Андрей Диченко - Минское небо Страница 6

Неожиданно для всех вошел пьяный Философ. Он буквально ввалился в помещение и, не простояв и минуты, плюхнулся на пол, ударившись головой о табуретку. Я встал на ноги, тяжело вздыхая. Потом поднял его худое и поэтому легкое тело. Только теперь я заметил, как он исхудал за последние два месяца. С его лба капала кровь.

Олеся приподняла голову Философа и посмотрела ему в лицо — то ли с презрением, то ли с сожалением. С кусочком картошки во рту она смотрела на него тупыми глазами, не зная чего ожидать.

— Не верь своим глазам… И ему не верь, — в пьяном угаре произнес Философ и пригрозил Олесе пальцем. Тельняшка и камуфляжные штаны, в которых он сидел, были уже грязные, а носки он явно не менял с тех пор, как начал пить, а это уже продолжалось около месяца. Затем он провел ладонью по засаленным волосам, в то время как я сажал его на табуретку.

Олеся, слегка поморщившись от неприязни, встала и отошла к окну.

— Вот что с людьми делает алкоголь… — произнес Ботаник. — Ты бы знал, что твои кровяные частицы сейчас слипаются и создают пробки в капиллярах…

— Аи знаня, уреняя… — произнес Философ и лицом бухнулся в тарелку с квашеной капустой.

— Что он сказал? — произнес Ботаник и поправил указательным пальцем круглые очки в роговой оправе.

— Что твои знания — херня… — произнес я и достал очередную сигарету из почти полной пачки сигарет. Огонь и тление. Дым пошел по легким.

Ботаник, видимо, питая надежды на то, что Философ его услышит, нагнулся над его ухом и громко произнес.

— Именно знания и стремление к постижению неизвестного дали нам тот уровень развития, который… — он не успел договорить, так как Философ резко вскочил в соответствии с механизмами своей собственной логики, никому, кроме него самого, не ведомой.

— Знания никогда не сделают человека счастливым! — почти трезвым голосом произнес он и снова плюхнулся в тарелку. Я уже думал о том, как сейчас потяну его в ванную и хотя бы раз в своей вшивой жизни помогу ближнему.

— Не знаю, как знания, — произнес я, выдыхая дым, — но алкоголь тебя прикончит очень скоро или сделает животным…

— Вы и так животные все, мертвые животные. И я уже мертвый…

Ботаник нахмурил брови и, задвинув деревянную табуретку под стол, ушел из кухни в свою комнату. Как мне показалось, между двумя обитателями нашей хищной квартиры накаляется противостояние. Я взял Философа подмышки и потянул в ванную. Олеся стояла спиной к нам и смотрела в окно, где, впрочем, творилось то же самое, только в более масштабной и менее грубой форме.

Я мыл Философа в горячей ванной, даже постирал его носки, а он изредка поднимал голову и пытался что-то сказать, но, в конце концов, наблевал в мыльную и серую от грязи воду.

Одев его во все «свежее» (то, что сушилось на батарее с незапамятных времен), я препроводил парня в отведенную для него комнату, и, не включая свет, споткнувшись о пустую бутылку из-под водки, уложил на диван.

Когда я вернулся к себе в комнату, то на моем столе сидела Олеся. Уже в спортивных штанах и белой мужской футболке с надписью «100 лет отечественному подводному флоту».

Она опять же смотрела вниз и болтала ногами, будто бы качаясь на качелях.

Потом она заговорила так, словно говорила это сама себе, но хотела, чтобы я все равно услышал ее размышления.

— Вот иногда думаешь, что так, как ты живешь, жить нельзя, — после этого она подняла голову и изобразила на лице грустную гримасу разочарования.

Я сел на диван, положив между спиной и стенкой свою подушку с дырявой белой наволочкой.

— Что ты имеешь в виду? — мой вопрос был весьма логичен только по той простой причине, что я абсолютно ничего не знал о жизни Олеси. Ну да, утром она вроде как шла в универ. Иногда вечером уходила из дома и возвращалась очень поздно, когда я уже либо спал, либо рисовал всякую непонятную мне самому черно-серую херь. Но в этом не было для меня ничего подозрительного. Большинство жителей столицы нашего (пусть даже искусственно созданного) Отечества вели подобный образ жизни.

— Не хочется всей этой грязи. Не хочется всех этих бессонных ночей, — она вздохнула и повернула голову назад. Смахнув рукой едва заметную слезинку, она вновь продолжила монолог уже ослабевшим голосом: — Я хочу сладкий торт, молочный коктейль с клубникой, детские песенки на пластинках. С обложкой, где Чебурашка нарисован. А еще черный стеклянный стол, обязательно круглый. И мы за ним все: смеемся, отгадываем загадки, — она слегка замялась и уже не отворачиваясь, вытерла слезу, размазав по щеке черную потекшую тушь. — Б…дь, зачем это все?

Я ее не понял. Она спрыгнула со стола и встала возле шкафа. Она стояла спиной, а я на нее смотрел и все так же не понимал, что скрыто за ее светлыми глазами и темными русыми волосами. А за ними была скрыта боль, характер которой я пока что не знал.

— Отвернись, я буду переодеваться, — она чувствовала, что я смотрю на нее, но не хотела, чтобы мои шестые, седьмые, десятые чувства сканировали ее нежную израненную душу.

Я отвернулся и в одежде лег на кровать лицом к стене. Я слышал, как она резко сняла штаны и майку, сняла нижнее белье и швырнула в шкаф. Одев легкую ночнушку, словно поруганная фея, она легла под одеяло на свой матрас и закрыла глаза, не желая чувствовать проникновения частиц света в ее внутренний мир.

— Я докопаюсь до истины… — дав обещание себе, я тоже лег спать.

[проникновение начато. Setup.exe — step one[16]]

«А-Б-В-Г-Д-Е-Ё-Ж-З» у Олеси кровь из глаз.

«И Й» я в наручниках за колючей проволокой. На меня направлены штыки неспящего оружия.

«К Л М Н» я кидаюсь на проволоку. Она под током. Олеся голая, смотрит на меня и не понимает, куда я хочу попасть. Она смеется от отчаяния.

«О П Р С Т» проволока под током. Я узнаю, что бессмертен. Или просто в мир иной мне не дали визы, и поэтому не выпускают, но точно знаю, что выход отсюда есть, ведь не зря я уже 0.55?

«У Ф Х Ц Ч» это конец на самом деле. Олеся испаряется, на ее месте остается пятно белого света, обладающее зеркальными свойствами. Я рву колючую проволоку. По мне дали очередь картечью. Души офицеров на Сенатской площади отправились в рай.

«Ъ». Давай ляжем под трамвай?

«Э Ю Я» мы пропустили буквы, придется вернуться, не оглядываясь. Черт с ними, это мне пока не нужно. Главное, что исправлены ошибки и я теперь нахожусь между трехмерным миром атомно-молекулярного строения и семантической сетью.

Будильник я не завел, поэтому проснулся от того, что Философ громко хлопнул входной дверью. Каждое утро, около десяти часов, он шел за водкой и упивался на целый день. Изредка его бездыханное тело перемещалось по квартире. Олеся ушла на пары. Когда я взглянул на ее подушку, мне на миг показалось, что она вымазана кровью, но, присмотревшись поближе, я понял, что это всего лишь косметика, которую она так и не смыла со своего лица.

Я же на занятия уже опоздал, поэтому решил пройтись с метлой по запыленной комнате, сделать влажную уборку и расставить все по своим местам. А потом нужно было положить деньги на счет хозяина квартиры в банке, чтобы к нам не было лишних вопросов…

За кулисами 2.0

Костя шел через дремучий лес, опираясь в навигации лишь на свои чувства и мысли. Он аккуратно переступал через каждую упавшую ветку, чтобы не будить чуткий ночной организм — кладезь человеческого ужаса…

— Суки… — произнес он шепотом на внезапный крик неизвестной ему птицы. — Вам меня не под силу убить… Суки!

Он никогда не оборачивался назад, потому что знал, что кроме черноты он ничего за собой не оставляет. В доказательство мыслям, в спину ему дунул бездушный и свирепый ветер. Он будто бы подгонял Костю сеять мрак и холод вокруг себя.

«Сначала был день, потом сумерки, потом ночь, потом ночь, а потом ночь», — думал Костя, пробираясь сквозь густые заросли папоротника, аккуратно разводя растения руками и таким образом расчищая себе путь.

— Куда я иду, черт бы вас побрал?.. — произнес громче Костя. С каждым сказанным словом желание разбудить темный лес становилось все сильнее.

Внезапно он остановился. И тут же, как гром среди ясного неба, туман начал обволакивать его ноги. Он расстилался по всей земле, окутывая деревья и поглощая мох.

— Не по правилам играем! — почти вслух сказал Костя и твердым шагом, хрустя ветками, пошел дальше. Деревья, которые, казалось, были усажены хаотично, никогда не вставали у него на пути, а, словно солдаты почетного караула, стояли пообок.

Лес оживал, а Костя становился все смелее и смелее, его одолевало нестерпимое желание дойти до конца…