Сергей Кузнецов - Гроб хрустальный Страница 6

— Я бы нет, — уверенно сказал Шаневич. — Но я бы и денег не давал кому не надо.

Глеб почему-то вспомнил, как в школе они обсуждали с Абрамовым и Вольфсоном, сломаются ли, если КГБ будет пытать. "Главное, — сказал тогда Вольфсон, — не попадаться". Кажется, Чака с ними в тот раз не было. Точно — не было.

— Потом все было очень круто. Пять кусков грина — и все дела. Уж я не знаю, сколько адвокат взял себе, а сколько до судьи донес, но Штейн под его диктовку написал прекрасную объяснительную: "Подавая документы, я достал из паспорта какие-то бумажки, и, не обратив внимания, что среди них была купюра в сто долларов США, дал ее подержать стоящему рядом сотруднику милиции. Прежде чем я успел сообразить, что происходит, меня вытащили из машины и предъявили мне обвинение в даче взятки". Круто, правда?

— Ну, знаешь, — сказала Снежана. — Может, для Штейна пять штук — не очень большие деньги.

— Кто его знает, — сказал Шаневич. — У него понтов типа больше, чем денег.

— Кто такой этот Штейн? — спросил Глеб Нюру.

— Ну, человек такой, — ответила она, — к Илье ходит. Не то выборами занимается, не то — риал эстейтом.

Голос тихий и бесцветный голос, не то — усталый, не то просто безразличный.

— А ты давно здесь? — спросил Глеб. Он работал в издательстве «ШАН» уже вторую неделю, если можно было назвать работой его нынешний образ жизни. Работа перетекала в досуг, и, наверное, даже сам Илья не мог объяснить, чем они заняты: валяют дурака или делают важное дело. Например, сейчас, вшестером набившись в одну машину, они ехали в «Пропаганду» на концерт «Мароккастов». Не то, как выразилась Снежана, поколбаситься, не то — еще раз посмотреть группу, которую Илья продюсировал, но никак не мог понять, насколько серьезно стоит ее раскручивать.

В Хрустальном Глеб словно вернулся в мир, покинутый много лет назад, — мир мальчиков и девочек, которых провода и цифры интересуют больше, чем живые люди. Поразительно, как этот мир изменился. Теперь здесь танцевали, пили и даже иногда курили траву. А может, сходство было обманчивым — и в Хрустальном был новый, не известный Глебу мир: не матшкольный мир пятой или тридцать седьмой школы, и не богемный мир Тани и ее подруг, а именно мир Ильи Шаневича.

Снежана сунула кассету в магнитолу, и теперь приходилось перекрикивать музыку.

— Ты давно здесь работаешь? — повторил Глеб.

— Несколько месяцев, — ответила Нюра. За эту неделю Глебу впервые удалось переброситься с ней парой слов, и он задал вопрос, давно не дававший ему покоя:

— А почему они называют тебя по имени-отчеству?

— Да в шутку. Как-то на пьянке все начали звать друг друга по имени-отчеству. Илья Генрихович, Андрей Сергеевич, Иосиф Абрамович — а ко мне привязалось.

— Я все оставил на потом, я говорил себе, — кричала Снежана.

— Кто такой Иосиф Абрамович? — спросил Глеб.

— Ося, — пояснила Нюра.

Глеб все пытался понять: сколько же ей лет? Тридцать? Сорок? Лицо — усталое и бесцветное, как и голос. Даже платье — вроде бы нормальное, модное платье, — выглядело так, словно она достала его из пыльного чемодана, где вещи хранились еще со времен советской власти.

— И крыши видели закат, и стены помнили войну, — подпевала Снежана.

— Типа приехали, — сказал Андрей.

"Мазда" остановилась. Они вывалили на улицу и следом за Шаневичем пошли к зарешеченному входу, где толпились люди в разноцветных джинсах. Проходя через толпу Глеб заметил у нескольких девушек проколотые брови.

— Я Шаневич, со мной пять человек, — сказал Илья, и охрана их пропустила. Лязгнула дверь, и Глеб вспомнил старую шутку: когда площадь лагерей и тюрем превысит пятьдесят процентов площади страны, можно будет считать, что лояльные граждане сидят за решеткой. А продвинутая молодежь, подумал он, сама за решетку лезет — отгораживаясь от того, что творится на улице. Сам Глеб не ощущал себя на месте ни с той, ни с другой стороны.

В переполненном зале — два десятка столиков, справа и слева от барной стойки — лестницы, уводившие на второй этаж.

— Я тут никогда не был, — сказал Глеб Андрею.

— Это типа новое место, — ответил тот. — Его те же люди сделали, что держат "Кризис Жанра".

Глеб кивнул — как обычно, когда не понимал, о чем говорит собеседник. Вероятно, привычка осталась с ВМиК, где сильно помогала сдавать экзамены.

— Очень крутое место, — пояснил Бен.

Сцены толком не было. Столики сдвинули к стенам, трое здоровых негров встали рядом с микшерским пультом. Один с гитарой, двое на барабанах разнообразных форм и размеров?

Во время первой песни к Андрею с Глебом подошел невысокий рыхлый парень в круглых, как у Джона Леннона, очках.

— А, Тим, привет, — сказал Андрей, — знакомься, это Глеб, типа наш новый верстальщик. А это Тимофей, ты о нем слышал, конечно.

Скорее читал: редкий выпуск "Марусиных рус" обходился без упоминания знаменитого дизайнера Тима Шварцера, заклятого врага таинственной Маши Русиной.

К удивлению Глеба, негры для начала спели старую песню про то, как двадцать второго июня, ровно в четыре часа Киев бомбили и объявили, что началася война. На знакомый с детства мотив были положены африканские барабаны, но пели негры, что называется, душевно, как и положено петь такие песни. Никакого, как Таня выражалась, «стеба» Глеб не услышал. Просто черные братья поют старые советские песни. Русские тоже иногда играют джаз.

— Ты скажи, когда будем журнал делать? — спросил Тим. — Может, сегодня?

— Сегодня Илья вроде еще собирается в «Экипаж» заскочить, так что вряд ли. Скорее завтра.

— Многие считают, — заговорил в микрофон один из музыкантов, — что раз мы негры, значит, должны играть регги. Надо сказать, в Марокко отродясь не играли регги, да и негров в Марокко не так уж много, но идя навстречу просьбам наших московских друзей, мы включили в свой репертуар одну песню Боба Марли.

Вступили барабаны. Несколько секунд казалось, что это и в самом деле будет регги, но потом ритм стал жестче, и солист, перехватив поудобней стойку микрофона, быстрым речитативом заорал:

— Я хочу быть железякой, словно сионисткий лев

Я хочу быть железякой, словно сионисткий лев

Я хочу быть железякой, словно сионисткий лев

И двое других подхватили:

Ай-энд-ай, ай-ай-ай

Ай-энд-ай, ай-ай-ай

Ай-энд-ай, ай-ай-ай

Публика заржала. Барабаны смолкли, и музыканты выкрикнули "Айон — Лайон — Зайон". Каждый — только одно слово, но все быстрее и быстрее: айон-лайон-зайон-айон-лайон-зайон-айонлайонзайон.

Снова забили барабаны, и музыканты в три глотки завопили первую — и единственную осмысленную — строчку. Народ уже вовсю танцевал на импровизированном танцполе. Глеб не видел ни Тима, ни Андрея, зато откуда-то сбоку вдруг выскочила Снежана, зачем-то скинула туфли и, махнув Глебу, рванула в самую гущу танцующих. Решив, что так и надо, Глеб вылез из ботинок, задвинул их под стол и последовал за ней.

Ритм все убыстрялся, и плясала уже вся «Пропаганда». Казалось, «Мароккасты» испытывали на прочность, повторяя строчку про железяку и сионисткого льва словно мантру, но все быстрее и быстрее. Глеб неожиданно увидел Нюру. Она не танцевала: потягивала коктейль у барной стойки. Рядом с ней облокотился на стойку высокий крепкий мужчина в неуместном дорогом костюме, по которому Глеб и узнал Влада.

Снежана скакала вокруг Глеба, чуть придерживая короткую юбку, которая то и дело взлетала вверх. Лицо раскраснелось, волосы растрепались. Вместе с Муфасой и его друзьями Снежана орала:

— Я хочу быть железякой словно сионисткий лев!!!

Внезапно барабаны смолкли, публика взорвалась восторженно завопила, а Снежана буквально рухнула на Глеба.

— Во-первых, пойдем искать мои туфли, — сказала она, — во-вторых, я хочу водки.

Через час они выбрались наружу. Нюра и Влад как раз садились в роскошный «джип-чироки», дожидавшийся в арке напротив. Заметив Глеба со Снежаной, Нюра махнула рукой: мы поехали, пока.

Глеб и Снежана пошли вниз по переулку.

— Ты где живешь? — спросила она.

— На Соколе.

— Понятно.

На углу Маросейки и Архипова они остановились.

— Вон там, — сказал Глеб, — находится синагога. Мои одноклассники туда ходили иногда, но в советское время за это можно было вполне огрести.

— Я знаю, — кивнула Снежана, — я же здесь в школе училась. У меня родители жили в Москве, по сэвовской линии.

Так, разговаривая, они дошли до Покровских ворот, и Глеб решил, что пора ловить машину. На заднем сидении раздолбанной и воняющей бензином «волги» Снежана, переплетя длинные ноги в темных чулках, задумчиво рассматривала подол. Глеб нерешительно обнял ее за плечи. Она глянула с любопытством и зашептала на ухо:

— А ты знаешь, что у меня под юбкой? — и тут же отстранилась, даже чуть оттолкнула его, чтобы насладиться произведенным эффектом. Потом, чуть раздвинув ноги, довольно громко сказала: