Александр Чуманов - Уравнение Бернулли Страница 6

Но, может быть, она все-таки выдержала бы беспримерное домогательство любителя абсолютных побед из чисто женского, часто отвергающего здравый смысл упрямства и даже вопреки собственному хотению. Но вдруг однажды застала у Женьки какую-то незнакомую «чувырлу», с которой паренек учился в одной группе и с которой вдруг ни с того ни с сего решил вместе к зимней сессии готовиться.

— Ты чего, отстающий ученик? — не смогла скрыть крайнего недоумения и раздражения Ритка, всем своим видом давая понять, что Женькина соученица для нее — пустое место, — а как же собираешься в институт перескочить, чтоб от армии отмазаться?

— Я не отстающий, это она — Наталья, — гордо ответствовал Жека, даже не подумав снять руку с плеча также ни капли не смутившейся «подшефной».

— Вот не думала, что у вас в техникуме все еще пионерские поручения дают! — расхохоталась Рита, при этом смех вышел нервным каким-то, что разозлило ее еще больше.

— А это — не поручение, это — жест доброй воли! — кокетливо встряла в разговор отстающая учащаяся.

— Тебя не спрашивают, двоечница! — рявкнула свирепо Марго, но тут же сообразила, что перебрала, и, дабы последнее слово за собой оставить, круто повернулась к выходу. — Ладно, недосуг мне с вами, голубки, воркуйте. Но ты, тимуровец, если потом желание будет, звони. Мне первой теперь, сам понимаешь, не с руки…

И поспешно вышла. Чтоб никакой гадости вслед не услышать. И решение мгновенное приняла, сама приняла, а не потому, что взял ее измором или покорил непобедимым обаянием порочный залетный принц. Впрочем, принцу она ничего объяснять не стала, когда он подвалил с очередной порцией своих намеков, в иные времена называвшихся «грязными», «циничными», по крайней мере «пошлыми», а в иные — становившихся поводами для дуэлей, однако после знакомства с литературой и искусством свободного мира считающихся вполне приемлемыми даже в самой утонченной компании. Но, чтобы только глупой жертвой ее никто не посчитал, ответила вызывающе и даже более цинично, чем кто-либо мог ожидать:

— Черт с тобой, самец-красавец, так и быть, получишь до кучи и меня, а то еще заболеешь от досады, что список неполный. Когда?

Непролетарского вида женщина лет пятидесяти, грузившая возле магазина палую листву в необъятный, как двуспальный матрас, мешок, тоже приветливо кивнула Рите. «Здравствуйте» еще сказала, а не более употребимое в повседневном обиходе «Здрасьте».

— Здравствуйте! — ответила Рита и вдруг неожиданно для самой себя остановилась.

Тотчас разогнулась и та, оставив мешок, который сразу повалился набок, как толстый пьяный мужик, поддерживаемый преданной, несмотря ни на что, женой и вдруг лишившийся последней в жизни опоры.

— Погодка-то до чего благостная, помирать не надо, — начала традиционно дворничиха, стягивая с рук синие, чуть не по локоть, резиновые перчатки.

Это для сбора сухих листьев, пожалуй, не самый подходящий элемент спецодежды, но, кажется, она еще и полы в магазине моет. Или не она, а похожая на нее уборщица. Ведь обе эти профессии нынче чрезвычайно распространены среди советских тетенек умственного труда, выпавших из активной трудовой жизни до наступления пенсионного возраста либо тотчас после наступления и не примирившихся пока с необходимостью существовать даже скромней, чем они всегда существовали. Существовать, ни единой копейки не имея в графе «приход» сверх того, что значится в противоположной по смыслу графе. Что для большинства русских людей — придумавших даже специальный термин «черный день» и отродясь не живших в долг, в чем, возможно, одно из главных их отличий от так называемых «цивилизованных людей», хуже смерти. Или не намного лучше.

— Да, погодка действительно… — охотно согласилась Рита, — а в плохую погоду, вы полагаете, надо умирать?

— Легче, я думаю. Хотя можно ли знать наверняка — умираем-то всего один раз, сравнивать не с чем, да и поделиться впечатлениями возможности нет… Ой, а что это мы в такую погоду и о — смерти, будто других тем нет! Вас как зовут-то?

— Рита.

— А меня — Людмила… Михайловна, вообще-то. С двадцати лет, едва пришла в школу после института, — по имени-отчеству. Так что, если по-другому кто — ей-богу, ухо режет. В этом городе, между прочим, все женщины и девушки вашего возраста и моложе — мои бывшие ученицы. Не считая приезжих, разумеется.

— А вы — на пенсии? — спросила, возможно, несколько невпопад Рита.

— На пенсии, — горько усмехнулась бывшая учительница, — по инвалидности. У меня ведь, как и у тебя, Рита, диабет. Товарищи мы по несчастью. Товарки, — еще раз усмехнулась Людмила Михайловна, бросив на Риту мимолетный, но пытливый взгляд. — Ой, Риточка, я тебя совсем заболтала! — спохватилась она вдруг.

— Я, ей-богу, ужасно рада, что познакомилась с вами, Людмила Михайловна, у меня ведь в вашем городе — никого, за полгода, пока здесь живу, вы первая, с кем по-человечески поговорить довелось, так приятно, честное слово! Так до завтра, Людмила Михайловна?

— До завтра, Рита…

И Рита вошла в распахнутую настежь широкую дверь, в притворе которой лежал камушек, чтобы она не хлопала понапрасну, успев заметить, однако, что и собеседница вернулась к своему занятию. Но еще обратила внимание, что метелка у дворничихи самодельная, неловко связанная из веток ближайших тополей.

В магазине не было ни души, если не считать внушительного вида мужчины с раскрасневшимся лицом, проигрывающего, судя по всему, уже не первую пригоршню пятирублевиков «однорукому бандиту», какие за считанные месяцы наводнили все мало-мальски людные места, а магазины — прежде всего, будто «однорукие» — это армия оккупантов, а бывшие магазины советские — подавленные огневые точки безнадежно проигравшего все сражения войска.

Так что отоварилась Рита за считанные минуты, и, кстати сказать, надменная с виду продавщица, пусть по обязанности, но тоже «Здравствуйте!» сказала; отоварилась, посетовав про себя, как сетуют обычно российские женщины вслух: «Чо купила? Ничо не купила! А сотня (тыща) улетела…» Однако под хорошее настроение, а оно ощутимо улучшилось за время прогулки в магазин и душевного разговора с учительницей, взяла сверх заранее спланированного набора еще маленький арбузик — в конце концов, должны же мальчишки хоть изредка и витамины употреблять. И осталось медью рубль с чем-то — даже на «чупа-чупс» для Алешеньки не хватит…

Конечно, арбузы да и «чупа-чупсы» она любила раньше и сама, но теперь разлюбить пришлось. Как и многое другое. Как, собственно, почти все. Оставшееся же — любить вряд ли возможно. Но был все-таки и собственный, абсолютно «неутробный» интерес у Риты: если арбуз попадет хороший, значит, удача еще не окончательно отвернулась от нее, а если плохой, значит…

Вышла из магазина — снова встретилась взглядом с учительницей-дворничихой. Помахали друг дружке на прощанье.

— Здоровья тебе, Риточка! — еще крикнула вслед полноватая пятидесятитрехлетняя женщина с нелепой метлой и мешком, на пьяного мужика похожим.

— И вам того же, Людмила Михайловна! — отозвалась Рита, едва повернув голову.

И пошла новую тропу в желто-красно-бурых сугробах торить, теперь уже по направлению к дому. Но отставленная от службы учительница еще до самого дома преследовала ее. В мыслях, разумеется.

«Людмила Михайловна хоть пожила, детей, наверное, вырастила и в люди вывела, если, конечно, вовремя замуж вышла, а то ведь у них, учительниц, вроде бы с этим нередко повышенные сложности возникают. Она, — думалось Рите, — еще сто лет проживет, если, конечно, на игле не сидит, как я. Но представить только — каково бедняжке было решиться пойти на такую работу. Вдобавок — город маленький, каждая собака знает. Это ж пришлось себя, как палку, через колено ломать. Но — преодолела, машет метлой и, с виду, — хоть бы что. Сильная женщина, ничего не скажешь… Вот и мне — сил бы хватило. Продержаться до конца хотя бы так. А то тоже — на работу наняться. Попросить, например, Людмилу Михайловну составить протекцию. Мели бы улицу на пару, швабрами по линолеуму елозили б да делились новостями о течении болезни нашей… Боже, а ведь если она про болезнь знает, то знает и про Алешечку! И наверняка тоже осуждает, не может не осуждать, учительница как-никак, да еще провинциалка!..»

Но вот и проделан сполна обратный путь, лестница преодолена, а усталости будто бы существенно меньше, чем обычно, одно слово — настрой. А коли так, надо с готовкой поспешить — Ромка скоро из школы придет. Вот только что готовить и из чего — вопрос для Риты похуже, чем все проклятые русские вопросы. Интересно, он всех хозяек так же сильно мучает или только неумех, вроде Риты?

Таким образом, выпало Рите встречать в компании самого «Фридриха Великого» любимый праздник российского народа, а не просто в очередную, ничем не примечательную субботу либо даже среду перепихнуться. И надо отдать этому человеку должное: приводя кого бы то ни было всегда с абсолютно понятной обоим целью, он устраивал маленький, а по среднероссийским меркам, пожалуй, совсем не маленький, но грандиозный праздник. Так что в свете нынешних стандартов подворотен и отхожих мест, запросто используемых для интима, парня этого надо не осуждать — хвалить за редкое великодушие и благородство.