэтому состояние дремоты не переходило в сон, а выйти из него также было невозможно.

Старший машины — бывалый солдат, прошедший огонь и воду, боевой капитан — сидел в кабине, прислонившись головой к стеклу, и тоже о чем–то думал. И только водитель тихонько насвистывал неизвестный мотивчик, зорко следил за дорогой, уверенно и точно работая руками и ногами. Мимо с ревом проносились встречные машины, незаметно надвигались огромные поля и затем также незаметно отставали, сменялись на новые.

Машина неслась под горку, все набирая скорость, а потом медленно вползала вверх, чтобы снова слететь вниз.

При въезде в неизвестный поселок солдаты оживились и с любопытством стали рассматривать цветущие сады, дома, находившиеся метрах в ста справа от дороги, и их обитателей.

Вдруг неведомая сила резко потянула всех, находившихся в машине по ходу движения. Солдаты, не успевая ухватиться за борта, задали на деревянный настил кузова, тормоза визжали. Правое заднее колесо чуть подскочило. И снова загудел, набирая обороты двигатель, и «ЗИЛ» освободившись от власти тормозов, поехал еще быстрее. В первое мгновение пассажиры заругались, обвиняя водителя: «Не дрова же везет», но в следующую секунду сначала на первой лавочке, потом на второй и на третьей, в том месте, где только что подскочило заднее колесо, они увидели распростертую бездыханную овчарку. С противоположной стороны дороги показался маленький мальчик. Он быстро побежал к лежащей собаке, выкрикивая, наверное ее имя, присел на корточки и стал гладить ладонью по мертвой уже голове и шее. Ему не верилось, что несколько минут назад он бежал рядом с любимым другом по осеннему лесу, а теперь верный пес уже никогда не лизнет теплым, шершавым языком по его руке. Смерть, казавшаяся мальчику такой невероятной и нелепой, до этого он и не думал о ней никогда, столкнулась с ним один на один, открывая ужасную картину.

А машина уносилась все дальше и быстрее, и солдатам, восемьнадцати–двадцатилетним мальчишкам, уже едва различающим собаку и склонившегося над ней мальчика, слившихся в одно пятно, в эту минуту вспомнилось свое детство, любимая собака или кошка, которым они тайком от мамы носили горячие котлеты или сосиски, а в холодную зимнюю ночь впускали в теплые подъезды домов; каждый из них тайком от соседа вытер одинокую слезу, наплывшую на ресницы, и представил себе горькие слезы мальчика рядом с мертвой собакой.

Проехав несколько километров, машина остановилась. Хлопнула дверца и к солдатам подошел капитан. Немного стесняясь самого и своих подчиненных, он спросил, что с собакой, а узнав, как бы извиняясь, пряча взгляд и уходя к кабине, сказал: «Если бы свернули на такой скорости, то не собака, а мы… И затормозить нельзя…»

Опять хлопнула дверца и машина покатилась дальше. Ребята подумали, что, наверное, и у их строгого капитана намокли ресницы. А машина медленно, как бы преодолевая себя, силясь, поднималась и спускалась по холмистой дороге. Она, казалось, тоже переживала, как и ее хозяин, с которым за два года службы они успели «подружиться» и составили одно целое.

Декабрь 1984 г.

ЛЁХА

Рассказ

И бывают минуты раздора

И мечтам моим может не статься

И споткнулся, упал и не встать самому

И друзья мои здесь

И никто не поможет подняться

Первое сентября. Для Алексея Куницына, рослого, белобрысого с короткой, под ежика, напоминали, что на подходе промозглая осень с туманами, зонтами, блестящими импортными плащами, а на мальчишек и девчонок, не успевших освободиться от счастливого чувства свободы беззаботности, навевали непроизвольно тоску, скуку, какую–то неосознанную внутреннюю тревогу.

Стайки учеников всех возрастов медленно стекались к огромному квадрату школы — панельному четырехэтажному зданию, залитому также успокоительно–нежным светом. Особенно интересно смотрелись первоклассники: самые нарядные, с крупными, белыми бантами, в беленьких гольфиках, в брючках, с разноцветными шарами в ручонках, обязательно с охапкой цветов — они пугливо и любопытством озирались по сторонам, ранцы на их спинах казались громоздкими, и этот новый учебный механизм они держались неуклюже, но с ревностной опекой.

Приходить в школу рано Лешка отвык, в девятом все–таки несолидно, но в этот день он решил не опаздывать и появился пораньше, чтобы найти новый класс и обязательно посмотреть на будущих одноклассников.

После восьмилетки он поступал в техникум, но на вступительных экзаменах провалился, возвращаться в родную школу не хотелось, он холодел при одной только мысли, что опять начнутся заслуженные и предвзятые придирки учителей, которым надоел основательно, в другую не брали — не мудрено, с такой–то характеристикой, — и тогда он, ни на что не надеясь, в конец отчаявшись заглянул сюда, в школу соседнего района, где как ни странно повезло. То ли поверили в самом деле, то ли директор попался душевный, но его приняли. Как он радовался! Значит, не потерянный человек, не трудный, как писалось в характеристике, значит, годен на что–то и кому–то нужен, и тогда же, в августе, Алексей подумал о том, что надо раз и навсегда покончить с прежней унылой жизнью забияки и разгильдяя, взяться за учебу, а вредные привычки искоренить.

Расстегнув узкий ворот рубашки, он стоял один недалеко от парадного входа, украшенного цветами и транспарантами, а вокруг творилось что–то непонятное, цветное, пестрое, все бурлило, смеялось, торопилось выговориться, когда совсем рядом раздался гpoмкий мужской голос:

— Девятый «А»; все ко мне!

И после минутного беспорядочного движения, когда классы благодаря усилиям учителей построились на торжественную линейку, и после напутствующей речи седого, энергичного директора, когда мало кто слушал, больше вертели по сторонам головами, вглядываясь в полузабытые за каникулы и еще ненадоевшие лица, и после восторженных возгласов: «Братва, мы же на год старше!», на душе Алексея было томительно–неспокойно.

Он стоял в первой шеренге с приподнятой головой и, желая всех рассмотреть, постоянно косился назад, натыкаясь на встречные, прощупывающие взгляды. Вообщем класс ему нравился: и симпатичные девочки, и бойкие мальчики — на вид не маменькины сынки, думал он, что с такими будет весело учиться, а главное — и это он тоже отметил в свою пользу, поскольку помнил, как в старой школе испытывал вместе с ребятами возможности новеньких в жесткой драке, — что почти не было мальчишек выше и крупнее его. А как будет сейчас? И он, мучаясь от каверзного вопроса представлял, как на перемене в конце притемненного коридора его молча обступят, и щупленький малый, подкравшись сзади, ущипнет, слащаво улыбаясь, а он, развернувшись, заедет для «успокоения» оплеуху, затем отчаянно будет отбиваться от наседающей компании, пока не охладит их пыл и потом, вероятно, без труда справится с ними, быть может, кому–то расквасит нос, и тогда опять возникнут горькие осложнения, посыпятся неприятность за неприятностью, и опять полетят в его адрес жгучие упреки, робкие осуждения девочек, презрение покоренных мальчишек, конечно, вызовут в учительскую, где будут стучать кулаком по столу, предупреждать, читать морали, воспитывать, и фамилия Куницын будет склоняться на всех родительских собраниях, и он с болью будет клясть себя за то, что не сдержался.