Владимир Марченко - Последний пожар Страница 6

– Что ты придумываешь? Я сама стояла, чтобы понять, что это за такой учитель, который не имеет ни грамма культуры. Я директору всё рассказала, как меня встретила Лариса. Он пообещал принять меры. Ты тоже должен учиться в школе, а не бегать по коридору. Получишь хоть одну тройку за полугодие, домой не приходи.

– Сынок, не переживай. Я в среду к тебе приду.

– Нет, папа, не приходи. Она опять будет злиться на меня и стучать линейкой. …Нет. Не била меня, а Кольку Баранова об доску головой ударила два раза на чтении.

В школу Слава боялся ходить. После каждой тройки мама пила лекарство. Он очень радовался, когда получал высокие баллы, плакал, если появлялась «тройка». Плакал он в сарае, где с коровой и овечками, жил верный друг Трезор. Он слизывал с холодных щёк слезины и волновался всем своим собачьим телом, пытаясь хоть как-то успокоить мальчика.

Девочка Нина по-прежнему толкала его локтем, когда он писал, спрашивала, как лучше написать: «чёрствость или чёрсвость»? Он ничего не отвечал, но Лариса Васильевна, видя, как волнуется её внучка, делала замечание Славе Никодимову.

Перед каникулами в школе запахло хвоей и подарками. Это в актовом зале начали старшеклассники увешивать игрушками ёлку, а в учительской делили апельсины по серым бумажным мешочкам с нарисованными зелёными ветками и красной надписью: «С Новым 1976 годом!» Слава не радовался празднику. За полугодие у него одна тройка. Только теперь по русскому языку. Как он ни старался получить пятёрку, ничего не выходило. Даже в субботу, когда болел и не был в школе, Лариса Васильевна за что-то поставила в дневник двойку. Он спросил – откуда возникла двойка?

– Учись хорошо, и не будет двоек. Много разговариваешь.

Слава смотрел на двойку и никак не мог вспомнить: – за что?

– Не плачь, – говорила Нина. – Ты, как девчонка нюни распустил. У меня только одна четвёрка и я ни капельки не расстраиваюсь. Бабушка ошиблась. Надо было поставить тебе не в субботу, а в пятницу.

– В пятницу я болел…

– Тогда в понедельник. Просто ошиблась. Она старая, вот и ошибается. Твоя мама не ходила бы и не жаловалась директору. Бабушку пошлют за пенсией теперь, и она не станет больше нас учить.

Дед Мороз стучал палкой, просил, чтобы ему глухому рассказывали громко стихотворения. Слава не стал рассказывать. Если глухой, то всеравно ничего не услышит. Он стоял в дверях, смотрел, как другим детям даёт наряженная пионервожатая конфеты и яблоки. Слава думал о маме. Ему жалко её. Она сказала, чтобы он домой не приходил, если получит, хоть одну тройку. Она это сказала давно. Всегда помнил эти слова. «Куда же идти? Если придёт домой, то мама обидится, и будет капли пить из коричневого пузырька. Их осталось очень мало. Ей может не хватить, тогда она заболеет и умрёт, как тётя Алла из магазина игрушек и учебников.

Он сел на мягкий снег у дороги и задумался. Луна, как единственная игрушка на невидимой ёлке светила на тайгу, на посёлок, на дорогу. Мама утром опять будет ругаться, и называть папу страшным компрачикосом. Он хороший, но ни какой не компрачикос. Сегодня они не будут ругаться из-за него. Сегодня праздник. Самый лучший праздник.

СВЯТОЕ ЖЕЛАНИЕ

К Сапожниковым нагрянули гости.

Приехали не то, чтобы неожиданно, ждали с весны, а за суетой, за осенними работами забыли, что сын обещал показать жену. Надеялись на телеграмму. Нина Даниловна, завидев почтарку, каждый день настойчиво напоминала, чтобы известие мимо не пронесла. В четверг, после обеда подкатила легковушка – такси, у палисадника встала, подняв пыль, качнувшись на амортизаторах. С пакетами и чемоданом вылезали усталые гости. Новость эта облетела деревню Круглые Копанцы за неполный час. Заявился младший сын Николай, который, отслужив положенное, мантулил на севере Томской области на лесозаготовках. Как выяснили любознательные соседки, длинных рублей не привёз, но прибыл с подарками, с молоденькой девчончишкой, из себя ладной, но с подпорченной фигуркой.

Когда в тёплую ночь ушли родственники, старший Сапожников, коренастый, сивоусый с широким кирпичного цвета лицом – налил в три стакана водку, шумнул на просторную веранду жену, устраивавшую в мансарде постель молодым.

– Мать, ступай на совет. Дим – ка!

Катя, устав от дороги и расспросов, хотела убирать посуду, но её остановила свекровь:

– Погодь, доча, чуток. Дед наш раздухарился чего -то, – сказала Нина Даниловна, рассматривая полные стаканы.

– Куда набуздал? Им отдохнуть надо. У ребёнка завтра голова будет болеть от такой порции.

– Отдохнут. Что хочу сказать. Ждали мы вас. Письма писали. Дождались. Хочу спросить, как жить думаете? – Сапожников посмотрел на сына, потом на сноху, взял стакан…

– Утром на трезвые головы поговорите, – сказала Нина Даниловна, собирая вилки. И тебе хватит. Не двадцать лет. Всё думаешь, что молоденький, а вот пятьдесят стукнет.

– Утром на бригаду рано едем. – Сказал Дмитрий. – Комбайны опробовать надо.

– …Как все, так и мы, – сказал, дёрнув голым плечом, Николай. Сине-зелёная майка туго обтягивала мускулистую выпуклую грудь. Взглянул заботливо на жену.

– Накушался тятя, поговорите завтра. …Не должны уехать. Поздно.

– Кто ты, сын? Хлебороб? Или лесоруб? Спросил Пётр Иванович.

– Отец, давай напрямки, без вступлений, – вмешался Дмитрий. – Расскажи…

– Закругляйтесь, мужички. Катя устала. – Сказала сурово хозяйка, унося тарелки.

– Да, ну, вас. Ждали… их…

Задевая животом скатерть, полез из-за стола глава семьи, не прикоснувшись к своему стакану.

Когда молодые проснулись окончательно, на улице хозяйничал жаркий день. Лениво хлопали крыльями о воду в большом корыте утки, звонко закудахтала курица, извещая мир о своём достижении, а в неглубоком, выцветшим за лето небе, хороводились голуби. Умывшись над раковиной алюминиевого умывальника, стоящего под яблоней у летней кухни, Катя с любопытством осмотрела просторный двор, копошащихся в пыли у сарая за сеткой кур, прошла к кухне, привлечённая жужжанием сепаратора, ручку которого крутил её Коля. Вниманием завладел яблоневый сад. Красные и жёлтые яблоки оттягивали ветки, подпёртые рогатыми палками.

– Коля, так яблоки растут? – Муж продолжал крутить какую-то ручку, не обращая на неё внимания, будто родней её в этом мире для него нет.

– Заходи и рви.

– Ты обещал. Я не видела ни разу.

Николай вышел из кухни, открыл воротца в огуречник, где на грядках ещё посверкивала роса на ребристых плодах болгарского перца и на продолговатых коричневатых баклажанах. Сизоватые капустные головы дремали, не желая просыпаться, хранили свою ночную сонливость, а из-под резных листьев хитро выглядывали белошипые и чёрношипые продолговатые огурчики. Расстеленными половиками зеленели гряды чеснока и моркови. К ровным кольям приторочены белыми и жёлтыми тряпичными лентами кусты помидоров. Катя рассматривала зреющие томаты. Её мама обирала их зелёными, так не успевали покраснеть до заморозков. Разные сорта высадила Нина Даниловна; словно на бал собрались, – сливовидные, мясистые – бычье сердце, крохотные, похожие на мелкие яблочки-дички. Среди листьев можно видеть красные, оранжевые, жёлтые и чёрные плоды. Они спели, лопались, обнажая красную мякоть с белыми краями, словно присыпанные сахаром. Коля рассказывал, как мама ухаживает за рассадой, как укрывает на зиму виноград, который появился в селе недавно, каких-то лет десять. Катя слушала, рассматривала ещё зеленые пики чеснока, начавшие желтеть стебли лука, удивлялась огромным продолговатым кабачкам и дыням, полосатым арбузам и тыквам. Вдруг с радостным воплем подбежала к яблоне – полукультурке, сорвала красный плод, надкусила. Растерянно посмотрел на мужа.

– Что случилось? Зуб?

– Не понимаю…

Сапожников выбрал несколько крупных плодов.

– Это Мелба, Антоновка, Феникс Алтайский. – От каждого откусывала Катя, жевала и смотрела на Николая

– Они какие-то у вас безвкусные. – Колька откусил от яблока, пожевал, посмотрел на жену.

– Отличное. Антоновка. Сладкое. Попробуй.

– И это такое, – огорчённо проговорила Екатерина. Сапожников дёрнул плечом, непонимающе посмотрел на жену и предложил:

– Дыню или арбуз?

– Арбуз, – расстроено сказала Катенька.

Они сели в прохладной беседке, которую укрывали от солнца широколистные лианы винограда. Сорвав зелёную виноградину, она пожевала её и выплюнула.

– Сладкий. Вчера ели. Алёшенькин, а это Кардинал, чёрный, тёмно-фиолетовый, Изабелла, ещё кисловат. Винный сорт. – Коля разрезал арбуз, который от прикосновения ножа лопался до середины, а Катя внимательно следила за его руками. Ей казалось, что он нарочно тянет время, чтобы помучить её. Подрагивающей рукой взяла, исходящий соком пласт, и, не съев половины, сказала:

– Очень хотела, а теперь не нравится. Почему такое? – удивлялась она.