Александр Тарнорудер - Калитка для кошки Страница 6

Мы переглянулись: вся эта история звучала довольно странно.

— С тех пор Хения и Марыся не расставались. Хаим поначалу протестовал, но потом смирился и разрешил оставить кошку в доме, особенно после того, как на четвертый день доктор заявил, что от воспаления легких не осталось и следа. Марыся была удивительная кошка, она позволяла Хении все, а Хения играла с ней, как с куклой, она с ней разговаривала, цепляла на нее какие-то ленточки, одевала шляпки, даже юбочки. Обычно кошки не терпят такого издевательства.

Гала встала и заявила, что пойдет поищет Марту.

— Так что же особенного? — спросила Лена, — вполне естественно, что в такой ситуации девочка нашла утешение в кошке.

— Это только начало истории, — Ханна подняла пустой бокал, — налейте мне, пожалуйста, еще вина.

— Извините, Ханна, я заслушался, — я поспешно наполнил бокал. Как правило, наши гости не стеснялись и обслуживали себя сами.

— Я должна вам немножко пояснить, какой была жизнь в сороковом году. Все очень бедно жили, не то, что сейчас. Сейчас столько всего в магазинах, а тогда ювелирная лавка господина Яглома была единственной на улице Алленби. Конечно, он был богатый человек, но, как сказать, бизнес не получался, тогда мало кто мог себе позволить купить даже простое колечко или серьги, не то что золото или бриллианты. Яглому пришлось поехать в Англию, чтобы продать бриллианты и привезти деньги — в Тель-Авиве никто не давал за них настоящую цену. Такое путешествие занимало несколько месяцев: пароходы в Лондон и обратно ходили от случая к случаю.

— Железный конь пришел на смену крестьянской лошадке, — хихикнул Юрка и нетвердой походкой пошел опорожняться.

— Нам домой еще ехать, скажите ему, что хватит, а то на «Фольксвагене» и так живого места нет, — взмолилась Юрина жена, тоже Лена.

— Так вот, — продолжила Ханна, — Хения очень не хотела, чтобы ее отец так надолго уезжал. Знаете, какими капризными бывают девочки в двенадцать лет.

— Знаем! — мы с Леной засмеялись и порадовались, что Галы нет поблизости, а то она бы обиделась дня на три. — А у тебя все еще впереди, — просветили мы Белку.

— Хения его просто изводила, а Хаиму и так приходилось туго, он не от хорошей жизни решил ехать. Да и, знаете, опасным делом была такая поездка. Война в Палестине не так чувствовалась, как в Европе, но письма Яглому приходили ужасные, особенно, когда начались бомбежки Лондона. Он, можно сказать, рисковал жизнью, чтобы добыть деньги на наше пропитание. Польша и Германия — исключались, в Копенгагене тоже появились немцы, у него оставались надежные партнеры только в Англии. Вам не приходилось пережить войны?

— Мы пережили оборону Тель-Авива, — гордо заявил Гарик, — война в заливе и СКАДы.

— СКАДы — это пустяки, — отмахнулась Ханна. — Это глупости, а не война, я тоже никуда из Тель-Авива не уезжала. За день до отплытия Хения закатила господину Яглому ужасный скандал, я даже не возьмусь перевести с польского ее ругательства. Такая домашняя девочка — и такие слова. Даже моя мама не выдержала и вмешалась… — Ханна покачала головой и попросила воды. — Лучше бы она этого не делала.

— Можно себе представить, — Лена встала, — подождите, Ханна, кажется, Орен проснулся.

Минут через пять Лена вернулась с Ореном на руках и с бутылкой молочной смеси.

— Я с твоей курвой-иждивенкой не останусь!! — Ханна рассмеялась. — Я потом долго Хению курвой-иждивенкой дразнила, а в тот момент я бы не моргнув ее убила.

— Да, талантливая девочка, и совсем домашняя, — смаковал ситуацию Олег. — Курва-иждивенка! Хорошо звучит. Не случайно они с кошкой спелись.

Мы с Леной снова переглянулись.

— Зная нрав Хаима, мама встала между ним и Хенией, и правильно сделала. Он терпел, пока Хения оскорбляла лишь его самого, а когда она задела маму, то есть, фактически, его жену, он не сдержался. Он так страшно заорал на Хению, что она сама иждивенка, как и ее любимая кошка, и что обе они могут убираться из дома, если ее что-нибудь не устраивает. Марыся испугалась крика и порскнула через окошко в двери. А за ней, толкнув дверь настежь, так что петли затрещали, выскочила Хения.

— В этой стране далеко не убежишь, — вставил Олег.

— Напрасно вы так, в то время на улицах было небезопасно. Это сейчас дети гуляют по ночам, и ничего, а тогда боялись их отпускать. Вы не представляете, как господин Яглом переживал: он не мог опоздать на пароход, а тут еще исчезает его дочь.

— И что же он сделал?

— Отправился в Лондон. Что он мог сделать? Хаим был очень рациональный человек.

— А Хения?

— Утром она появилась, просидела всю ночь на ступеньках дома напротив, думала, все пойдут ее искать, но господин Яглом запретил.

— Переживал, переживал, а искать запретил? — спросил Олег.

— Надо знать Хаима, чтобы понять. Я для него была такой же дочерью, как Хения, может, даже чуть больше. Поверьте мне, дети это чувствуют сразу, вот Хения и ревновала. А мама стала его женой. Не надо думать, что он забыл Голду, она навсегда осталась в его сердце. Хаим понимал, что не достань он денег — все его состояние пойдет прахом. Он понимал свою ответственность перед нами и сознательно шел на риск.

— А Марыся?

— Марыся исчезла. Так же внезапно, как и пришла. Она прожила в доме почти год. Зима сорок первого была холодной и дождливой. Деньги кончались, а от Хаима не было никаких вестей, письма из Европы стали приходить лишь от случая к случаю. Мама экономила на всем, на еде, на дровах. Яглом оставил маме доверенность в банке на все драгоценности, на все свое состояние.

— Ханна, а вы или ваша мама знали, сколько у Яглома было денег?

— Теоретически — очень много, но все его состояние было в алмазах. Их очень удобно перевозить, хранить, прятать — традиция шла из семьи, от деда и прадеда. Так это у евреев: иди знай, что случится завтра, какой погром, когда надо хватать все, что можно, и бежать. Я же говорила, здесь, в Тель-Авиве, никто не давал за них настоящую цену. Мама понимала, что надо дожидаться возвращения Хаима, а если он не вернется, то сохранить все до лучших времен.

— Иметь такое состояние и жить впроголодь? — я уже не помню, кто из нас спьяну задал этот дурацкий вопрос.

— Кстати, учителю он заплатил до конца года. — Ханна замолчала.

Стемнело, и мы зажгли свечи. Женщины закутались в шерстяные кофточки. Гала тихо, как кошка, прокралась в сад и села вместе с нами. Бэлла пошла укладывать детей. Ханна не отрываясь смотрела на мерцающее пламя свечи.

— Он вернулся? — спросил я осторожно.

Ханна кивнула, продолжая глядеть на свечу.

— По ночам в доме было холодно и сыро, и я забиралась греться к маме в постель. Как-то раз я проснулась от каких-то странных звуков. Я вышла в коридор и услышала, как плачет Хения в своей комнате. Я влезла к ней под одеяло и обняла ее. Она тряслась от холода, но постепенно я согрела ее, и мы заснули. Нам не надо было слов — утром мы проснулись сестрами. А следующей ночью вернулась Марыся. Мы улеглись вместе спать, обнявшись, а Марыся внезапно вскочила на одеяло и растянулась в ложбинке между нами. Мы запустили пальцы в теплую шерсть, и она заурчала, как маленький трактор.

— Так просто и появилась? — спросила Гала.

— Хения говорила, что каждый день молилась Ангелу, и тот возвратил ей ее Марысю. А еще Ангел послал ей волшебную ручку. Она нашла ее около двери, совсем, как ваша, — Ханна кивнула в сторону Олега. — Этой ручкой Хения каждый день писала Ангелу письма, просила, чтобы вернулся ее отец.

Я с трудом сдержался, чтобы не сморозить какую-нибудь глупость, и выразительно посмотрел на Олега. Обладатель «волшебных ручек», подумал я, так просто не отделается.

— А маму приняли на работу в банк. — Ханна кисло усмехнулась. — Ей сделали большое одолжение — взяли уборщицей на мизерную зарплату, как на рынке. Она могла бы распорядиться алмазами, продать их, но она считала, что они не принадлежат ей, что она не имеет права.

— Сейчас такие люди перевелись… — заметила Лена. — Только почему ваша мама не могла посидеть в магазине Хаима, пока тот отсутствовал?

— Хаим ей предлагал, но мама не хотела. Она говорила, что не приспособлена к торговле. Она называла себя «а-гройсе коммерсант». Хения каждый день писала Ангелу. Она написала десятки писем. Она никому не давала их читать — говорила, что тогда ничего не сбудется. А один раз она попросила меня написать Ангелу вместо нее. Это был день, ну знаете, первый день у девочек, когда… Хения не могла сидеть за столом, и попросила меня написать письмо Ангелу…

— И вы написали?

— Да. Вам приходилось писать обычным пером, которое макают в чернильницу?

Мы вспомнили почтовые отделения и сберкассы начала семидесятых, где еще сохранились чернильницы и заляпанные фиолетовыми пятнами столы. И, вообще, кляксы и чернильные ручки были проклятием нашего детства. А плакатные перья — целая эпоха.