Джон Стейнбек - Недолгое правление Пипина IV Страница 6

Роялистская партия была тромбом в кровеносной системе Республики. Не будучи ни многочисленными, ни богатыми, ни красноречивыми, роялисты зато были сплочены и фанатично преданы идее. Любые возникавшие в их рядах трения носили исключительно социальный характер или касались многовекового престижа и поддержания хрупкой чести.

В то время как Национальная ассамблея с возрастающим жаром и энтузиазмом обсуждала реставрацию монархии, роялисты встретились в зале, который раньше занимал чешский клуб гимнастики и риторики, а после захвата Чехословакии Советским Союзом был покинут.

Затруднений, казалось бы, не предвиделось. Претендента от Бурбонов, законного и подготовленного на тот случай, если вдруг придется занять трон, можно было призвать в любой момент. На собрание его, к счастью, не пригласили. Присутствовали:

потомки Верцингеторикса

Меровинги

Каролинги

Капетипги

наследники герцогов Бургундских

представители Орлеанского дома

Бурбоны

потомки Бонапартов

и две крохотные группировки: отпрыски Анжуйской ветви, которых, по слухам, поддерживали англичане, и праправнуки Юлия Цезаря, гордившиеся перевязью в гербе — справа налево, доказывающей их незаконнорожденность.

Бурбоны выступали походкой владык и, когда пили за здоровье короля, улыбались характерной улыбочкой Бурбонов. Едва они огласили имя своего претендента, графа Парижского, начался ад.

Потомки Бонапартов повскакали с мест, дико вращая глазами. Граф Дежур, чей прадед носил в своем ранце маршальский жезл, завопил:

— Бурбоны? Почему Бурбоны? Разве иссякла священная кровь Наполеона? Да еще в союзе с Орлеанцами? Господа, неужели мы будем жить под пятой потомков Орлеанского дома и Бурбонов? Именно тех династий, которые больше всего сделали для падения французской монархии? Неужели мы…

— Нет! — заревели анжуйцы с английским, как некоторым показалось, акцентом.

— Уж лучше Меровинги, лучше король Фенеан![3] — завизжали Капетинги.

Целый день и целую ночь бушевали страсти, благородные голоса охрипли, благородные сердца громко стучали. И среди всех аристократических участников сражения бездействовали только Меровинги: они сидели спокойные, безучастные, расслабленные, с довольным видом.

Наступило утро второго дня, и охватившее всех изнеможение неоспоримо показало, что роялисты точно так же неспособны выбрать короля, как и республиканцы сформировать правительство. Ночью послали за шпагами и решили дело, обойдясь без голосования. Едва ли нашелся хоть один участник, кого не украшали бы потом ссадины и порезы, свидетельствовавшие о незапятнанной чести. Одни лишь вялые Меровинги продолжали сидеть невозмутимые, без единой царапины.

В 10.37 утра 21 февраля 19.. года медленно и постепенно поднялся престарелый Хильдерик де Сон и тихо произнес шелестящим, меровинговским, но зато одним из немногих сохранившихся в этом зале, голосом:

— Мои благородные друзья, — начал он, — как вы знаете, я храню верность династии, которая не признает вашего существования!

Кто-то из Бурбонов кинулся к подставке для зонтиков, где стояли шпаги, но Хильдерик жестом остановил его.

— Воздержитесь, дорогой маркиз. Мои короли, как установлено, исчезли по причине вялости. Нам, Меровингам, корона не нужна. А потому положение позволяет нам быть третейскими судьями и советчиками, — По лицу его скользнула слабая улыбка. — Нам представляется, что годы республиканского правления наложили отпечаток на это собрание. Вы, господа, ведете себя не менее глупо, чем выборные представители еще менее осмысленных масс, но при этом без их выдержки. Я рад, что собрание наше закрытое и никто нас не видит.

Воцарилось виноватое молчание. Аристократы смущенно повесили головы, а Хильдерик продолжал:

— Во времена моих предков вопрос о престолонаследии улаживался более изысканным образом — с помощью яда, кинжала или ловких и милосердных рук душителя. Нынче мы сдались на милость голосования. Хорошо, так давайте же пользоваться им как благородные люди. И пусть тот, кто голосует чаще других, — победит.

Хильдерик умолк, отвинтил набалдашник у трости и сделал глоток коньяку, заполнявшего трость вместо находившегося там прежде лезвия.

— Не желает ли кто-нибудь прервать меня? — осведомился он учтиво. — Отлично, я продолжаю. Совершенно очевидно, что Бурбоны, Орлеанская ветвь, Бургундцы и даже младшие Капетинги могут править только с помощью старого метода децимации, то есть истребления каждого десятого. Поэтому предлагаю пойти в глубь веков. Что касается графов Анжуйских… — тут он растопырил два пальца на манер знака победы, придуманного герцогом Мальборо, но направил его вперед, что в корне меняет смысл жеста.

Бургундец подскочил и сделал попытку закричать: «А кто? Вы?», но из его надсаженной глотки вырвалось лишь жалкое блеяние.

— Нет, — ответил Хильдерик. — Я вполне довольствуюсь той же долей, какая выпала моим последним королям. Я предлагаю вернуть на трон Франции того, в ком есть священная кровь Карла Великого.

Представитель Бурбонов разразился громовым шепотом:

— Вы в своем уме? Род давно пресекся!

— Вовсе нет, — спокойно возразил Хильдерик, — Припомните, благородные господа, как ни трудно вам это сделать, ведь в те времена ваши предки еще пасли коз. Припомните, что Пипин II Эристаль пренебрег заветами Салической правды, требовавшей раздела царства, и передал его целиком сыну Карлу, впоследствии прозванному Молот.

— Ну и что? — возмутился представитель Бурбонов, — Все равно потомков не осталось.

— У Карла Мартелла — нет. Но я прошу вас также вспомнить, что Карл был незаконным сыном. Вы, очевидно, упустили из виду, что у Пипина II было два законных сына и их-то он обошел de jure, но разве мог он их обойти in esse или de facto? [4] В Париже сегодня живет Пипин Арнульф Эристаль, приятный человек, астроном-любитель, и у него есть дядя — Шарль Мартель, владелец маленькой картинной галереи на улице Сены. Он тоже происходит от законной ветви, хотя и неправильно произносит свое имя.

— А они могут это доказать?

— Да, могут, — с любезным видом заверил высокое общество Хильдерик, — Пипин — мой старый знакомый. Он умен. Он сводит для меня приходы с расходами. Я дал ему прозвище «мажордом»[5], шутка неважная, но нам кажется смешной. Живет он на доходы с двух виноградников — тех, что осталась от громадных владений Эристалей и Арнульфов. Благородные господа, я имею честь предложить объединиться под властью Его милостивого Величества Пипина Арнульфа Эристаля, из рода Карла Великого.

Таким образом, выбор был сделан, хотя перешептывание длилось до позднего вечера, пока наконец изнеможенные участники не поняли, что ни до чего другого им не договориться.

Тогда они пришли к взаимному согласию. И даже попытались прокричать троекратное «ура» королю. Но удалось им только выпить за его здоровье, а затем они перешли в другой этаж, где заседала Национальная ассамблея, и объявили там имя и происхождение Пипина. Выбор был принят с облегчением и энтузиазмом, ибо наиболее сообразительным представителям французского народа уже пришло в голову, что 1789 год был не так уж давно. Но кто же может ненавидеть Эристаля… или Карла Великого?

В обычных обстоятельствах мсье Эристаль был в курсе деятельности правительства и происходящих в нем внутренних процессов. Но тут двойное волнение, вызванное метеорным дождем и приобретением в результате удачно проведенной интриги нового фотоаппарата, продержало его на террасе ночью и в винном погребе, выполнявшем роль фотолаборатории, утром, после чего, усталый, но счастливый, он отправился спать, чтобы набраться сил к вечеру.

Мсье Эристаль оказался среди тех немногих во Франции, а пожалуй, и в мире, кто не знал, что Республике в результате голосования пришел конец и провозглашена монархия. А следовательно, он не ведал и того, что со всеобщего одобрения именно его избрали королем Франции, Пипином IV. Заметим, что Пипин Короткий, сын Карла Мартелла, умерший в 768 г. н. э., считался Пипином III.

Когда в девять часов утра ликующая делегация доставила официальную волю народа Франции в дом номер один по улице Мариньи, мсье Эристаль в халате винного цвета сидел в своем кабинете, пил горячий бескофеиновый кофе, пришедший из Америки, и собирался лечь поспать.

Он вежливо выслушал их, сняв с носа пенсне и протирая покрасневшие глаза. Сначала известие его позабавило, и он устало усмехнулся. Но когда осознал, что предложение сделано всерьез, он до глубины души возмутился. Он насадил пенсне верхом на указательный палец правой руки и сказал:

— Господа, вы, очевидно, шутите, и, извините меня, шутка ваша не слишком хорошего тона.

Его недоверчивость подлила масла в огонь, у членов делегации даже прорезался голос, и они громко потребовали, чтобы он немедленно принял корону во имя безопасности и будущности Франции.