Андрей Геласимов - Атамановка ( Рассказы ) Страница 6

А Митька так и остался сидеть в пыли рядом с развалившимся крыльцом и кучей-малой из копошащихся парней и девок, которые продолжали тискаться, визжать и смеяться и, казалось, вовсе не собирались вставать.

Митька сидел, опустив голову, тяжело уставившись на свои исцарапанные колени, и крепко прижимал к груди сломанную руку.

Куда пропадают отцы

О том, куда они пропадают, Петька имел довольно смутные представления. То есть, он знал, что в основном они были все на войне, но куда они могли деться до нее – вот это вот был вопрос.

Впрочем, он редко задумывался о том, что куда пропадает. Его больше волновало, что откуда берется.

Дождь – из неба, спирт – из Китая, солдаты – с войны, дети – из пуза. В своем собственном появлении на свет он тоже не видел ничего исключительного. Все из пуза – значит, и он. Тут все было понятно.

Неясным оставалось только одно – как оно все туда попадало. С войной и солдатами еще более-менее. Со спиртом в Китае тоже можно было себе представить, но вот каким образом дождь оказывался на небе, а ребенок в пузе – вот это было да. Это было совсем непонятно.

Иногда Петька задумывался над такими вещами, и лицо у него становилось серьезным и сосредоточенным, как при мысли о еде или как в тот момент, когда он собирался отмочить какую-нибудь новую пакость. Бабка Дарья не любила у него такого лица и не трудилась особенно разбирать – чего это он там вдруг притих, поэтому Петьке временами доставалось не по делу, а как бы вперед, на всякий случай.

Так почтальон дядя Игнат всю войну старался почаще заходить ко всем подряд, чтобы к нему привыкли и не пугались, когда он постучит в дверь и войдет, наконец, с похоронкой.

У Митьки Михайлова с Нюркой все началось именно из-за дяди Игната.

Если было, правда, чему начинаться. Потому что для неожиданного появления Петьки на свет хватило, в общем-то, одного раза. Нюрка потом на станцию с дядей Игнатом уже больше не ездила. Сидела дома, перепуганная, как мышь.

Но сначала сама напросилась.

“Можно, – говорит, – дядя Игнат, я с вами буду на станцию ездить, почту возить?”

А у дяди Игната к тому времени дочь Маня как раз вышла замуж, и ему было скучно одному на телеге сидеть.

Поэтому он сказал: “Можно”.

И Артем с Дарьей не возражали. Про Митьку даже не вспомнил никто.

Что он там сидит на станции, как Змей-Горыныч, и караулит свою добычу.

Хотя, может, и не караулил. Может, само все придумалось, как только

Нюрку на станции увидел. Как она там ходит по рельсам в своем сарафане, ножкой постукивает.

“Здорово. Ты тут чего?”

“Дяде Игнату помогаю”.

“А-а. Молодец. Ну а дома-то как? В Атамановке?”

Митька болтался на станции уже, наверное, полгода. Помогал обходчикам, чего-то грузил. Но больше его видели с блатной шпаной.

Те наезжали сюда из Читы, из Приморья и втихую кумекали на проходящих поездах. Кто в карты играл, кто просто так по карманам шарил. Митька сперва с ними в кровь передрался, а потом таким другом заделался – хоть убей. Домой в Атамановку даже и не заглядывал.

“Ну так чо? Как там?”

А Нюрке было странно, что он с ней вообще разговаривает. После того как ее брата отправили вместо Митьки учиться на тракториста и тот стал в Атамановке важней чуть ли не агронома и председателя, к

Чижовым на двор Митька больше ни разу не заходил. Даже на улице не здоровался. Щурился только и в другую сторону куда-то смотрел.

А теперь сам заговорил. Первый. Поэтому Нюрке вдруг сильно захотелось извиниться перед ним сразу за всех. Она ведь еще помнила, какие они раньше все были друзья. И в школе на одной лавке сидели.

“Ты это… Не злишься больше, что Юрка в Краснокаменск тогда уехал?”

“Да нет. А чо мне?”

“Я думала – ты злишься”.

“Уехал и уехал. Сломанная же у меня была рука”.

Нюрка опустила глаза на Митькин локоть.

“Болит еще?”

“Дура, что ли? Почти два года прошло. А хочешь посмотреть, как новые шпалы укладывают? Вон там, за пакгаузом. От них стружкой пахнет”.

Короче, во второй раз Нюрка с дядей Игнатом на станцию уже не поехала. Сказала: “Не хочется что-то”. И быстро закрыла дверь.

Вот так Митька отомстил Чижовым. А те через полгода начали за ним бегать и пытаться убить его тяжелыми кольями, которые колхозный пастух Миша Якуб приготовил для строительства изгороди. Потому что им было обидно за свою сестру. В четырнадцать лет рожать – кому это надо? Да еще раньше были такие друзья.

Но не догнали.

Митька бежал от них всю дорогу от станции до Атамановки и потом еще немного, пока не добрался до своего сарая. Убегал он не потому, что боялся, а потому, что признавал за ними право убить себя. И уважал это право. Однако при всем уважении умирать ему было неохота.

В сарае он разворошил кучу тряпья, вытащил из нее найденный давным-давно в Аргуни и отремонтированный наконец ручной пулемет, а когда в конце улицы появились Чижовы, вышел из распахнутой двери, расставил пошире ноги и сказал:

“Ложись, ребзя!”

Юрка с Витькой завалились в снег, как подкошенные, и тихо лежали там, пыхтя от долгого бега, прислушиваясь то к себе, то к Митьке, то к звездному небу, то вообще неизвестно к чему. Им обоим казалось, что все это только снится.

“Слышь, Митька!”

“Чо?”

“А у тебя патроны-то есть?”

“Хошь – проверь!”

“Да пошел ты!”

И потом еще, наверное, через минуту:

“Мы чо, так и будем здесь лежать?”

В это время добежала блатная шпана, которая кинулась со станции выручать Митьку. Они подобрались сзади к Чижовым, вынули свои ножики и нацелились их колоть.

“Вы, суки, тоже на землю!” – крикнул им Митька.

Те замерли, не поверив своим ушам.

“Ты чо, Митя, совсем опупел? Мы ж за тебя!”

“Бросай ножи, я сказал! И харями – в снег!”

Блатные немного посомневались, но потом все-таки начали опускаться на коленки.

“Мы тебя, Митя, уроем, – забубнили они. – Ты сам, Митя, не знаешь, чо ты творишь. Мы за тебя хотели фраеров на пику поставить, но теперь ты сам у нас на пике будешь сидеть. Это неправильно, Митя.

Хоть у кого спроси – так делать нельзя”.

“Заткнулись!” – сказал Митька и пощелкал для убедительности затвором.

Несколько минут все лежали молча. Митька смотрел на них, морщился, потом поднимал голову к темному небу, выдыхал облачко пара и разглядывал сквозь него звезды.

“Мы тоже тебя убьем, – пообещал Витька, отрывая от сугроба залепленное снегом лицо. – Не надо было тебе нашу Нюрку трогать.

Кабздец тебе на этом пришел”.

“Это Юрке не надо было в Краснокаменск вместо меня ехать! Я должен был трактористом стать!” – закричал Митька.

“У тебя же рука была сломана!”

“Ну и чо? Тебе-то какое дело? Сломалась, потом срослась!”

Витька о чем-то задумался.

“Не, мы тебя все равно захлестнем, – наконец, сказал он. – Потому что ты кобель драный. Когда тебя гармонистом сделали, мы с Юркой терпели, нам было ничо. А когда его на тракториста отправили, ты на нашу сеструху прыгнул. Нет, сука, мы тебя за это убьем”.

“И мы тоже”, – глухо откликнулись из другого сугроба блатные.

“А ну, всем лежать тихо! – заорал Митька. – А то сейчас садану! Жопы всем продырявлю!”

Чижовы и блатная шпана вдавили головы в снег, ожидая выстрелов, а через две-три минуты, когда они осмелились посмотреть, Митьки с его пулеметом уже нигде не было. Только приоткрытая дверь сарая поскрипывала на ветру.

Блатные поднялись первыми, отряхнули с себя снег, подобрали ножики и сказали Витьке с Юркой, чтоб те им больше не попадались. Чижовы ответили, что сбегают сейчас за своими, и на этом все разошлись.

На следующую ночь у Чижовых кто-то снял ворота и утащил их к самой реке. Утром Артем с сыновьями вез на санях ворота обратно, изо всех сил стараясь глядеть ухмылявшимся соседям прямо в глаза

“Не плачь, папка, – сказал ему Юрка уже у самого дома. – Все равно мы с Витькой его найдем”.

Но чижовские ворота Митька Михайлов не снимал. Он в это время был уже далеко. Пройдя в ту ночь по снегу около тридцати километров, к утру он был в деревне Архиповка, а к полудню напросился в отряд

Степана Водяникова, который на следующий день уходил пощипать китайцев и староверов за Аргунь.

Этот Водяников был самый известный в Забайкалье милиционер. К середине тридцатых годов его мрачная слава пошла на убыль, но в первое время после гражданской о нем тут знали практически все. Кто ненавидел, кто боялся, кто гордился личным знакомством – было по-разному.

Известен он стал, когда командовал 4-м кавалерийским партизанским отрядом. Воюя с атаманом Семеновым, Водяников не всегда отличал мирное население от вооруженного противника и временами так зверствовал, что после гражданской ему опасались давать большую власть. Максимум на что решились – должность районного милиционера.

Правда, он и здесь сумел отличиться. Родившись в семье старообрядцев, он почему-то не только не веровал, но вообще люто ненавидел всех “семейских”, как забайкальские староверы всю жизнь называли сами себя. Во время войны его отряд выбивал их целыми селами. После ухода Семенова в Манчжурию Водяников свой отряд не распустил, а продолжал воевать – теперь уже набегами – на чужой территории. Чтобы остановить его, красным пришлось однажды направить на границу крупные воинские соединения. Оружие партизаны побросали только под прицелом своих же родных советских пулеметов и пушек.